Я и не говорил, что он умер, протестует Фаиз, а затем кашляет. Он сплевывает слюну и вытирает рот руками.
Может, у Бахадура астма разыгралась из-за смога, он упал в канаву и не смог выбраться, говорит Пари. Помните, как он задыхался, когда мы были во втором классе?
Ты расплакалась, говорю я.
Я никогда не плачу, говорит Пари. Ма плачет, а янет.
Если бы Бахадур упал в канаву, кто-нибудь бы ему помог. Гляньте, сколько тут народу, говорит Фаиз.
Я смотрю на людей, что идут мимо нас, и пытаюсь понять, похожи ли они на тех, кто поможет. Но их лица наполовину скрыты платками, чтобы помешать смогу проникнуть в уши, нос и рот. Несколько мужчин и женщин лают что-то в мобильные телефоны сквозь самодельные маски. На обочинепродавец чхоле бхатур, и, хотя лицо у него не закрыто шарфом, оно спряталось в облаке дыма из чана с шипящим горячим маслом, в котором он жарит лепешки бхатур. Его клиентырабочие по пути на фабрики и стройки, дворники и плотники, механики и охранники в торговых центрах, которые возвращаются домой после ночной смены. Люди черпают чхоле стальными ложками и жуют, платки спущены на подбородки. Их взгляды направлены в тарелки с горячей едой. Даже если бы на них прямо сейчас шел демон, они не заметили бы.
Слушайте, говорю я, почему мы бы нам не поискать Бахадура? Он либо лежит где-нибудь в больнице
Его мама ходила по всем больницам рядом с басти, говорит Пари. Женщины в туалетном комплексе говорили об этом.
А если его украли, то мы можем еще и раскрыть дело о похищении, говорю я. В «Полицейском Патруле» рассказывают, как найти пропавшего без вести. Сперва вам надо
Может, его джинн украл, говорит Фаиз, касаясь золотистого тавиза на потертой черной нитке вокруг шеи. Этот амулет защищает его от сглаза и злых джиннов.
Даже дети не верят в джиннов, говорит Пари.
Фаиз трет лоб и бороздку белого шрама на левом виске, что проходит совсем рядом с глазом и углубляется, как будто что-то тянет его кожу изнутри.
Пойдемте, говорю я. Смотреть, как эти двое спорятсамая скучная штука на земле. Мы опоздаем на собрание.
Фаиз шагает быстро, даже когда мы добираемся до переулков Призрачного Базара, на котором слишком много и людей, и собак, и велорикшей, и авторикшей, и электрорикшей. Пытаясь поспеть за ним, я не могу делать то, что обычно делаю на базаре, например, посчитать окровавленные козьи копыта, которые продаются в магазине Чачи Афсала или стянуть кусочек дыни у продавца фруктового чаата.
Никто мне не поверит, но я на сто процентов пакка, потому что на базаре мой нос становится длиннее от его запахов: чая и сырого мяса, и булочек, и кебабов, и роти. Уши мои тоже растутиз-за звуков ложек, скребущих кастрюли, стука ножей мясников о разделочные доски, гудков рикшей и скутеров, и стрельбы, и ругани, гремящей из залов видеоигр, что прячутся за грязными шторами. Но сегодня мой нос и уши остаются обычного размера, потому что Бахадур исчез, мои друзья дуются, а все вокруг расплывается из-за смога.
Прямо перед нами на землю сыплются искры из гнезда электрических проводов, что висят над базаром.
Это предупреждение, говорит Фаиз. Аллах велит нам быть осторожными.
Пари смотрит на меня, ее брови лезут на лоб.
На всякий случай всю дорогу до школы я заглядываю в канавы, если вдруг Бахадур попал в одну из них. Все, что я вижуэто пустые обертки и дырявые пластиковые пакеты, и яичную скорлупу, и мертвых крыс, и мертвых кошек, и куриц, и бараньи кости, высосанные добела голодными ртами. Никаких следов джиннов, никаких следов Бахадура.
Наша школа закрыта
шестифутовой стеной с колючей проволокой и железными воротами с фиолетовой дверью. Снаружи она выглядит как тюрьмы, которые я видел в кино. У нас даже есть школьный сторож, хотя его никогда не бывает у ворот, потому что он должен выполнять поручения директора: забрать блузку госпожи директор у ее портного на Призрачном Базаре или наполнить гулаб-джамунами ланчбоксы их сына 1 и сына 2.
