Бомж спал на некошеном газоне между кустами и мусорными баками. Рядом валялись две пустые полтарашки и пакетик недоеденных орешков. Ладно, сам посмотрю.
Не ходи, окликнул меня бомж трезвым голосом, стоит «Волга» у гаража. Там те же. Из «Соболя» пересели.
Я думал, ты вдрыбадан.
Выпил, конечно. Но дело знаю.
А если еще попрошу помочь? достал я пятихатку.
Смотря что, осторожничает бомж.
Отойдешь отсюда к трассе и вставишь аккумулятор в телефон. Звонить не надо. Очень классно будет, если закинешь его в грузовик.
Не вопрос, чего не помочь хорошему человеку. А давай продадим?
Не надо. Словят. Зачем тебе проблемы?
Бомж не спеша поднялся. Телефон скрылся в кармане драного пиджака. Я выглянул из-за бачков. Возле гаража стояла тонированная серая «Волга». Теперь и время не посмотришь. Минут через пятнадцать машина газанула и скрылась. А я отправился в город.
Только тогда замечаешь камеры, когда есть для этого повод. Сколько же их много! У дверей магазинов и кафешек, просто так, на углах улиц, на перекрестках, светофорах и переходах, в автобусах и маршрутках. Ни шагу без контроля. Поэтому первым делом я купил у остановки крупные очки и бейсболку.
В центре сразу прошел к Чудику.
Ты что-то рано.
Подумал, а может, сразу на шашлыки? А то есть охота.
Хорошо, что приехал. Я тебя забыл предупредить, а у тебя телефон не абонент. Ты много ел сегодня?
Яичницу и чай. А что?
Надо на легкий желудок. Так что потерпи, пожалуйста. Потом с меня поляна.
А пить можно?
Чай заварим. А что с телефоном?
Потерял.
Дааа? Понятно. Поэтому и пришел рано. Ладно, сиди здесь, смотри книжки, в комп не лезь и даже не подходи.
В девять вечера мы стартовали. Машина у Чудикакрузак. За нами боевого вида «форанер» с тремя ребятами. Через час свернули на проселок. Еще через полчаса встали. Дальше пешком по полям и перелескам. В одиннадцать мы стояли возле зарослей с утоптанной к ним тропой.
По нашему времени через полчаса начнем. Примерно полтора часа у нас будет.
Мне все это время в склепе надо быть?
Поэкспериментируем, неопределенно ответил Чудик, есть еще одно обстоятельство. Тебе надо туда голым. Не бойся. Я отвечаю, что ничего с тобой не случится.
Мы посмотрели склептяжелая плита на метровом основании.
Под ним лестница, потом площадка с аркой. А за аркой ступени. Дальше стена. Ты встанешь, куда хочешь. Мы плиту задвинем. Только не двигайся для чистоты опыта.
Как-то не по себе. Ты меня правильно пойми. Человек ты хороший, но тут ночь, вас четверо, я голый в склепе, и вы меня еще плитой прикроете.
Хочешь, поедем обратно?
Вот не хочу.
Я тебя понимаю. Уже думал над этим вопросом. Обсудим все после. И еще, там ступени и посреди них ребра или выступы, как хочешь назови. Они тоже имеют какое-то значение. Ты сначала не переступай. То есть, встанешь на третью ступень, а за тобой будет два выступа.
Да понял я. А когда вставать за него?
Дадим команду. Сам ничего не предпринимай. Я разделся. Комаров действительно не было. Они вчетвером еле сдвинули плиту. Открылся черный проем с лестницей. Мне светили фонариками. Я спустился вниз метров на пять. Глаза привыкли. Я стоял на площадке. Впереди увидел арку чуть выше роста человека. Камень украшала резьба в виде непонятных и страшных животных, растений и людей.
Переступил, и ноги ощутили другой камень. Он гладкий, даже скользкий, а не шершавый, как плитки площадки. Шагнул на три ступени. Мне сейчас сорок три. Никто не будет искать двадцатитрехлетнего парня. Хоть помечтаю. А потом поем.
Стоишь? Раздалось сверху.
Стою. На третьей. Посреди ступеньки продольный каменный жгут, я перед ним встал.
Все. Закрываем на пятнадцать минут.
Плита заскрежетала, и свет погас.
«Мне ее одному не поднять, подумал я, в склепе еще быть не приходилось. А если они не откроют? И не слышно ни звука». Темнота сгустилась. Пятнадцать минут, по моим ощущениям, прошли. Вдруг ошибаюсь? Посчитал секунды. Еще пятнадцать минут. Не открывают. Пошел к лестнице. Слякоть под ногами. Когда натекла?
