Не знаю, наверно, это глупо, но между девушками, которые знают друг друга так долго, порой происходят странные вещи. Например, когда нам было тринадцать, мы учились целоваться и лизались друг с дружкой. Мы часами тусовались в моей комнате, а когда вы так запираетесь, в комнате потом все бывает вверх дном. Мы сидели, скрестив ноги, на моем розовом парчовом покрывале и целовались, потому что мы были одиноки, и мы ничего не знали, кроме того, что мы хотели стать старше и иметь бойфрендов, потому что у наших сестер они имелись, а ее губы были такими мягкими. Я даже не знала, что нужно использовать язык, вот такой наивной я была в тринадцать лет. Да и она тоже. Мы никогда никому об этом не рассказывали, потому что ну, просто не рассказывали и все. Наверно, я говорю об этом сейчас, потому той ночью я позволила Эмми выпить моей крови, хотя я в группе высокого риска, а это примерно одно и то же.
Но после этого я видела ее редко. Было как-то неловко. Думаю, это обычное дело после окончания школы.
Люди расходятся.
Еще в седьмом классе, сразу после того, как начали появляться первые вампиры, могло показаться, будто все обязательные для чтения книги нарочно были про вампиров. Вот тогда я прочла «Дракулу», «Камиллу» и «Коринфскую невесту», «Вампира», «Землю за лесом» и «Варни-вампира». В общем, классику нам говорили, что все современные книжки это сплошь агитпроп, что бы это ни значило. Что довольно странно, потому что тогда во всем мире было, может быть, два-три десятка вампиров, а люди только и делали, что сочиняли и сочиняли про них книги. Хотя на самом деле статистически просто невозможно, чтобы этот парень, Стокер, сам когда-нибудь встретил вампира. Теперь же вокруг сплошные вампиры. Гугл говорит, что их почти столько же, что и обычных людей. У них есть виджет. Зато никто уже давно не писал о вампирах никаких книг.
Так что в последнее время я зависаю на кладбищах. Я ведь знаю, верно? В смысле, раньше? Да ни за что на свете. Вы видели, сколько стоят черный лак для ногтей и чулки в сеточку? И теперь для нас, кто в группе высокого риска, вроде меня, это все равно, что перерезать запястья в ванной с помощью бритвы для чувствительной кожи. Всем известно, что ты это несерьезно, но всегда есть шанс облажаться и отправить себя на тот свет. Если тебе не терпится вампирнуться, не нужно гоняться за этим. Во всяком случае, не стоит брать плохой стейк за двенадцать с половиной долларов, лучше найти парня на Бельфлер-стрит, который сделает это за меньшие деньги.
Итак, я одна из тех девушек. Можно подумать, вы этого еще не поняли. Как будто сами никогда не делали ничего постыдного. Во всяком случае, это мирно. Ну, вообще-то не совсем. Типа, скучно. Я ничего не делаю. Я сижу на холме и думаю о том, что там похоронена половина моей семьи. В любую секунду над кем-то из них могла пролететь черная птица. Интересно, видна ли она вам, эта волна родственной близости? Видите ли вы, какого она цвета. Так ее называет мисс Киннелли волна родственной близости. Она ведет внеклассную группу для лиц высокого риска, в которую отец хочет меня запихнуть.
Он выбрал мисс Киннелли, потому что она расистская стерва, или, как он выразился, «проводит строгую политику в отношении приезжающих к нам восточных европейцев». Я попыталась было вякнуть, мол, «А как же мы, евреи? И разве Бабуля была не из Латвии или как там она называется?» А он мне, мол, «евреи не славяне, главная проблема в славянах. Как ты думаешь, почему они еще до нас знали все о векторах групп риска?». И я тогда подумала: «Откуда тебе что-то знать о векторах групп риска? Твои брови, черт побери, не срослись на переносице!».
Во всяком случае, группа эта абсолютно бессмысленна. В основном мы говорим о том, кого мы знаем, о том, кто вампирнулся на этой неделе, и как это произошло. Или о том, как нам всем страшно, хотя, если продолжать говорить о том, как вам страшно, то в конечном итоге перестаешь бояться, что, по-моему, и было главной целью группы. Но, похоже, это не так, просто этим людям нравится щекотать себе страшилками нервы. Они взахлеб рассказывают о том, как это случилось с их другом или с его братом. Как будто за самый невероятный способ им положен приз.