Сегодня сторожа тоже нет. Вместо него есть очередь у двери, слишком узкой, чтобы мы все могли пройти через нее одновременно. Директор не открывает главные ворота полностью, потому что думает, что в школу вместе с нами просочатся какие-нибудь чужаки. Он любит говорить нам, что каждый божий день в Индии пропадают
180 детей. Он говорит: «Чужакэто враг», он украл эту строчку из песни в каком-то индийском фильме. Но если бы он и правда переживал из-за чужаков, то не стал бы постоянно отсылать сторожа из школы.
Наверное, директор нас ненавидит. Иначе зачем заставлять нас ждать в смоге у ворот зимними утрами, такими, как это, когда холод делает дыхание белым. Даже голуби, сидящие рядком, распушив перья, на обвисшем электрическом проводе над нами, еще не открыли глаза.
Ну почему эти дети не могут стоять в очереди как следует? говорит Пари, сердито глядя на несколько коротких очередей, которые ветвятся от основной. Мы будем стоять здесь вечно.
Она говорит это каждый день.
Самая короткая очередь ползет вперед, словно чтобы доказать, что она не права. Я втискиваюсь в нее за мальчиком из класса Руну-Диди. Из заднего кармана его брюк торчит расческа цвета чая с молоком. Он достает расческу, причесывается, вытаскивает прядки, застрявшие в ее мелких зубьях, и заталкивает ее обратно в карман. Лицо у него все в пятнах, как подгнивший банан.
Пари и Фаиз встают в очередь передо мной.
Да как вы смеете? говорю я им, но они ухмыляются, потому что знают, что я шучу, и я ухмыляюсь в ответ. Я оглядываюсь вокруг, чтобы проверить, не объявился ли Бахадур. Может быть, он не знает, что его мама вот-вот вызовет полицию в басти. Но его тут нет, и я не хочу говорить о нем, потому что это сотрет улыбки с лиц Пари и Фаиза. Они уже забыли, что ссорились несколько минут назад.
Я вижу, как до школьных ворот добирается Четвертак. Он девятиклассник, но проваливал экзамены девятого класса уже два или три раза. Его отецпрадхан нашей басти и член «Хинду Самадж»крикливой партии, которая ненавидит мусульман. Мы теперь почти не видим прадхана, потому что он купил хайфай-квартиру и встречается только со всякими хайфай-людьми. Я не знаю, правда ли это, или Ма просто так говорит, когда колонка в басти пересыхает на несколько дней и приходится скидываться на водяную цистерну.
Четвертак стоит у ворот, направляя движение очереди, словно полицейский на оживленной дороге. Он вытягивает длинную правую руку в воздух ладонью вперед, чтобы наша очередь остановилась. Я сразу подчиняюсь, остальные тоже.
У нас в школе Четвертакглаварь банды, которая избивает учителей и сдает в аренду подставных родителей ученикам, если у них проблемы и директор школы хочет встретиться с их мамой или папой. Четвертак не работает бесплатно, и я не знаю, откуда у этих учеников деньги, чтобы купить папу или маму. Фаиз работает на многих странных работах и отдает большую часть денег своей амми, а немножко откладывает, чтобы покупать любимое мыло «Фиолетовый лотос» и «Крем люкс», и шампунь «Сансилк сияние темных волос». Фаиз говорит, что мама и папа стоят дороже дюжины мыл и шампуней.
Какие-то парни задерживают очередь, чтобы поболтать с Четвертаком. Они вечно рассказывают ему, как наорали на учителя или полицейского, чтобы доказать, что тоже могут быть грубыми и крутыми.
Но Четвертак такой один, потому что:
во-первых, он каждый день заходит в одну тхэку на Призрачном Базаре, чтобы выпить четверть пега даруименно так он и получил прозвище Четвертак. У него всегда красные опухшие глаза, и он пахнет дару;
во-вторых, он никогда не носит школьную форму;
в-третьих, он одевается во все черное: черная рубашка, черные брюки и черная шаль на плечах, если ему холодно;
в-четвертых, каждое утро, сразу после общего собрания, директор выгоняет Четвертака за то, что он не в форме. Учителя вечно угрожают вычеркнуть его из списков, потому что у него нулевая посещаемость, но до сих пор этого не сделали.
Вместо того чтобы ходить на занятия, Четвертак без дела слоняется по Призрачному Базару, пока не приходит время обеденного перерыва. Тогда он прорывается обратно в школу и стоит под деревом ним на школьной площадке в окружении учеников, которые хотят присоединиться к его банде или нанять членов его банды, и идиоток-старшеклассниц, которые наводят друг на друга пальцы-пистолеты и называют себя Рани-Револьверы. Большинство девушек обходит Четвертака стороной, потому что он вечно пялится на них.
Четвертакединственный криминальный тип, которого я видел вблизи. Полицейские его никогда не арестовывали, может быть, оттого, что его папа-прадхан подкупил их. Интересно, не заплатил ли кто Четвертаку, чтобы Бахадур исчез. Но кто бы мог такое сделать?