Эй, парни, хорош уже. Я замерз, открывайте!
Лестницы не было. Я орал благим матом. Перебрал все угрозы, какие смог вспомнить и даже выдумал несколько новых. Очень холодно. Руки и ноги потеряли чувствительность. Я уперся в стену, которая тоже оказалась мокрой и какой-то гнилой. Мне даже удалось подняться на метр. Но ступня скользнула и я упал навзничь. В глазах замелькали вспышки. Еще убиться не хватало. Потрогал затылок. Руке мокро и тепло.
Вдруг наверху раздался шорох.
Эй, вашу так разэтак. Открывай трам-тарарам, не жалел я горла.
В глаза мне ударил дневной свет.
Глава 2
Ироды! Изгаляются над человеком. Креста на них нет, какой-то дед совал мне свежесрубленный березовый шест.
Глаза резало. Но я заметил, что стены гнилые и деревянные. Что за фокусы?
Я напрягся, чтобы подтянуться, но это получилось неожиданно легко.
Здравствуйте. Спасибо Вам, а то я уже отчаялся.
Господь милостив. Меня послал. Я тутычки коров пасу. Это вас, барин, разбойные люди так оприходовали?
Еще какие разбойные. Так я, получается, всю ночь и утро просидел? А показалось полчаса.
Это потому, что в беспамятстве были. Шандарахнули дубиной. Вон затылок весь разбили.
Ответят за затылок. Тут моя одежда нигде не валяется?
Так чего ж ей валяться? Забрали все подчистую. Это Елизаровские шалят, как есть они.
Елизаровские, братья, что ли?
И братья, и дядья их, и отцы с дедами. Все Елизарово испокон веку разбойничает. Сюда только не ходили, вроде как рядом. Остерегались. Да вишь, как оно. Вы пришлый. Они и позарились, значит.
А вы кто?
Ефим. Пастух мирской. Пастушонок еще со мной.
Машины не слыхали, не видали?
Отродясь не было. Разве только господа привезли? Да я бы знал. У нас только мельница у омута.
Глаза мои привыкли к свету, цветные пятна прошли. Я увидел, что старик босой, в штанах и рубахе грубого полотна. С прорехами на локтях. Подпоясан веревочкой, однако в берестяных ножнах торчит деревянная рукоять.
Мне бы в Меряславль как попасть.
Так сразу не попадете. Да и образ у вас не подходящий. И горячка может сделаться от шишки. Полежать надобно. У нас тетка Барвиха травами пользует, сродница моя. И живет, как раз за деревней. К ней сейчас Николку пошлю. Заодно попросит, чем страм прикрыть.
Мы прошли метров двести. За ольшанником на поле лежало стадо разномастных коров.
Николка, крикнул дед.
Мальчишка лет десяти вскочил с лежки в тени и испуганно уставился на меня.
Вишь, лихие люди барина попортили. Беги к Барвихе, обскажи все, как есть. Мол, догола раздели да ошеломили в кровь. Пусть штаны с рубахой сыщет. Как оденется, чичас и придем.
Ефим, прошу прощения, вы почему меня барином зовете?
А кто? Вы хоть и молодой, да видно по всему. А наперед по рукам. Крестьянские то другие.
А я молодой?
Уж известно, не старый. Мню, лет двадцать, много двадцать пять будет.
Зеркало есть у Барвихи?
Почто не верите? У меня глаз наметан. Любой скажет. Волос черен, кожа гладкая, зубы целые.
Я провел языком. Все зубы на месте. Пломб тоже нет. Они у меня от природы были хорошие. Первую пломбу в двадцать лет поставил. В армии. Погрузил руки в волосы. Глянул вниз. Пузика нет. Никакого.
Так что, получилось? Быть того не может. Тогда где я?
Ефим, скажите, а где я сейчас нахожусь. А то я от удара память потерял.
В Меряславской губернии, Улеймской уезд. Усадьба в Чудинове. Господ Тростянских поместье. А деревня рядомЛыткино.
Дедушка, а год какой сейчас?
Одна тысяча восемьсот двадцатый от Рождества Христова.
Хорошая шутка. И шмотки как раз в стиль.
Господа любят шутковать, а нам несподручно. Имеешь сомнения, так в Елкине церква. У попа спроси. Он службы служит да кажинный день в книгу пишет, кого крестил, кого венчал, кого отпел. Так точно знает все дни и праздники. Ему без того никак.
Извини. В себя еще не пришел.
Барвиха приведет. Вон и Николка бежит.