Одна девушка говорит: «Нет, вы представляете, мой двоюродный брат выпил целых три бутылки водки и отрубился прямо в Stop & Rob, а проснулся вампиром!» И хотя это чушь собачья, и, скорее всего, в действительности так не бывает, по крайней мере, пока еще ни разу не было, все издают равнодушное «ахххх», как будто она всего лишь продекламировала им «Сказание о старом мореходе» Кольриджа. О, да. Мы проходили его на уроках. Оно даже не про вампиров, а про зомби, что вообще-то не одно и то же, но, видимо, оно из списка дополнительного чтения или типа того.
Так или иначе, мисс Киннелли вот уже сотню лет читает нотации о том, что аморальное поведение это самый пагубный из всех сценариев причинно-следственных связей, потому что вы никогда не можете знать, где проходит эта самая «моральная черта». К тому моменту, когда она заводит песню о том, что «воздержание единственный разумный выбор», мне уже хочется вонзить ей в глаза ее же собственные накладные ногти. Однажды я сказала: «Я слышала, что можно полностью вампирнуться, если выпить из стакана, из которого до этого пил он». И все ахнули, как будто я сказала это серьезно. Боже. Раньше я бы даже на три секунды не задержалась после школы с этими болванами. Но спортивная программа, похоже, накрылась окончательно.
И вот как-то раз Эйдан из моей группы по геометрии завел речь о том, чтобы сажать их на кол, как в старых фильмах. Все тотчас притихли. Но вообще-то в реале все не так, как в этих фильмах. Тело вампира никуда не денется, если с ним что-то сделать. Не испарится и не исчезнет. Он просто будет лежать, как любой мертвец, и вам придется его похоронить, а ведь в наши дни хоронить кого-то самостоятельно это практически преступление. На любых похоронах всегда присутствует команда дезинфекторов. Это закон, он действует вот уже три года. К тому же, у нас не такой большой город. Все друг друга знают, и получается, что вы пытаетесь ударить ножом в сердце того парня, с которым когда-то играли в софтбол. Я бы не смогла так поступить. Они те же, что и прежде. Они все еще играют в софтбол. А мы те, кто перестал играть.
Иногда, когда я сижу на холме рядом с мавзолеем Гринбаума, я думаю об Эмми. Интересно, она все еще собирается осенью в университет?
Наверное, нет.
В выпускном классе я какое-то время встречалась с одним парнем. Его звали Ной. Нормальный такой чувак. Супервысокий, играл в баскетбол, один из немногих видов спорта, в которые мы тогда еще играли. В спортивном зале, верно? Я помню, когда футбольные команды тоже перебрались в зал. Это было ужасно, кроссовки скрипели на полу, потому что тот был натерт воском. Раньше футбол был единственной игрой, которая мне действительно нравилась. Я обожала бегать по траве, на солнышке. Есть свой кайф в том, когда пинаешь мяч так, что он взлетает в воздух, потому что ты правильно поддела его. Я играла в футбол с четырех лет. Во всех лигах.
А затем его просто отменили. Мол, слишком опасно, да и недостаточно желающих девушек. Теперь нельзя просто так бегать по травке. Вы можете упасть. Порезаться. Ободрать коленку. Так что вместо беговых упражнений я вынуждена в миллионный раз читать «Землю за лесом» и сидеть в четырех стенах. Блин, да я превращаюсь в одну из этих заносчивых умниц-хипстерш!
Ах, да, Ной. Смотрите: девушки, играющие в футбол, встречаются с парнями-баскетболистами.
Мы на втором ярусе. Игроки в бейсбол где-то чуть ниже нас, за ними идет стрельба из лука и еще ниже современные танцы. А затем все те, кто льют слезы у своих кабинок, потому что не могут попасть по мячу. Футболисты и их группы поддержки все еще на самом верху, хотя сейчас не 1957 год и мы не на Среднем Западе, где все еще играют в футбол. Но кое-что не меняется. Наверно потому, что по телеку по-прежнему показывают обычную среднюю школу. Это сетевая вещь. Никто не хочет показывать, как вампиры заполоняют собой общество, как ходят на свидания с шахматными вундеркиндами, пересыпая все это приколами в духе «мыльной оперы». Нет, на телевидении все по-старому. Поэтому мы ведем себя так, как будто все, что мы делали в шестом классе, важно, хотя на самом деле никто не играет в футбол, и нет никаких групп поддержки. Как будто мы остановились в развитии три или четыре года назад и никогда не станем старше.