Наша очередь движется вперед.
Я решаю, что Четвертакмой главный подозреваемый. Он и джинны, но я не могу допросить джиннов. Их, возможно, не существует.
Когда мы достигаем ворот, я набираюсь смелости и говорю Четвертаку:
А у нас в басти мальчик пропал. Я раньше никогда с ним не разговаривал, но сейчас стою прямо, как будто собрался петь гимн на собрании. Я слежу за лицом Четвертака, чтобы заметить, не будет ли он выглядеть застигнутым врасплох, ведь хорошие копы и детективы могут понять, что человек врет, по тому, как он моргает или сжимает губы.
Четвертак улыбается масленой улыбкой старшекласснице, стоящей позади меня. Он приглаживает волосы, растущие над губами и на щеках, слишком редкие, чтобы называться настоящими усами и бородой, а ведь он, должно быть, уже очень старый: ему семнадцать или типа того. Затем он говорит «Чало-чало-чало» и пихает меня к воротам.
Пропавший мальчик, его зовут Бахадур, говорю я.
Четвертак щелкает пальцами слишком близко к моим ушам, так что их кончики начинают гореть.
Чал-хут,рычит он.
Я бегу на школьную площадку.
Ты чокнутый или как? спрашивает Фаиз. Зачем ты говорил с этим парнем?
Четвертак мог бы отрезать тебе руку и бросить в одну из этих урн, говорит Пари, указывая на урну-пингвина поблизости.
Желтый клюв пингвина открыт так широко, что в него могут поместиться наши головы. Его белый животик кричит «ВОСПОЛЬЗУЙСЯ МНОЙ». Обертки от ирисок рассыпаны по полу вокруг, потому что ученики бросают мусор в клюв пингвина издалека и промахиваются.
Я занимался детективной работой, говорю я Пари.
Следующая война между Индией и Пакистаном, которая может разразиться в любой момент, как говорят в новостях, началась в нашем классе. Из-за того, кто должен выиграть в «Маленьких Чемпионах Са Ре Га Ма Па». Индусская сторона считает, что лучший певец на конкурсеАнкит, пухлый мальчик, которого все зовут Джалеби, потому что у него сладкий-пресладкий голос. Пакистанская сторона хочет, чтобы выиграла Саира, мусульманская девочка в хиджабе, которая, наверное, на голову ниже меня ростом, по утрам она ходит в школу, а во второй половине дня поет на улицах Мумбаи за деньги, чтобы прокормить свою семью. Мы с Пари пытаемся всем рассказать, что пропал Бахадур. Половина моих одноклассников это уже знает, потому что живут с нами в одной басти. Но им плевать на Бахадура, у них война в разгаре.
Люди Саиры убивают коров и индусов, говорит Гаурав, которому мама каждое утро ставит пальцем красное пятнышко-тилак на лоб, словно отправляя его на сражение.
Фаиз никогда меня не убьет. Он сам даже иногда забывает, что он мусульманин.
Гауравосел, шепчу я Фаизу.
В нашем классе, кроме Фаиза, девять или десять мусульманских детей. Они тихо сидят за открытыми учебниками. Мы с Фаизом занимаем места за партой в третьем ряду. Пари сидит рядом с нами. Она делит парту с Танви, у которой рюкзак в форме кусочка арбуза, розовый с черными косточками.
А что, если Четвертак и правда украл Бахадура? спрашиваю я у Пари. Может, это его новый бизнесворовать детей. Может, он теперь и подставных детей сдает в аренду, как подставных родителей.
Четвертак даже не знает, кто такой Бахадур, с чего бы? говорит Пари.
Я видела, как Четвертак высмеивал Бахадура, объявляет Танви, поглаживая свой рюкзак, как кошку. Он называет его Ба-Ба-Ба-Бахадур.
В класс заходит Кирпал-сэр. «Тишина, тишина», кричит он, поворачиваясь к доске и ухватив кусок мела кончиками пальцев. Рука у него дрожит, потому что год назад она сломалась и неправильно срослась. Он пишет на самом верху доски слово КАРТЫ и под ним слово ИНДИЯ, затем начинает рисовать неровную карту Индии.
Бачао-бачао, шепчу я Пари. Я всего лишь бедненький мелок, а этот учитель сейчас задушит меня до смерти.
Все остальные тоже шепчутся, но Пари хмурится и шипит:
Шшш, шшш.
Я сгибаю правую руку, как будто это голова кобры, и впиваюсь клыками в ее левое плечо.
Сэр, учитель-сэр, кричит Пари.
