В общем, всё шло по плану, новые книжки о волшебных жителях дома на Башенной улице разлетались, как горячие пирожки. Но Роман был не особо доволен. Как-то медленно дело движется, думал он. Наши книги читают и любят, видят во сне героев и рыдают в подушки от невозможности встретить их наяву. Куча народу считает наш дом на Башенной улице самым волшебным местом на свете, но зло пока никуда не делось. Ослабло, но остаётся на месте. Затаилось, сидит. Всё-таки на большом расстоянии даже вера с любовью неважно работают. Сила вниманиявеликое дело, но чтобы по нашему злу как следует шандарахнуть, лучше вплотную к нему подойти. Думал, самые любопытные сразу же к нам ломанутся. Ну и где, чёрт возьми, все они?!
Только получив письмо от очередной благодарной читательницы: «Я мечтаю приехать в ваш город, но боюсь разочароваться, своими глазами увидев, что на самом деле нет ни Башенной улицы, ни всех остальных чудес», Роман наконец догадался, почему в город не приезжают толпы паломников. На самом деле мог бы и без подсказки сообразить. Просто когда люди читают фантастику, никто не рассчитывает, что описанная в книге улица существует в реальности. И там действительно стоит ветхий заброшенный дом.
Тогда писатель Роман завёл себе парочку блогов в самых популярных на тот момент соцсетях. Писал там о своей жизни в городена самом деле исключительно правду, вернее, ту её небольшую часть, которая не выглядела совсем уж абсурдной фантастикой. Ну, может, слегка.
Быстро понял, что достоверности ради надо добавить картинки, пришлось учиться снимать. Впрочем, это оказалось нетрудногород так любил красоваться и хвастаться, что сам всегда чрезвычайно удачно помещал свои лучшие части в кадр.
Фотографии ветхого трёхэтажного дома на Башенной улице Роман выкладывал чаще прочихв солнечный день, в сильный дождь, окружённый сугробами, озарённый тусклым фонарным светом, мерцающий в предрассветном тумане, разрозненные фрагменты, отражённые в битом стекле. Лаконично подписывал фотографии: «Тот Самый Дом», без дополнительных разъяснений. Но табличка с названием улицы всегда попадала в кадр.
Нарочно не рассказывал о блоге издателю, чтобы тот не устроил ему рекламу, рекламе веры обычно нет. Только нескольким условным старым приятелям проболтался как бы случайно, а на самом деле, конечно, с расчётом, что они не станут молчать. По замыслу, блог должен был стать достаточно популярным, но при этом выглядеть так, словно он ведёт его тайком, для себя и ближайших друзей. Поэтому Роман показательно возмущался всякий раз, когда кто-нибудь его выдавал, хотя на самом деле был благодарен сплетникам за невольную помощь. Просто оно так работает. Хочешь, чтобы тебе поверили, сделай вид, будто это секрет.
Так увлёкся новым занятием, что за два года написал всего одну книгу о волшебной компании с Башенной улицы, да и то в основном ради города, очень уж тот просил.
Втайне надеялся, что эта книга будет последней: ему уже надоело играть в писателя. Семь летне комар чихнул. Очень счастливых, но всё-таки слишком человеческих лет. В этой шкуре ему становилось явственно теснотак, что порой по утрам всё тело болело. Маловат оказался для Рена писатель Роман.
Но он, конечно, не жаловался. Некому было жаловаться, да и на что? Жизнь, которую сам себе выбрал, прекрасна и удивительна, даже когда от неё устаёшь.
Ежедневно гулял по городус городом, который уже не от случая к случаю, а почти постоянно чувствовал себя хорошо. Фотографировал его улицы, писал заметки в свой условно секретный блог. Как пробирался на крышу городского театра (фото: заколоченный досками чёрный ход), как случайно стал пассажиром воздушного шара, который совершенно бескорыстно помог надувать (фото: вид на город с большой высоты), как в январскую оттепель в городе расцвели каштаны (фото: один до сих пор цветёт), и как вчера ребята из Того Самого Дома заманили к себе приезжих музыкантов и устроили среди ночи концерт. Так шумели, что жители соседних домов даже полицию вызвали, но источник душераздирающей музыки, конечно, никто не нашёл (очень плохое фото, сделанное в темноте без вспышки: освещённый тусклыми фонарями полицейский автомобиль).