Мальчик принес штаны и рубаху. Очень старые, но бережно заштопанные и, очевидно, хранимые про запас. Ефим оставил его со стадом, а меня повел в Лыткино. Действительно, недалеко, около километра.
По дороге я прислушивался очень тщательно, но ни шума поездов, ни машин не слыхать. Самолетов тоже не видать, ни их следов.
Деревня из четырех домов, окружена забором без штакетника. Просто жерди и столбы.
На отшибе старый дом, крытый дранкой. Трубы не видно. У сильно покосившегося крыльца стоит женщина в белом платке, повязанном назад. Я представлял старуху-колдунью, а этой лет сорок. Крепкая, невысокая, но и не толстая. Взгляд острый, внимательный. Загорелое лицо.
Здравствуйте, приветствую я.
Доброго здоровьичка. Тебя, что ль, поколотили?
Меня, не стал я отпираться, ничего не помню и думаю туго. Даже себя не узнаю.
Ничо, заходи.
В доме нет ни малейших следов краски или побелки. Даже наоборот, стены черные. Печь сложена из самодельного красного кирпича и камней. Обмазана глиной и тоже закопченная. Топится по-черному? Я такого и не видал никогда. Говорят, есть плюсы: насекомых и заразу легче победить, воздух сухой, тепло дольше держится. А минусы и так видно.
Меня уложили на лавку. Помяли живот, руки, ноги, ощупали голову.
Ничо. Поживешь еще, поставила диагноз Барвиха.
Дедушка Ефим, а кто сейчас правитель?
Божьей милостью, амператор Александр Павлович.
А тебя самого как кличут? Спросила Барвиха.
Андрей, но это не точно.
Первым делом Барвиха меня напоила каким-то горьким отваром. И есть не велела. При этом каждые полчаса внимательно меня оглядывала. К вечеру успокоилась.
Может, обойдется. Шишка знатная только. Память не вернулась?
Не так, как хотелось бы.
С речи не сбился. И остальное наладится.
На ужин была окрошка. Мелко рубленная сныть, щавель, толченая крапива, очень много зеленого лука. Причем, крапива самая питательная из них. Зелень заливается белым кислым квасом из хлеба. Ложка растительного масла. И то, как я понял, ради гостя. Все. Соли нет. Зато есть по куску хлеба. Теперь понятно выражение «Ты мой хлеб ешь». Это единственная реально питательная еда. И он вкусный. Очень. Как любой настоящий продукт, его хочется все больше. Барвиха объяснила, что печет без добавки лебеды. Так хоть и накладно, зато потом живот не пучит.
Едим втроем. Сначала помолились на закопченные образа в углу, потом устроились за столом. Ефим дал отмашку. По очереди из большой лохани таскаем деревянными ложками еду. Стараюсь приспособиться. Они серьезны и молчаливы. Я тоже. К концу трапезы начался разговор. Слушаю, вникаю. Николку кормят в другом доме. Пастухи питаются по избам. Каждый день в другой. И так по кругу у всех, кто коров своих сгоняет. Ефим остался с нами. Он родственник Барвихе по ее умершему мужу. Но все же Ефим повелел подпаску завернуть, что для него причитается, в тряпицу и отдельно схоронить. Сухой паек, так сказать.
После ужина вновь помолились. Меня определили спать на лавке вдоль стены.
Простите, а звать как Вас? спросил я знахарку.
Домной крестили.
Домна, а где здесь полиция? Меня как-то надо определять. На вашем хлебе сидеть стыдно.
Пока болящий, не стыдно. Коли себя не помнишь, значит, как дитя малое. Не обеднеем на крапиву-то. Хочешь, так можешь Ефиму пойти в помощь, а хочешьмне.
Чем?
По огороду, по дому. Дела найдутся. Ты к крестьянскому труду не привычен. Уж не обессудь, что сможешь, то и делай. Воды наносить, тоже польза.
А полиция в городе. Ефим забрал бороду в кулак, они нас не касаются, мы -их. Так и живем. У нас даже в рекруты с дальних деревень не забривают. Не доезжают. А в усадьбе баре сами решают.
Поэтому и разбойников развелось, что наказать некому, хмурюсь я.
Шалят, стервецы. А у нас брать нечего.
Почему вся деревня преступники?
Так там все родственники. Так уж повелось. Лет двести озоруют. Так у всех свое занятие. Кто чем промышляет. Одни деревни пиво ставят и брагу, другие огурцы растят, третьи ложки режут и игрушки всякие, просветил меня Ефим.
А что господа?