Я вжимаюсь в стул, пока большая часть меня не оказывается под столом. Так Кирпал-сэр не сможет меня увидеть. В классе темнее обычного из-за смога.
Пари встает с поднятой рукой и снова кричит: «Учитель-сэр!»
Что? спрашивает он раздраженно, может быть, оттого, что ненавидит рисовать.
Вам не кажется, что вы сперва должны проверить нашу посещаемость? спрашивает Пари.
Кто-то из учеников хихикает. Фаиз чихает, не отрываясь от ругательства, которое он вырезает на нашей парте циркулем.
Сэр, говорит Пари, если вы устроите перекличку, мы сможем понять, все ли присутствуют или нет.
Я сажусь ровно. Конечно, Пари бы никогда не наябедничала на меня.
Кирпал-сэр кладет мел на стол, и тот катится к журналу посещаемости, который он никогда не открывает. Его нос дергается, как это обычно бывает, когда он достает деревянную линейку и начинает размахивать ею.
Сэр, вы помните Бахадура, он сидел вон там, говорит Пари, обернувшись, чтобы посмотреть на место в последнем ряду позади нее. Мы вчера обнаружили, что его нет дома уже пять дней.
И что я должен делать? Пойти искать его на рынке? Его родителям следует подать заявление в полицию.
Если ученик отсутствует в течение двух-трех дней, разве школа не должна сообщить его семье?
Пари изо всех сил таращит глаза и говорит нараспев, но ее ужимки не могут одурачить Кирпал-сэра.
О-оу, бормочет Фаиз, его циркуль все еще вырезает буквы. У Пари проблемы. Большие проблемы.
Нам понятно, почему Пари задает Кирпал-сэру эти вопросы. Нельзя, чтобы мы замечали, что кто-то пропал, спустя целых пять дней. Но перекличка Кирпал-сэра уже не поможет Бахадуру. Слишком поздно.
Я единственный, кто может что-то с этим сделать. Я смогу найти Бахадура, потому что я видел сотни программ по телевизору и точно знаю, как детективы вроде Бемкеша Бакши ловят плохих людей, что воруют детей, и золото, и жен, и бриллианты.
Склонив голову, Кирпал-сэр ходит вокруг стола, словно столэто храм, а он молча молится.
Если я буду каждое утро проверять посещаемость, то кто будет учить? Ты? Ты будешь учить? Ты? Кирпал-сэр тыкает пальцем в учеников на первом ряду, потом потирает правое запястье.
Пари оттопырила нижнюю губу, как будто вот-вот разревется. Фаиз возвращает циркуль в коробку для черчения, хотя он не закончил вырезать на столе ха-ра-ми со стрелочкой, указывающей на мальчика слева от него.
Сколько вас здесь? Сорок, пятьдесят? спрашивает Кирпал-сэр. Знаешь, сколько понадобится времени, чтобы назвать каждое имя?
Пари садится и тычет в свою челку-купол карандашом. Несколько прядей вываливаются. Она пытается сдержать слезы. Это в новинку для нее. Она не привыкла, чтобы на нее кричали, как на всех нас.
А ваши родители постоянно забирают вас из школы, чтобы свозить в родные места, ни слова нам не говоря, продолжает Кирпал-сэр, хотя Пари не пропустила ни единого учебного дня. Вы все вылетите отсюда, если я буду поступать по правилам.
Сэр, но мы же вам ничего не сделаем, если вы отметите, что нас нет, говорю я. Мы еще маленькие.
Аррей, паагал, говорит Фаиз себе под нос, ты что, совсем не умеешь держать язык за зубами?
Весь класс затихает, не считая шмыганья носом и покашливаний. Я слышу, как учителя в соседних классах задают вопросы, а пронзительные голоса учеников хором отвечают. Брови Кирпал-сэра сходятся в латинскую букву V.
Затем он берется за пыльный мелок и поворачивается к доске.
Кто-нибудь иной устроил бы тебе хорошую порку, шепчет Фаиз.
Я так не думаю. Я не сказал ничего плохого.
В прошлом году Четвертак проклял сэра и превратил его в мышь. Это случилось после того, как сэр вычеркнул имена трех старшеклассников из журнала, потому что они не посещали школу четыре месяца. Неделю спустя, когда Кирпал-сэр отправился домой на своем старом мопеде «Баджадж Четак», парни Четвертака последовали за ним и, как только он остановился на красном светофоре, настучали ему по голове железными прутьями. Он был в шлеме, поэтому я не думаю, что они хотели его убить: это было предупреждение, вроде тех, что делает Ма, когда смотрит на меня несколько секунд и ждет, перестану ли я делать то, что ее бесит, прежде чем начать кричать на меня.