Однажды пасмурным летним днём увидел у дома на Башенной улице парочку совсем юных девчонок, явно приезжих, с одним на двоих здоровенным туристическим рюкзаком. Одна как раз клеила на дверь парадной блестящее голубое сердечко, а вторая таким же блестящим голубым телефоном фотографировала процесс. Чуть не заорал во весь голос: «Какие вы молодцы!» Но сдержался, только прижал руки к сердцу, беззвучно сказал: «Вот спасибо!» развернулся, пока его не заметили и не узнали, и поспешно ушёл.
На радостях гулял до рассветас городом, с кем же ещё. Взахлёб рассказывал ему про девчонок с телефоном и рюкзакомприлетели первые ласточки, пошло дело, пошло! Теперь подружкам похвастаются, что были у нас и всё видели, включая чей-то таинственный тонкий профиль в темноте за оконным стеклом. Тем тоже сразу захочется, побегут за билетами в наши края. А мне только того и надо; я имею в виду, нам с тобой. Потому что злу, конечно, несладко приходится, когда тысячи пылких читательниц всем сердцем, без тени сомнения считают его прекрасным волшебным добром. Но, к сожалению, расстояние имеет решающее значение. Это, знаешь, как с пистолетом, будь ты хоть трижды великий снайпер, а не застрелишь того, кто засел на другом краю земли. Так что пусть приезжают, чем больше, тем лучше. Этого я и хотел. Но ты, знаешь, тоже ушами не хлопай, всех бери в оборот. Разговаривай с ними человеческим голосом, обнимай всем собой, как меня обнимал, делай подарки, в места какие-нибудь замечательные заманивайда ты сам знаешь, как к девчонкам надо подкатывать и чем соблазнять. Пусть потом всем вокруг рассказывают, что ты и в жизни, как в книжках, полон чудес.
Город слушал его внимательно, охотно со всем соглашался, всё, что требовалось, обещал. Уж насколько всегда был любителем спорить, а слова поперёк не сказал. На рассвете доставил к дому такой специальной короткой дорогой, которой, пока живёшь в человеческом теле, без посторонней помощи не пройдёшь. И только тогда спросил так тихо, что считай, примерещилось:
Где у тебя болит?
Не стал делать вид, будто не услышал вопроса. Честно ответил:
Болитв человеке. Очень устал им быть.
Это плохо, огорчился город. Так нельзя! Такой отличный человек из тебя получился, и вдруг почему-то болит! А как ты думаешь, он перестанет, если я буду ещё больше тебя любить?
Рассмеялся, хотя это был совсем не смешной разговор:
Ладно, ловлю на слове. Давай, люби ещё больше, если сам предложил.
* * *
Вероятно поэтому следующие два года писатель Роман не просто стойко терпел свою жизнь, выполняя принятое решение, а снова, как в самом начале, с огромным удовольствием жил. Даже написал ещё три книжки о волшебных обитателях дома на Башенной улицепросто так, от избытка, потому что радостью надо делиться, когда она бьёт через край. Для дела-то было уже не особенно надо, восхищённых паломниц у дома на Башенной улице хватало и так. Они там все стены, двери и окна залепили картинками и записками, а перед Новым годом везде, куда дотянулись, развесили разноцветные шарики и праздничные фонари.
И город не требовал писать продолжение. Он теперь вообще ничего не требовал, только радовал и веселил. Иногда признавался: «Представляешь, совсем ничего не болит! Ни сгореть, ни рассыпаться больше не хочется, ни провалиться под землю, ни превратиться в страшную тень. И ежедневно делить свою боль на несколько сотен тысяч человеческих снов и сердец мне тоже больше не хочется. Игра была интересная, да нечего стало делить».
Роман смеялся: «Так делись своей радостью. Игра, считай, та же самая, только приз отличается. Отличный у нас теперь будет приз».
К дому на Башенной улице он больше не приближался, всегда десятой дорогой его обходил. Глупо было теперь, когда зло так ослабло, придавать ему новые силы собственным знанием о том, каким страшным оно было когда-то, и до сих пор хоть в каком-то виде, да есть. Поэтому писатель Роман не заметил, когда оно окончательно сгинуло. Пропустил этот момент. Что дом окружили строительными лесами и начали ремонтировать, ему устами нескольких свидетелей с фотокамерами сообщил интернет. Он сперва глазам не поверил. Знал, что зло, как бы оно ни ослабло, разрушать своё гнездо не позволит. Но ремонт идёт полным ходом, без жертв и аварий. Неужели действительно всё?