У господ своя жизнь, у мира своя. Прикажут рекрута выделить, или деньгу дополнительную собрать, сделают. А в дела мирские они не суются. Оброк им идет, подушное, на барщину отряжают и ладно. А мирским хочь воруй, хочь детей продай, хочь так обойдись, а деньгу сыщи. Не все с таким согласны.
Тетя Домна, вы меня лечить будете?
Попробую маленько. Только не здесь. Завтра с огородом управимся и пойдем. Я в лесу живу. Если с Ефимом не останешься, конечно.
Я лучше с Вами, мне как раз в тихом месте в себя прийти надо и обдумать много чего. Я ягоды собирать умею.
Там без тебя есть кому, сощурилась Домна, девка со мной живет, племянница моя. Сиротой осталась. Ежеля спортишь, не прощу. Так и знай.
Не испорчу. Если хотите, на чердаке спать буду, или на сеновале.
Посмотрим. Ее еще забрать надо. Гостюет у кумы. Чует мое сердце, по-быстрей.
Заберем, киваю я.
А вот тебе там делать нечего. Пока никто не видитвсе хорошо. А из дворни кто приметит, сразу интерес появится. Ты парень видный, в рекруты самое дело. Заместо своего родственника каждый замену хочет.
А так разве можно, как барана в стадо? В армию разве не отбирают?
Если себя не помнишь, не просто можно, а лакомый кусок. От рекрутчины чтобы отбиться и тысячу отдают.
Можно и за семьсот рублей сговориться, вставил Ефим.
Это много?
Избу маленькую поставить в сто рублей обойдется. А в солдаты отбирать, дело не хитрое. Барину скидывают грамотку, сколько людей предоставить, а он уж миру велит. На сходе решают, от какого двора послать. На двадцать пять лет, считай навсегда. Да еще война с туркой или немцем. Убьют.
И не бегут?
Раз мир порешил, значит, как в жертву определил. Себе уже не принадлежит человек, государев теперича, раз забрили. У нас не бегут. А вот народу по лесам всякого скрывается.
И я теперь буду?
Недолго проплутаешь. Гадала я на тебя, чтоб знал. А то, думаешь, Ефим тебя со старого колодцу достал от безделья? Третий день там ходил.
И был тот деньпоследний, сказал Ефим, не нашел бы, больше на ту луговину коров не погнал. Только ума не приложу, как тебя тати туда пихнули? Я следов так и не нашел.
Так и пихнули, зыркнула на него Домна, ты меньше языком чеши. Не просто с тобой, паренек, да только всего не обскажешь.
В лесу наговоримся. Идти далеко?
Да поболее двадцати верст. Только завтра еще огород обиходим. Да Николку пошлем сказать, чтоб Аленка сюда приходила. Так что день еще погодим. Рассвет около трех часов. Но Ефим встал еще до свету. Николка уже у ворот. Ему вручили краюху хлеба и отправили за Аленкой. Ефим пошел по деревням собирать стадо. Их тут в прямой видимости я насчитал восемь. И дворов по три десятка. Спать и я не стал, раз все на ногах. Пока солнце не поднялось, прохладно. А главное, паутов нет, которые в поле днем жизни не дают.
Я ношу воду из небольшого пруда на огурцы. Знахарка разряжает свеклу. Но не долго продолжалась наша работа. Прибежал запыхавшийся Николка.
Тетка Барвиха, он пытается отдышаться, беда там.
Что? Домна присела на завалинку и опустила руки.
Аленку пороть будут. Говорят, насмерть уделают. Барин молодой, что неделю как приехал, к себе ее хотел определить. Да только с ней не сладилось. Очень осерчал. Прямо чертом скакал, говорят. Сказали, что Павлушке конюху вручил серебряный рублевик и велел засечь.
Домна встала, обвела невидящим взглядом все вокруг. И вдруг поклонилась в пояс.
Не судите люди добрые. Пойду, сама с ней лягу. Глаза лиходеям выцарапаю, там и кончину приму. И ты, Андрейка, прости. Не думала, что так выйдет. Да видно, не судьба.
Так, отставить, решил я взять ситуацию под контроль, Николай, еще раз и с подробностями. Я понял, что Алена не пошла на контакт с местным мажором. И он ее решил запороть.
Он не майор. Есть у нас майор барин. В Авдеевке. Авдеев он и есть.
Сколько до усадьбы?
Версты три будет.
Это около четырех километров. За час дойдем. Когда бить будут?
Как всегда, после обеда. Как старый барин отобедать изволит, тотчас спит часа полтора. Потом кофий пьют. А после на конюшне кому назначено, при нем и дают.
Зрелища, значит. Можешь деда подменить на время?
Хоть на весь день. Меня коровы слушаются, я бойкий. Куда велю, туда и идут.