Во всяком случае, я помню, как Ной каждый день выпивал две огромные бутылки диетической колы. Он приносил бутыль в класс и ставил ее рядом со своим столом. Когда мы целовались, у его губ был вкус кока-колы. Все думали, будто мы с ним спим, но на самом деле этого не было. Не то, чтобы я думала, что еще к этому не готова или что-то в этом роде. Просто секс больше не казался мне чем-то серьезным. Хотя, по идее, должен был. Мой отец говорит, что это определенно квалифицируется как аморальное поведение. Я же просто не думаю об этом.
Типа, какое мне дело, что Алексис позволила редактору школьного альманаха лечь на нее в фотолаборатории, или что она всего неделю спустя узнала, что вакцина от гепатита, которую ей вкололи перед поездкой в Испанию, была заражена, и теперь ей страшно, когда учитель роняет мел, потому что она вынуждена пересчитывать крошки? Все это не так уж и важно. Плюс, эта пара, с которой мы с Ноем иногда зависали, Дилан и Бетани, они оба вампирнулись, когда трахались, просто, раз и все. Без всякого предупреждения, в один момент. Вскоре после этого мы расстались. Не видели особого смысла. К тому же, я больше не смотрю телевизор.
Но в последнее время я часто его вижу. Он вампирнулся в середине семестра. Думаю, он даже какое-то время встречался с Эмми. Я не против. Мне это даже понятно. У них было много общего. Я просто не хотела это знать. Во всяком случае, не скажу, что у меня имелись на него виды. Одну минуту я почти не думаю о нем, а в следующую мы за полночь сидим на качелях в парке Наррагансетт, пинаем ногами гравий и говорим о том, что он все еще пьет диетическую колу.
Но теперь у нее какой-то странный вкус.
Раньше это была просто кола. А теперь я чувствую в ней один аспартам. Ну, или не сам аспартам, а химические вещества, из которых он состоит. Я нутром чувствую, что там есть аспартам. Но меня все еще ломает и трясет. Так что я дошел до одной банки в день.
Я бы не сказала, что Ной симпатичный. Баскетболисты редко бывают красавчиками, не то, что футболисты. Он слишком длинный и худой, и вся его вампирская сущность проявляется лишь в черных волосах и бледной коже. Когда-то у него были жутко красивые зеленые глаза.
Как это случилось с тобой? я отлично понимала, как глупо звучит мой вопрос. Но это было единственное, что пришло мне в голову. Как это случается? Можно подумать, как автомобильная авария. Но если не хочешь, можешь не говорить. Если это ну, ты знаешь, личное.
Ной пересчитывал кусочки гравия. Он не хотел, чтобы я знала, что он это делает, но он, когда их считал, шевелил губами. Вот почему обсессивно-компульсивное расстройство включено в список высокого риска. Потому что вампиры навязчиво пересчитывают все вокруг. Хотя мне кажется, что все наоборот. Вы не вампирнетесь потому, что у вас обсессивно-компульсивное расстройство. Расстройство возникает у вас потому, что вампирнулись.
Да, нет, тут нет ничего личного. Просто это неинтересно. Помнишь, когда появился первый список высокого риска? Я сразу струхнул, потому что был зачат в субботу, и у меня есть родинка на бедре. Я был уверен, что вампирнусь раньше всех остальных. Но это случилось не так, как я думал, например, когда резко вампирнулась та третьеклашка, Анна Круз, и спецы из Центра контроля заболеваний выяснили, что это произошло потому, что ее мать больная на всю голову кошатница. Мол, она даже дорогу не перейдет, если до нее там не пробежит черная кошка. Я думал, со мной так и будет. Как с Анной.
И я постоянно думал о том, как это будет. Вот идешь себе по улице, и тут бац. Но все было не так. Однажды ночью я проснулся, и в мое окно заглядывала женщина. Она была старше. Правда, симпатичная. Она показалась мне доброй, наверно.
Сколько ей было лет?
Как оказалось, она одна из самых старых в Калифорнии, их около шести, что ли? Ее звали Мария. Раньше она была анестезиологом в больнице.
Вы с ней были вместе? Или как?
Нет, Скаут, мы с ней по большей части разговаривали. Потом оставалось только ждать, и она была такая милая. Она осталась со мной. Держала меня за руку. Хотя в этом не было необходимости.