Да ещё почти месяц назад всё закончилось, дом пустой, нету там ничего, сказал ему город. Он не стал дожидаться, пока Роман выйдет на улицу, просто сунулся в распахнутое окно. И добавил немного обиженно: Я-то надеялся, наше зло превратится в джиннов и ангелов, красавчиков, как ты сочинил. А оно просто рассыпалось на разноцветные огоньки, вроде тех, что на зимние праздники во всех окнах вешали, и улетело прочь Эй, ты чего такой бледный? А на пол зачем ложишься? У тебя что, на радостях человек поломался? Возвращайся немедленно! Так и знал, что не надо тебе ничего говорить!
3. Снова Рен (у приличных людей это называется «эпилогом», а как у нас что-то не соображу)
Писатель Роман, конечно, не умер. Он просто закончился, как заканчивается всякий сон. Зато Ренкак про это сказать? проснулся? очнулся? вернулся? словом, стал собой в потаённом осеннем дворе, где когда-то варил своё зелье. Он сидел на земле, рядом лежал рюкзак и стоял котёл.
Рен зевнул, потянулся и улыбнулся, страшно довольный. Он любил просыпаться даже больше, чем засыпать. Планов у него больше не было. Ну то есть человеческих планов. А свой-то, конечно, осталсяпродолжать с удовольствием быть.
Рен взял котёл, осмотрелидеально чистый. Хорошо, значит, жизнь прожил, все бы так. И не с какой-нибудь целью, а просто чтобы на земле не валялся, спрятал его в рюкзак.
Эй, сказал ему город, ты это куда намылился? Зачем собираешь рюкзак? Это нечестно, так мы не договаривались! Я без тебя не согласен стоять. Если тебе спасать интересно, а просто дружитьне очень, так и скажи. Мне для тебя ничего не жалко, что-нибудь да придумаю. Влипну в какую-нибудь такую удивительную беду, что ты устоять не сможешь, точно тебе говорю.
Если здесь записать все слова, которые в тот момент пришли в голову Рену, у нас тут от ужаса все тротуары растрескаются, и, чего доброго, реки выйдут из берегов.
Но Рен умел вести себя сдержанно, когда сам хотел. Поэтому не произнёс ни звука, только кулак показал, втайне сожалея, что не родился великаном до неба с кулаком соответствующих размеров. На самом деле можно, конечно, вырасти, не вопрос, но это слишком долго и хлопотно, пока себя вырастишь, сто раз забудешь, ради чего так рос.
Я тебе влипну, наконец сказал он. Вот даже не вздумай. Я только-только губу раскатал пожить здесь в своё удовольствие. Не человеком и без работы. Где я ещё такой санаторий найду?
Отлично! обрадовался город. И вкрадчиво добавил: Слушай, так если ты здесь остаёшься, я теперь не совсем человеческий город? Я имею в виду, не настолько обычный, чтобы прозябать без драконов? Может всё-таки парочку заведём?
Поиграем
Я выхожу из дома в половине пятого вечера, в синих гуашевых зимних сумерках, когда только начинает темнеть. На мне непромокаемые ботинки и тёплая куртка, в куртке куча карманов и отличный, половину лица закрывающий капюшон. За плечами небольшой тряпичный рюкзак, набитый разнообразным, местами даже для меня неожиданным барахлом, которое может сегодня мне пригодиться, а может не пригодиться. Никогда не знаешь заранее, что с прогулки обратно домой принесёшь.
Закрыв за собой дверь подъезда, я одновременно закрываю глаза и прохожу вслепую, наощупь восемнадцать шагов. Нет каких-то особых причин, почему шагов восемнадцать, просто сегодня их именно столько. Вчера было четыре шага, позавчера пятнадцать, сколько раньше, не имеет значения (можно вообще каждый день одинаково, просто я повторяться не особо люблю).
Факт, что восемнадцатьобычное, совершенно случайное, ничем не хуже и не лучше других число.
Сделав восемнадцатый шаг, я открываю глаза и оглядываюсь в поисках карты. В этой игре картаединственное обязательное условие. Всё остальноекак получится, так и будет, но без карты не проложишь маршрут.
Карта очень редко бывает хоть сколько-нибудь похожа на собственно карту, хотя однажды, ещё весной мне попался клочок настоящего атласа мира, правда, без суши, только голубой, судя по буквам «lanti», Атлантический океан, а в другой разпустая мятая пачка из-под «Беломора»; удивительно, но оказывается, где-то до сих пор производят, а потом привозят к нам контрабандой папиросы «Беломорканал». Но вообще картой может стать что угодно: страница журнала, огрызок яблока, брошюра «Тревоги разума», коробочка из-под чая, поломанная зажигалка, белый камень, варежка, плюшевый ёж.
