Сюда она пришла втайне, не известив об уходе даже сэра Пригурда. Удалиться в королевские покои и устроить так, чтоб ее никто не тревожил, было проще простого потребовалось лишь притвориться утомленной захватывающим зрелищем, ну, а корона на голове отнюдь не лишила ее умения оставаться незамеченной.
Опустившись в предложенное Гертрудой кресло, Луна задумалась, стоит ли предлагать Керенелю сесть. Пожалуй, нет: он так закостенел от обиды, что может ответить отказом.
Буду кратка, заговорила она, ибо подозреваю, что в эту минуту видеть меня тебе не хотелось бы.
Ответом ей были лишь стиснутые зубы и дрогнувшая на шее жилка.
Ты с небрежением отнесся к долгу, сказала она. Рыцарь слегка напрягся. Сие было очевидно и до поединка, а поединком подтверждено. А сейчас я скажу тебе вещь не столь очевидную: смертный, приведенный тобою вниз, был приманкой в ловушке, в которую ты грешным делом попался.
Что ж, Керенель был далеко не самым глупым из ее рыцарей. Побледнев от гнева, он впервые с тех пор, как преклонил перед вошедшею Луной колено, раскрыл рот.
Лислик Пальцы опущенных рук дрогнули, сжались, точно тоскуя по рукояти отложенной в сторону шпаги. Государыня, позвольте мне ненадолго задержаться и обвинить его в
Воспрещаю, оборвала его Луна. Желая разоблачить Лислика, я сделала бы это сама. Прямых улик против него нет. Да, ты можешь снова сразиться с ним, и на сей раз правда будет за тобой, но тогда ты просто удалишь его из игры, ничего не добившись. Меня заботит не Лислик. Меня заботят те, кто отдал ему приказ. Подосланный убийца был только частью общего замысла. Удары по Халцедоновому Двору наносились и прежде нет, не военной силой, неявные, что и позволяло мне до последнего времени сохранять их в секрете. Теперь мне нужно разузнать больше об их вдохновительнице. Луна устремила на рыцаря немигающий взгляд. О Неблагой королеве Файфской.
Рыцарь окаменел. Тем временем Луна пристально вглядывалась в него, стараясь различить выражение лица в пляшущих отсветах пламени очага. Облизнув губы, рыцарь заговорил:
Вы подозреваете брата?
Уголок рта Луны дрогнул в кривой усмешке, порожденной едким сарказмом.
Не более, чем прочих придворных Гир-Карлин. Знаю, любви ко мне Кунобель не питает, но двор он покинул мирно чего не скажешь кое о ком другом, некогда называвшем наш двор своим домом. Полагаю, брат говорил тебе, что Кентигерн Нельт тоже там.
Еще один изгнанник, с горечью сказал Керенель. Такой же, как я.
Совсем не такой же, возразила сидевшая в углу Розамунда. Судя по дрогнувшим плечам, Керенель совсем позабыл о сестрах Медовар, державшихся тихо, как мышки, но слушавших в оба уха. Этот-то изгнан Ее величеством навсегда.
И не без веских причин, добавила Луна. Ты совершил ошибку, Керенель. Глупую ошибку, чем и заслужил позор. Однако врагом я тебя не считаю.
На лице рыцаря отразилось нескрываемое облегчение.
Значит, вы подозреваете Кентигерна.
В изощренности замыслов? рассмеялась Луна. Нет, изощренности в нем не больше, чем в грозовой буре! Вдохновитель сих новых бед некто другой. С тех пор, как северный альянс распался, Никневен не хватает военной силы для прямого удара, а тонкостью и коварством, потребным для подспудных ударов, она не блистала отроду. Худшее, на что ее хватило восстановить против меня самых подлых из моих придворных, наподобие Лислика. Полагаю, при ее дворе появился кто-то новый, обладающий и изощренностью ума, и желанием совершить сие злодейство. Я хочу знать, кто он.
К чему она клонит, не смог бы разглядеть разве что слепой и глухой.
Вы хотите сделать меня соглядатаем.
У тебя есть благовидный предлог. Изгнанному из Лондона, недовольному нашим двором отчего бы тебе не отправиться на север, в Файф, дабы попытать счастья при дворе Никневен, вместе с братом?
Глаза Керенеля блеснули в отсветах пламени.
Откуда вам знать, что я не помышлял так и сделать? негромко спросил он.
«Будь так, ты не задал бы этого вопроса».