Во всяком случае, я открыл окно, но не пустил ее внутрь. Я же не идиот. Я просто сидел и смотрел на нее. Сама знаешь, как они выглядят после первой пары лет. Вылитые волки, сильные, крепкие. И наконец, она сказала: «Зачем ждать?». И я подумал: «Черт, она права. Это произойдет рано или поздно». Я мог бы тянуть и дальше. Но если сделать это сейчас, по крайней мере, я могу больше не думать об этом. Поэтому я вылез. Он усмехнулся, как будто пролаял. Я ее не пригласил в дом. Она пригласила меня на улицу. Наверное, это смешно. Да ты сама знаешь, как это бывает. Не хочу вдаваться в подробности. Сначала это было очень грубо. Кровь на вкус как кровь, ну ты знаешь? Как горячий сироп. Но потом все меняется. Я как будто слышал ее пение, хотя она все время молчала. В любом случае, когда просыпаешься следующей ночью, тебе больно. Ты как будто отлежал во сне руку, только в данном случае затекла не рука, а все тело. Моя мать была зла, как черт.
Я принялась отдирать облупившуюся краску на боку качелей.
Я думаю об этом.
О! Ты хочешь, чтобы я Боже, Ной всегда был так чертовски рад угодить. Он как щенок.
Я ответила не сразу. Сначала я долго молчала. Я полностью с ним согласна. Зачем ждать? Но, в конце концов, я только вздохнула.
Нет, лучше не надо. Завтра у меня контрольная по биологии.
Как скажешь. Ной закурил сигарету, совсем как Эмми. «Ну и болван, подумала я. Этакий вампирнувшийся Ковбой Мальборо или типа того».
Какой сейчас вкус у крови? спросила я. Не смогла удержаться. Я все еще хочу знать. Я всегда хочу знать.
Похожий на пение, пробормотал он, не вытаскивая сигарету изо рта, и, не затягиваясь, выпустил дым.
На прошлой неделе к нам гости приехал мой дядя Джек. Он живет в Чикаго и работает в какой-то большой рекламной компании. Это он сотворил тот самый рекламный щит с детской одеждой, на котором дети обтянуты лентой с надписью «биологическая угроза». Моя мама приготовила обед, а это значит, что в нем не было соли, а дядя Джек этого не терпит. Он во все поездки берет с собой баночку соли «Мортон». Он также лично убедился, что у моего стейка вкус настоящей говядины.
Подростки в твоем состоянии должны быть очень осторожны, заявил он.
Да, но я не беременна, дядя Джек.
Тебе нельзя рисковать, Скаут. Ты должна думать о своем будущем. В наши дни слишком много кровянки.
Это наверняка расскажет вам все, что вам нужно знать о том, какой великий подхалим мой дядя. Он будет сыпать жуткими каламбурами, чтобы рассказать о чем-то таком, что, вероятно, убьет меня. Он утверждал, что, мол, тот список основных причин уже давно устарел. Вроде того как когда-то дети пользовались учебниками, в которых говорилось: «Когда-нибудь человек прогуляется по поверхности Луны». Примерно год назад некоторые из этих причин начали обрастать новыми. Теперь это не просто мясо животного, убитого волком, это может быть любой хищник, поэтому охота исключается. И не только для групп высокого риска.
Мы всегда соблюдали кашрут, поэтому для нас это не проблема, но вот многие другие запреты это да. Например, секс. Послушать их, так можно подумать, что он с самого начала был в списке запретных вещей, но это вряд ли. Скорее, это придумали недавно. Если в старину в Венгрии секс мог в два счета превратить вас в вампира, то мы все к этому времени пили бы самогон.
Некоторые люди, те, что сущие придурки, называют это «кровянкой». Но никогда в присутствии людей из группы риска. Это считается грубым.
Мой дядя Джек настоящий мудак. Я, кажется, уже сказала, что он работает в рекламе, не так ли?
Моя фирма спонсирует «чистый» лагерь в Висконсине. Полностью безопасная для здоровья окружающая среда, полностью очищенная. Для группы риска это самое безопасное место. Господи, будь я в группе риска, это единственное место, которое я бы выбрал! Подумай об этом.
У меня нет желания переезжать в Висконсин.
Мы все равно будем волноваться за нее, Джек, тихо сказала моя мать. Пусть лучше она остается рядом с нами. Мы принимаем меры предосторожности, делаем ей уколы.
Дядя Джек сделал фальшиво-сочувственное лицо и засюсюкал так, как это делают старые люди, когда хотят показать, как они за вас переживают, хотя на самом деле им на вас плевать.