Возникает вопросон даже у меня до сих пор иногда возникает: что за маршрут можно проложить с такой, прости господи, «картой»? И куда ты в итоге придёшь? Если видишь огрызок яблока, надо идти налево или направо? На какую улицу или площадь намекает игрушечный ёж? Лично я понятия не имею. Не понимаю в расшифровке этих тайных посланий вообще ничего. Но понимать и не надо. Надо просто увидеть то, что может стать картой, решить: «Это карта», а дальше карта тебя куда надо сама поведёт.
Однако сегодня картаименно карта. Но не географическая, а девятка пик из игральной колоды. Иногда бывает и так. Мир насмешлив, и это хорошая новость. Пока мир над тобой откровенно смеётся, в нём весело жить. Даже с пиковой девяткой, которая, с одной стороны, обычная игральная карта, а с другойникуда не денешься, я это знаю, а от знания уже не избавишьсяаналог девятки Мечей в колоде Таро.
Девятка Мечей носит имя Жестокость и указывает на страдание, у которого есть причина. На рану, которая не заживёт никогда. В этом смысле девятка Мечейотличная, честная карта для нас обоих, для меня и для этого мира. Вечная правда про нас. Но, к счастью, не вся, только часть. Другая часть этой вечной правды нам с миром нравится больше: наша девятка Мечейпросто девятка пик из игральной колоды. Значит сегодня (как вчера, послезавтра и в вечности) мы будем играть.
Я поднимаю карту, отряхиваю от снега, вытираю насухо краешком шарфа и сую в нагрудный карман. В левый, поближе к сердцу, чтобы всем девяти мечам, раз уж им так приспичило, было удобней его терзать; если кто-то решил, будто я говорю серьёзно, забудьте, расположение кармана не имеет значения; сама карта, собственно, тоже не имеет значения, совершенно не обязательно её с собой весь вечер таскать. Просто сегодня мне так захотелось. Вчера было иначе, а завтра неизвестно, как будет, да и есть ли вообще это «завтра», пусть оно сперва хорошенько наступит, а там поглядим.
Спрятав карту в карман, я разворачиваюсь, возвращаюсь в подъезд и выхожу из него с другой стороны чёрным ходом (не факт, что в нашем доме действительно есть дополнительный выход, но когда мне надо, всё везде есть). А сейчас мне обязательно надо выйти с другой стороны чёрным ходомпонятия не имею, зачем. Впрочем, меня никто и не спрашивает, я больше ничего не решаю, а иду по проложенному картой маршруту. И не знаю (возможность не знатьчасть моего гонорара, аванс, очень щедрая плата), куда и к чему, в итоге приду.
* * *
Возле соседнего пятиэтажного дома я чувствую боль в сердце, не особенно сильную; ерунда, действительно не о чем говорить. Это на самом деле скорее хорошая новость: похоже, сегодня мне будет легко играть. Я обычно чувствую, где надо остановиться, что там следует сделать и когда уходить, но порой мне не хватает уверенности, я начинаю раздумывать, а это не дело, так можно испортить ход. Поэтому больше всего на свете я люблю получать подсказки, отчётливые и понятные. И вряд ли можно придумать подсказку понятней, чем острая боль.
Остановившись, я достаю из кармана толстый золотой маркер, присаживаюсь на корточки и пишу на снегу всё, что приходит мне в голову, всё подряд, не обдумывая, не формулируя, как пойдёт. Я пишу: «Тени возвращаются летом, o Dieve, не бойся, не всё, что verboten, запрещено, amo il verde, паскуда, лохудра, родная, никто не умрёт, не бойся, в сиреневых сумерках, на бегу, не бойся, белые кеды тебе пригодятся потом, они не фиалки, не девки, аve, Caesar, не бойся, однажды» и так далее, совершенно неважно, что именно, сейчас важно только, что маркер не может писать по снегу, а я им пишу, и, вопреки законам природы и здравому смыслу, на снегу остаются золотые следыне слова целиком, а отдельные буквы: «л», «е», «v», «ы».
Я прекращаю писать, когда утихает боль в сердце. Не постепенно, араз, и прошла. Это означает, что всё уже получилось, ход сделан, жест завершён. Говорю же, я очень люблю подсказки. Хоть что-то должно быть понятно, когда непонятно вообще ничего.