Поднявшись с кресла, Луна взяла его за руку. Пальцы рыцаря оказались холодны, словно лед.
Знаю, ты едва не последовал за братом, сказала она. Но остался, желая взглянуть, какова из меня выйдет королева, а со временем уверовал в мои идеалы. В благородстве твоем я не сомневаюсь, и через год и один день мы примем тебя назад с распростертыми объятиями. А если тебе удастся раздобыть нужные нам сведения ты будешь щедро награжден.
Керенель преклонил колено и коснулся губами ее руки.
Я исполню повеление Вашего величества.
«Прекрасно».
Да, Керенель был не тем орудием, какое выбрала бы для сего дела Луна, однако убедительный мотив, необходимый ей, чтобы ввести агента в окружение Гир-Карлин, имелся именно у него. Однако осторожность не помешает
Так поклянись в этом, сказала Луна, возложив свободную руку на его голову.
Пальцы Керенеля непроизвольно стиснули ее руку. В полумраке глаза рыцаря обрели цвет темнейшего из аметистов, а взгляд их в этот миг был совершенно бесхитростен, что красноречивее всяких слов свидетельствовало о его удивлении.
Если ты дашь в этом клятву, пояснила Луна, мне не придется опасаться оплошностей с твоей стороны. Тогда ты даже случайно не проронишь ни одного неосторожного слова, коим мог бы ввергнуть в опасность себя или нас, остающихся в Лондоне. Дай же клятву, и я буду твердо знать: бояться нам нечего.
Удивление уступило место гневу, нараставшему с каждым ее словом. Луна вполне понимала, что нанесет ему оскорбление, но поступить иначе позволить себе не могла: в шпионском ремесле Керенель был неопытен. Вдобавок да, сейчас она твердо уверена, что предателем он не обернется, но откуда ей знать, как скажется на нем год и один день среди тех, у кого есть причины ее ненавидеть?
Между тем, Керенель понимал: отказавшись от клятвы, он поставит под сомнение свою верность. И вполне мог представить, что за этим последует. Под взглядом Луны он совладал с собой, подавил гнев и замер.
Наконец рыцарь склонил голову и мертвенным голосом повторил слова предложенной ею клятвы:
Во имя древней Маб клянусь вам в том, что отыщу корни злодейства, затеянного супротив Халцедонового Двора в Файфе, и ни словом ни делом не выдам причин своего пребывания там никому другому.
Все это время его пальцы сжимали руку Луны, не ослабляя твердокаменной хватки.
Разузнай все, что сможешь, как можно мягче сказала Луна, едва он замолчал. А затем возвращайся к нам за наградой.
Часовня Св. Стефана, Вестминстер, 11 ноября 1640 г.
Если на свете и существовало решение, способное превратить майский роспуск парламента в ошибку еще более трагическую, то это было решение созвать его вновь полгода спустя.
На сей раз созыв парламента не вызвал прежнего ликования разве что буйную радость перед грядущей битвой. От края до края Англии сторонники Короны потерпели сокрушительное поражение. Да, человеком короля Энтони себя не числил, однако был недостаточно благочестив и не настолько симпатизировал стороне Пима, чтоб выиграть перевыборы с легкостью. На людях он объявил, что вновь получил место в Палате общин милостью Божией, в действительности же заслуга сия принадлежала дивным. Когда он попросил помощи, Луна не возразила ни словом: иначе Халцедоновый Двор так и остался бы без своего представителя.
Итак, хмурым ноябрьским днем парламентарии вновь собрались в Вестминстерском дворце на битву за власть над Англией. Сырые, промозглые ветры дули в разбитые окна часовни, вгоняя сошедшихся в дрожь, заставляя плотнее кутаться в плащи. Жертвы долгих лет, миновавших с последнего роспуска Общин, окна пребывали в состоянии столь же скверном еще весной, но тогда на это никто внимания не обращал. Теперь же, в холодных объятиях ранней зимы, разруха заметно усугубляла мрачность парламентских слушаний.
Вдоль одной из стен тянулись ряды противников короля, включая всех их «офицеров». Пожалуй, вряд ли хоть кто-нибудь не прочил им в генералы Джона Пима, и вот он, ведет за собой на поле политической брани, против дезорганизованных сил Короны, и Гемпдена, и Сент-Джона, и Строда, и Холлиса, и Хезилриджа, и фанатичного сынка государственного секретаря, Генри Вейна-младшего. Будь на то их воля, они превратят короля в беспомощного калеку, мало-помалу урезая его власть, пока вся она не перейдет в их руки. Начало уже положено, теперь они готовят следующий ход.
Покончив с молитвой, открывающей слушания, Энтони не сводил немигающего взора с Пима.
«Несомненно, он понимает, что произошло. Умом он не слабее меня».
Если Энтони что и узнал о Пиме за те три с половиной катастрофических весенних недели, так это что он сущий гений по части выбора нужного момента. В отличие от своих подчиненных, он никогда не позволял убеждениям сбить себя с самого выгодного курса. Как бы ни рвался Пенингтон восстать против епископов и уничтожить епископат в корне, Пим сдерживал соратника, дабы его пуританский фанатизм не оттолкнул прочь более умеренных членов палаты. Но когда его час настанет
Тут не вслушивавшийся в прения Энтони увидел, как Пим принял переданную ему записку и, обнажив голову, поднялся.
«Должно быть, дождался случая».
Накануне вечером в Лондон прибыл Томас Уэнтворт, граф Страффорд. Парламент заседал уже около недели, но Пим не спешил с нападением ждал, пока враг не займет своего места в Палате лордов. Теперь он, наконец-то, получил возможность выступить против «злого советника» короля человека, которого собирался обвинить во всех шотландских и ирландских неурядицах, не говоря уж о невзгодах Англии. Прямого удара по Карлу Пим нанести не мог, но мог донимать короля, как охотничий пес медведя, нанося ему множество мелких ран и обескровливая его власть.
Слабовольный Лентхолл, сменивший в спикерском кресле Гленвилла, дал Пиму слово.
Я имею сообщить вам нечто весьма и весьма серьезное, во всеуслышанье объявил Пим, и потому призываю парламентских приставов очистить вестибюль от посторонних и запереть все двери в палату.
На скамьях зароптали.
Подождав, пока приставы не выполнят его просьбы, Пим начал атаку. В речи своей он обрушил на голову графа Страффорда целую череду обвинений от тирании до злодеяний полового свойства. И вовсе не он один: следом за Пимом с речью, куда менее членораздельной, однако гораздо более пылкой, выступил один из его приспешников, Клотуорти, а за этим еще и еще. И все вели к одному и тому же призывали отдать графа Страффорда под суд по обвинению в измене.
То же самое Пим многие годы назад пробовал проделать с герцогом Бекингемом, но Карл предпочел уберечь тогдашнего своего главного советника от нападок, распустив парламент. Теперь, когда Карл не мог от сего уклониться, лидер парламентариев снова взялся за свое. И на этот раз вполне мог добиться победы.
Но прежде всего комитет. Разумеется, без разбирательства особого комитета никак. Состав удивления тоже не вызывал. Пим, по обыкновению, тщательно все спланировал, и комитет вернулся в палату с отменной быстротой, что послужило началом общим прениям. Воспользовавшись представившейся возможностью, Энтони потребовал слова.
Несомненно, лорд Страффорд и здесь, и в Ирландии совершил многое, требующее пристального рассмотрения, сказал он, обведя взглядом соратников. Достойны ли его деяния зваться изменой? Этот вопрос должен решить суд. Но мы не должны допустить, чтобы они остались незамеченными, дабы и остальные впредь помнили, где пролегают границы закона и справедливости. Всенепременно, джентльмены давайте пошлем Лордам требование о его отставке!
Садясь, он со злым удовольствием отметил гримасу изумления на лице Пима. «Ты думаешь, будто я поддерживаю тебя и твою клику. Но это не ради вас. Это ради Луны».
Известий от Керенеля пока что не поступало, хотя в Файф он уже прибыл. Да, безумцы с железными ножами при дворе более не появлялись, однако смута-то продолжалась. Посему им с Луной требовались сведения, имевшиеся у Эоху Айрта, а для этого необходимо было избавиться от Томаса Уэнтворта, графа Страффорда.
В кои-то веки Энтони был рад Пимовым нападкам! Конечно, клику Пима и многое из того, за что они ратовали, он по-прежнему презирал, но в данном вопросе на время оказался с ними заодно.
Вскоре Энтони вызвали запиской в Старый двор. Выйдя наружу, он обнаружил посреди булыжной мостовой ожидавшего его Бена Гипли.
Отставки и суда над графом они уже потребовали? спросил тот, едва поздоровавшись.
Да, отвечал Энтони. Пим и прочие отправили требование в Палату лордов.
Гипли со злобою выругался.
А Страффорд только-только вернулся! С утра отбыл в Уайтхолл, для разговора с королем, а назад явился пяти минут не прошло, я видел. Проклятье!
Его ругань привлекала слишком много внимания. Между тем, во дворе они были далеко не одни. Парламент едва начал слушания, но улицы Вестминстера уже заполонили целые толпы народу. То были те самые подмастерья и чернорабочие, докеры и моряки, что ранее в этом году осаждали дворец архиепископа Лода. В последнее время уличные беспорядки, несомненно, вдохновляемые Пимом и прочими, сделались обыкновенной чертой лондонской жизни. Оттащив Гипли в сторону, Энтони понизил голос:
Темер желает его устранения. Луна велела мне сделать это, если сумею. Отчего идти на попятный сейчас?
Оттого, что Страффорд намерен отдать под суд Пима и его присных, процедил сквозь зубы глава его тайной службы. За измену в виде пособничества ковенантерам. Он, дескать, мог сломить их силы потому-то Пим и решил нанести удар первым.
Услышав это, Энтони покачнулся. Да, в тесном союзе Пима с ковенантерами он нимало не сомневался, но о существовании такой великолепной возможности прищемить оппозиции хвост даже не подозревал.
Ни слова более не говоря, он развернулся и поспешил назад, во дворец. Бен устремился следом. Однако, еще не успев добраться до зала Палаты лордов, Энтони услышал рев толпы и понял: он безнадежно опоздал если даже предположить, что мог бы хоть как-нибудь предотвратить происходящее. Успел он лишь мельком увидеть Страффорда, вышедшего из зала, да блеск драгоценных камней, украшавших отданную им Максвеллу шпагу.
Уэнтворта пожирала хворь: лицо его приобрело нездоровую желтизну, кожа обвисла неопрятными складками. Сейчас он был совсем не похож на жуткий образ, сотворенный ему молвой. Но толпы зевак не проявляли к сему никакого уважения: Энтони слышал множество едких насмешек, но не увидел, чтоб хоть один человек снял шляпу перед простоволосым графом.
В чем дело? глумливо выкрикнул кто-то, в то время как Страффорд бросил усталый взгляд на толпу, сквозь которую должен пройти.
В сущих пустяках, уверяю вас, отвечал он со всею уверенностью, на какую только был способен, однако голос его прозвучал хрипло, нетвердо.
Ну да, еще бы! крикнул некто другой. Государственная измена это ж сущий пустяк!
Толпа разразилась хохотом. Пользуясь тем, что за шумом его не услышат, Энтони обернулся к Бену.
Обвинения шатки. Вполне возможно, он их одолеет.
Очень на это надеюсь, откликнулся спутник, глядя в толпу, устремившуюся по пятам за направившимся к выходу Страффордом. Ради всех нас. Сила Пима меня тревожит.
«Как и меня», мысленно признался Энтони. Он-то рассчитывал сделать кое-что для блага Луны но, похоже, вначале придется позаботиться о благе Англии.
Халцедоновый Чертог, Лондон, 28 декабря 1640 г.
Из всех обычаев, перенятых дивными от смертных, в наибольшее недоумение приводили Луну подарки на Рождество. Разумеется, их никто так не называл, однако обмен подарками в самый короткий день года стал делом обычным и, мало этого, служащим в придворной жизни особой цели.
О чем Луне весьма цинично и напомнил сэр Лислик, явившийся к ней однажды с гончим псом у ноги.
В своем роде пес был просто образцом совершенства длинное, изящное тело, сливочной белизны шерсть, красновато-коричневые уши Не дивный в облике пса, но волшебная гончая той самой породы, что разводят в Уэльсе, при дворе Тилуит Тег, если догадка Луны верна. Любопытно, что же он за него отдал?
Лислик поклонился, широко взмахнув шляпой. Все взгляды устремились на него. Естественно, он выбрал для появления час отдыха из тех, когда вокруг соберется побольше праздных придворных.
Ваше блистательное величество! Тревоги о вашей безопасности не дают мне спокойно уснуть. Молю: позвольте преподнести вам сей скромный дар, верного спутника, что будет хранить ваш покой.
На лицах некоторых из придворных отразилось явное раздражение. Главным пороком Лислика, добивавшегося королевской милости, были вот эти назойливые напоминания о спасении ее особы, стрелою вознесшем его из относительной безвестности к месту в рядах Халцедоновой Стражи, близ самой королевы. Однако он тут же поспешил исправить ошибку: не распрямляя спины, поднял взгляд вверх и добавил: