На том конце послышалось такое шипение, словно лысый говорил с Медузой Горгоной. Он отстранил телефон и подался к рулю. Я не видел его, но ощущал, что он сейчас выглядел так же, как та гнусавая медсестра при виде меня. Он явно разозлил своего Каа.
Нет прости прости меня Я просто хочу жить!.. За то, что я сделал, меня Но если я не Но ведь он был настойчив, хоть и трясся весь, и в итоге договорил. Но ведь только род меня защитит! Ты же сама говорила, что род
Шипение сошло на нет. Лысый вдруг закрыл дверь и заговорил шёпотом, словно его могли расслышать из проезжающих автомобилей. Он почти рыдал и постоянно скрёб ногтями кожу на голове.
Ради тебя я пошёл на диверсию Это же угодья Вотчины!.. Они слабы, но на меня-то одного у них точно хватит силёнок!.. И та машина, вотчинники же почти вышли на меня за неё! Двое в машине были спящими, в не счёт Но баба Она же Нет Нет, я этого не хочу Но Но Послушай, послушай Она меня нарисовала!.. Она была долбаным Истоком! И её охранял один из рода Вотчины! Как этоты знала?!.
Беги.
Я вздрогнул и остался незамеченным только потому, что хозяин авто сам ёрзал на сиденье, не находя себе места от телефонной отповеди, которую спровоцировал собственной наглостью.
Кто это сказал? Я явно слышал голос в своей голове! Старческий какой-то, сказочно-скрипучий будто бы. Там в багажнике что, дедок какой завалялся?..
Если так, то обратно в Тайланд лысый уже скулил и вымаливал. Да пожалуйста Нет, не Китай, там же Триада!.. Тайланд, только Тайланд! Там у меня есть ну пожалуйста
Открой дверь и беги прямо сейчас, малец.
Иглопёс с башкой Анубиса, казалось, тоже расслышал неведомого старикана, потому как тут же перешёл к активным действиям.
Я впился зубами в кожу сиденья, чтобы не зарычатьнастолько был сладок этот момент. Момент мести! Руки потянулись вверх, к толстой шее лысого, который закончил умолять начальство и с выдохом облегчения откинулся назад. Я уже почти слышал его хрип и хруст позвонков. Ведь ради этого я сжёг свою жизнь!
Чтоб у тебя рога внутрь проросли! сплюнул он под себя и запустил двигатель.
Тесла рванулась с места, и я больше ничего не мог с собой поделать. Я перестал владеть собой!
Чё за
Херня лысый уже прохрипел, выпучив на меня в зеркало маленькие чёрные глазки. Его мощная шея была срощена с морщинистым затылком, длины пальцев не хватало, чтобы обхватить её полностью, но зато сила в них образовалась такая!.. Казалось, я прикоснулся к студенистому желе, и с лёгкостью мог просто раздавить эти недюжинные шейные мышцы!
Машина вильнула и врезалась в отбойник; одной рукой он попытался разжать мои пальцы, но у него ничего не выходило. Я был несказанно силён! Нхакал дарил телу такую мощь против отмеченного, что я мог бы закончить всё в считанные секунды. Но я хотел видеть этот блескужас в чёрных глазах. Ведь это точно был он, убийца моей семьи! Он же только что говорил про них!..
Тесла ушла влево, стрелка спидометра упала, и лысый рванул руль в обратную. Удар, отбойник выгнуло, мир завертелся и с громким треском погрузился в темноту.
Передо мной были глаза. Холодные, жёлтые, змеиные, они тем не менее были полны живой насмешки, издёвки. А невидимый раздвоенный язык нашёптывал на мотив беззаботной частушки, дразня:
Он лихой, разудалой
Понесётся вслед за мной.
Он единственный такой,
Кто покончит враз с Игрой.
Когда меня тащили наружу, я упирался. Мне всё ещё казалось, что в руках заветная шея, и что нужно давить, давить, пока пальцы на найдут друг на друга. Я даже отбивался, ничего не видя, хоть и ощущал ногами стылую воду Невы. Машина погружалась.
Замыкался и мой круг.
Трос цепляй!..
Режь, Семёныч! Не, лучше стойку! Да, тут, чтоб её
Визг циркулярной пилы спасателей вернул меня в реальность. Оказалось, я терял сознание. И открыв глаза, увидел, что весь перед Теслы уже вод водой, и что водительская дверь распахнута настежь, а на пальцах моих всего лишь навсего слой змеиной кожи.
Держи его! Держи в узде нхакала!.
Я не понимал, чего от меня хочет старикан из багажника. Псина внутри стрекотала иглами на спине и пускала волну за волной этих своих эхощелчков. Камень постамента под когтями крошился. Гнев его был неостановим. Поздно.
Отмеченный ушёл.
Злость затмила взгляд и украла дыхание. Меня вынули из медленно тонущей машины, но даже белый снегом Питер теперь весь был чёрен: то там, то тут проступали пятна, они лезли наружу отовсюду, живыми нефтяными кляксами. И что-то шептали.
Держи, малец! Погубишь ведь!надрывался старик.
Впустую. Я уже ничего не мог поделать. Или не хотел?..
Я ещё был возле машины, на ватных ногах. Спасатель не успел заглушить бензиновую циркулярку. Он думал, что внутри ещё кто-то есть и хотел было резать дальше, но Одно быстрое движение, и диск легко проходит спецовку и вгрызается в рёбра.
А-а-а-а!..
Семёныч, твою мать!..
Только что вытащивший меня из небытия человек дико вопил и барахтался на снегу, тщетно стягивая края брюшины. Его напарник быстро оттащил меня и передал подоспевшим медикам, вторая бригада пробежала мимо, на ходу разворачивая носилки, чтобы унести беднягу со льда.
Как так, бля, Семёныч?!.
Никто не видел, что это сделал я. Я бы тоже многое отдал, чтобы не видеть и забыть. Потому как, удовлетворённый кровью невинного, нхакал успокаивался и замолкал, возвращая меня в чувства, первыми среди которых были ужас и стыд. Остатки змеиной кожи на пальцах расползались, тлели и оборачивались слизью. Мерзкой липкой слюной.
Плевком.
Глава 5
Я курил одну за одной, от затяжки к затяжке возвращаясь к гулкой, как удар в колокол, мысли.
Я убил человека, который меня спас. Кажется, хруст его рёбер до сих пор звучал где-то в среднем ухе
Конечно, можно было списать всё на пса в голове, притом смело. В действительности ведь так и былоубивал-то не я! Точнее, не по своей воле! Но что-то не позволяло мне напялить белое пальто и нимб невинной жертвы. Что-то колючее со всех сторон, хоть и как бы стеклянное, хрупкое.
Совесть.
Разбить её, если решиться, можно легко. Но я всё ещё считался со своей совестью. Иначе бы не оказался в этом поезде.
Состав настукивал извечную колыбельную уже достаточно далеко от Питера, но мне до сих пор мерещилось влажное ледяное дыхание Финского залива меж вагонных стыков. Питер как бы говорил мне: не возвращайся. Ставший родным город отвергал меня, изрыгал, как нечто чужеродное, опасное.
Нхакал до сих пор дремал, но я уже чувствовал его близкое пробуждение. Шесть часов прошло с момента, как я в очередной раз сбежал из больницы. На этот раз визита воробья с мятым я решил не дожидаться. Уверенность, что придут именно эти двое, была почти мистической, граничащей с недобрым предчувствием. Настолько недобрым, что меня не остановило даже мокрое драное пальто да тонюсенькие больничные штаны в качестве одежды. Когда принимаешь определённые решения, уже не до мелочей вроде воспаления лёгких.
Куда я ехалне знаю. Тысячи рублей, что нашлась вдруг в другом кармане, рядом с ещё одной вкусно пахнущей травами визиткой, хватило на билет до какой-то станции меж двумя столицами. Какойя не запомнил, выбрал наугад. Да ещё на пачку любимых сигарет с недорогой зажигалкой. Остальное я опять отдал какому-то бедолаге.
На визитку я даже не глянул, сунул обратно в карман. И только тут, меж вагонами, вспомнил, что купюра в тысячу рублей была сухой
Следующая ваша, предупредил молодой контролёр, опять зыркнул на мои больничные штаны, на рассечённое лицо, поморщился от дыма и вышел. Хорошо хоть впустил, поверил в чушь, которую я нёс. Я внимательно смотрел ему вслед, а до этогов глаза. Теперь я многим всматривался в глаза
Хоть бы станция оказалась безлюдной, да ещё и посреди чащи желательно. Так было бы проще: ушёл в лес, чтоб не видел никто, да и замёрз нахрен. Замерзать не больнозамерзал как-то в армии. Страшнода. Но умирать вообще страшно. Я вон целый год тренировался, напиваясь изо дня в день до беспамятства, а толку-то.
Но вот поезд тронулся, а я оказался посреди деревни, разрезанной пополам железной дорогой. Огляделсякругом дома, заваленные снегом по самые окна, а то и выше, печные трубы дымят сизо, воздух колючий, пахнет берёзовыми дровами, прям как в далёком сибирском детстве. Я укутался в бесполезное сырое пальто, поднял отвороты к ушам и пошагал куда глаза глядят. В такой день не жалко помереть. Главное, местным особо на глаза не попадаться, да успеть до полного пробуждения нхакала.
Я шёл по улице и смотрел под ноги. Впереди, в каком-то километре-двух за деревней сплошным тёмным пятном виднелся лес. Издали он даже походил на родной бор, в котором я провёл свои самые светлые дни, собирая ягоды и грибы в таком количестве, что удивлялись даже заядлые собиратели. Смеялись иногда: а пацану-то леший помогает!.
На утрамбованной техникой дороге снег не хрустел, и я сдвинулся вбок, на обочину. Да, так-то лучше До чего же этот хруст был приятен
Здрасьте!
Я кивнул на автомате и прошёл ещё шагов десять, прежде чем обернулся. Краснощёкая ватага, заботливо запакованная мамками в шарфы-шубы-шапки, прокатилась мимо чуть ли не кубарем, визжа и смеясь так задорно, что улыбнулся даже я.
Он!..
Да не
Да он! Сказано жена дурачка похож. И лицо в крови. Фу!
Я уже развернулся и продолжил коротать свою последнюю версту, но дети обогнали меня. Ничего не оставалось, кроме как смотреть на них по-очереди, недоумевая. А те продолжали вслух обсуждать степень моего соответствия дурачку. Самому старшему из ватаги было не больше десяти. И всемальчишки.
Денису сейчас было бы столько же
Вам чего?
Вас, Константин Николаевич, растолкав остальных, важно заявил щуплый, с тоненьким голоском и раскосыми глазками. Этакий бурятик или казашонок.
Меня?..
Правда на дурачка похож, заключил другой и показал отсутствие двух передних зубов. Но тут же схлопотал по плечу.
Во! сжал розовенькую варежку в кулак бурятик, что обратился ко мне по имени-отчеству. Нам велено вас проводить!
Куда? Кем?
Пойдёмте, пойдёмте! А то замёрзните. Пацаны! взвизгнул раскосый главарь, и я вдруг понял, что это девочка. Алга за мной!
На какое-то время я очаровался детьми. И думать забыл про усиливающийся холод, как и про то, зачем вообще здесь оказался. Ненадолго я поверил в сказку. Ведомый кучкой звонко смеющихся ребят, наслаждался всем в последний раз: хрустом снега, их дурачливой игрой, тишиной, которая на пару с усиливающимся морозом довлела на деревней, изредка нарушаемая перекличкой собак. Умиротворение накатывало такое
Но когда мы очутились на самой окраине, возле одинокого пролеска из застывших сосен, я резко остановился. В реальность меня вернул рык и скрежет когтей по камню постамента. Нхакал проснулся. Проклятые угли уже шарили из темноты, а первый пробный щелчок вспорол благодатную тишину тупым зазубренным когтём.
Собаки смолкли во всей деревне, а мне захотелось сжаться до ничтожных размеров, исчезнуть. Сгинуть, и чтобы всё это было не со мной. Но от себя не убежать.
Я оглянулся и понял, что остался один. Крича и смеясь, дети бежали обратно, вверх по улице, а меня бросили возле старого-престарого тына, что петлял между соснами и нередко устало на них приваливался. Я и забыл, что бывают такие заборыиз прутьев ветлы и ивы.
Ну?.. Чего встал? за тыном вдруг возник дедок. Маленький какой-то, белее снега вокруг. И я готов был поклясться, что это его голос скрипел в моей голове, когда я тянулся к бычьей шее лысого.
Давай-давай в избу! Иго вернётсяне отбрехаешься от снежков или ещё чего!
Я нетвёрдо шагнул к калитке, и понял, что не всё так просто. Что нхакал не хочет, чтобы я шёл туда. Меня уже знакомо потянуло прочь, я вдруг ощутил, услышал, почуяллысый в аэропорту! За стойкой, тварь чешуйчатая, а в руках спасительный билет! Ещё немного, и его унесёт в Азию самолёт!
Дед молчал. Смотрел на меня с прищуром и покусывал единственным зубом верхнюю губу. Приценивался. Точно так же приценивались ко мне дети пару минут назаднасколько я похож-таки на дурачка. Прошлый раз я не послушал дедка. И вышло вон что
Иду, сипло выдавил я и через силу вошёл в калитку. Во мне ещё теплилось ощущение позабытой сказки, нхакал своим пробуждением прогнал не всё. Будь что будет. Дед явно не похож на человека, который боится смерти. Он с ней под боком каждый вечер спать ложится.
Избой это язык не поворачивался назвать. Домина в два этажа, добротный, с резной деревянной отделкой под дуб, с большими окнами в навесных ставнях, с черепичной крышей в цвет сосновой хвои. Один фундамент чего стоил. Треть метра бетона, и это над сугробами-то!
Внутри было тепло, светло и очень вкусно пахло. Травами. И сразу закралось ощущение чего-то неправильного, какой-то нестыковки. Я трясся на пороге, озираясь по сторонам, как в музее Пушкина, по стенам которого висели постеры Металлики.
Ну? Колбаса где? дед обошёл менямаленький, по грудь! и проковылял к деревянному грузному столу, на котором стоял ноутбук.
Какая?
Кака-кака Краковска! ноут пискнул, выходя из спящего режима.
Я хлопал глазами, ничего не понимая. Меня нехило так трясло, и совершенно точно поднималась температура. Дед отвлёкся от экрана и посмотрел на меня удивлённо:
Я ж тебе дважды написал: купи краковской колбасы. А то у Нюрки-то в магазине нет её. Не возют. Я уже лет пять, как её не ел.
Рука сама нащупала в сыром кармане сухой бумажный прямоугольник. Я вынул визитку. Она пахла точно так, как пахло в этом домесухими душистыми травами. И на ней действительно было написано ровно то, что он сказал. Слово в слово.
Даже денег дал. Что за молодь така, а! негодовал дед, а сам вовсю листал ленту соцсети.
Я решил ничему не удивляться. Да и сложно было, после всего-то, что со мной произошло. Скинул изодранное пальто, предусмотрительно вынув портсигар, огляделся в поисках вешалки.
Нет вешалки. Гостей не привечам. Брось в угол, я сожгу потом. Садись, Котенька, он указал напротив себя, забавно проглотив букву с в моём имени, чаю попей. Грейся-согревайся. Привыкай-осматривайся. Скоро поужинаем, поговорим. Ты садись, садись
Я сел. Чай под самым носом бил ароматом душицы и саган-дайля, а на вкус оказался чуток горьким, словно бы в него добавили щепотку полыни. Я взял чашку обеими руками и отпил чуть ли не половину, прежде чем увидел, что на кружке красовался Байкалмоя родина.
Лицо хозяина былосплошь белая борода. Он бы великолепно вписался в образ этакого былинного мудреца, если бы не одна деталь. Густые длинные волосыв таком-то возрасте! на затылке перехватывала в конский хвост тугая толстая резинка.
Вот! Нашёл! дед воссиял и улыбнулся во все свои во весь единственный зуб. Молодь сейчас это слухае?
Хиленькие динамики ноутбука сходу не справились с тембром Муслима Магомаева. Дед всё ещё сиял, ожидая то ли подтверждения, то ли благодарности, а когда звезда семидесятых ворвался в припев, он сгрудил вьющиеся белые брови и со знанием дела начал подпевать:
преданным ска-ала-ам ты ненадо-олга-а подаришь при-ибо-ой!..
Я просто пил чай. Вариант, что я уже почти замёрз, лёжа где-то в снегу, никем не найденный, а это всё просто-напросто результат агонистической работы моего мозга, мне даже нравился. Всё сходилось: я никак не мог отогреться, постоянно и крупно дрожа, вкус чая был ну очень уж специфическим, а хозяин избы вёл себя как родной дедушка Шляпника из книги Льюиса Кэррола. Я бы даже не удивился, начни он сейчас отплясывать на столе.
Да, я буду просто пить чай. Потому как с каждым глотком в меня втекало умиротворение. Жуткая мстительная тварь даже не думала щёлкать там внутри или рыть когтями свой постамент. Казалось, она медленно окуналась в дрёму, чай усыплял её.
Не ты первый, Котя. Не ты последний.
Дед выключил музыку, стал вдруг серьёзным, даже мрачным. Слез со скамьи и пошёл куда-то, а вернулся уже с обещанным ужином. Я не верил во всё это. Старался не расслабляться. И он будто бы это почувстовал.
Держать псину надо было тама. Тутне надо. Тут я.
А ты кто? просипел я.
Дед Пихто! хозяин невесело хохотнул.
Дверь избы с хлопком раскрылась, впуская внутрь снег, холод и нечто краснощёкое и раскосое.
Де! Я дома!
А вот и Иго бей в набат.
Это была та самая девчушка, что привела меня сюда! Главарь банды. Она быстро скинула верхнюю одежду, бросив ту у порога, стянула обледенелые валенки, которые через секунду очутились по разным углам, и протопала к столу, оставляя на дощатом полу мокрые следы. Чай в моих руках как раз кончился. Я хотел было налить ещё, но дед остановил меня: