В «Мемуарах» Адди останавливается. Изучает названия на корешкахтак много «Мои», «Мое», «Я». Собственнические слова для описания собственных жизней
Какая роскошьповедать свою историю. Чтобы ее прочли и запомнили.
Что-то задевает руку, Адди смотрит вниз и встречается с парой янтарных глаз. Коткомок пушистого рыжего меха, такой же старый, как книга у нее в руках, заглядывает ей через плечо. Он открывает рот и издает какой-то глухой свистящий звукто ли мяукает, то ли зевает.
Привет. Она почесывает кота между ушами, и тот негромко мурлычет от удовольствия.
Ничего себе, произносит мужской голос. Томик обычно не пристает к людям.
Адди оборачивается, собираясь сказать что-нибудь умное насчет клички кота, но увидев, кто стоит позади, сбивается с мысли. Всего на мгновение, прежде чем успевает рассмотреть лицо говорящего, она думает, что это
Но это не он. Разумеется, не он.
Черные волосы обрамляют лицо непослушными локонами. Цвет глаз за очками в массивной оправе скорее серый, а не зеленый. Да и взгляд какой-то уязвимый, а не жестокий, и голос мягкий, теплый, без сомнения человеческий.
Вам помочь?
Адди качает головой.
Нет, откашлявшись, говорит она. Я просто смотрю.
Что ж, с улыбкой отвечает продавец, тогда не стану мешать.
Она наблюдает, как черная копна исчезает в лабиринте книжных корешков, а потом снова переводит взгляд на кота.
Но тот тоже скрылся.
Адди ставит книгу обратно на полку и опять принимается бродить по магазину, задержавшись в «Искусстве» и «Всемирной истории». Ей все кажется, парень вот-вот появится еще раз, и цикл повторится заново. Она раздумывает, что бы ему такого сказать. Нужно было попросить помощи, пусть бы он устроил ей экскурсию, однако продавец не возвращается.
Колокольчик звякает вновь, оповещая об очередном покупателе. Адди к тому времени уже в отделе «Классики». «Беовульф», «Антигона», «Одиссея» Последняя представлена в десятках разнообразных изданий. Адди просто берет первую попавшуюся, и вдруг в тишине раздается взрыв звонкого смеха. Через щель в книгах видно юную блондинку, облокотившуюся на прилавок. По другую сторону стоит продавец и протирает полой рубашки очки. Голова склонена, темные ресницы подрагивают. На девушку, которая даже привстала на цыпочки, чтобы стать к нему поближе, он и не смотрит. Та легонько касается его рукава, как Адди минуту назад касалась книжных корешков, и продавец улыбается. Застенчивой тихой улыбкой, которая стирает последнее сходство с мраком.
Пользуясь тем, что он занят, Адди сует книгу под мышку и направляется к выходу.
Эй! окликает ее голосего голос, но Адди продолжает подниматься по лестнице на улицу.
Миги она окажется на тротуаре, а парень ее забудет. Лишь мигего разум умолкнет, и тогда
На ее плечо опускается рука.
Книги, вообще-то, денег стоят.
Адди оборачивается. Перед ней стоит юноша-продавец с запыхавшимся и слегка раздраженным видом. Адди смотрит мимо него на приоткрытую дверь магазина. Наверное, она не закрыла створку. Он должен был остаться за дверью и все же выскочил за ней наружу.
Ну и?.. требовательно вопрошает парень, убирая руку с плеча Адди и протягивая ее открытой ладонью вверх.
Конечно, можно сбежать, но дело того не стоит. Адди проверяет ценник на обороте книги. Недорого, но больше, чем она думала.
Извини, улыбается Адди, возвращая книгу.
На лбу парня собирается слишком глубокая для его лица морщина. Похоже, он хмурится слишком часто, хотя на вид ему нет и тридцати. Молодой человек опускает взгляд на книгу и удивленно приподнимает брови.
В магазине полно антиквариата, а ты стащила «Одиссею» в мягкой обложке? За нее много не выручишь.
Адди выдерживает его прямой взгляд.
Кто сказал, что я хочу ее перепродать?
Ты хоть видела, что она на греческом?
А вот этого Адди даже не заметила. Впрочем, какая разница. Сначала она выучила классическую латынь, а несколько десятков лет спустя и греческий.
Такая уж я идиотка, сухо отвечает Адди. Надо было воровать на английском.
Он почтитолько почтиулыбается, но это отчего-то ее смущает.
Забирай, говорит юноша, протягивая ей томик, мы не обеднеем.
Адди борется с желанием отпихнуть книгу обратно. Она не любит благотворительность.
Генри, выглядывает из дверей хорошенькая черная девушка, звонить копам?
Нет, отвечает тот, не отрывая взгляда от Адди. Смотрит с прищуром, точно старается запомнить. Все хорошо. Просто недоразумение.
Адди разглядывает юношуГенри, затем забирает книгу, крепко прижимает к себе, а он спускается обратно в магазин.
Часть вторая. Самый темный час
«Забытая ночь», Саманта Беннинг, 2014.
Акрил, холст, дерево.
Предоставлено «Лизетт прайс Гэллери» Нью-Йорк.
Черно-белое полотно с нанесенной послойно краской, рельефное изображение состоит из черного, угольного и серого цвета. На заднем плане выделяются семь маленьких белых точек.
Хотя картина известна и сама по себе, она служит фронтисписом для серии работ Беннинг под названием «Я смотрю на тебя», где автор изобразила членов семьи, друзей и любимых в образе неба.
Оценочная стоимость 11500 долларов.
I
12 марта 2014
Нью-Йорк
Генри Штраус возвращается в магазин.
Беа снова сидит в старом кожаном кресле, пристроив на коленях раскрытый альбом.
Куда ты ходил?
Он хмуро оглядывается на дверь.
Да так, никуда.
Пожав плечами, Беа снова принимается листать руководство по неоклассицизму, которое и не думает покупать.
Нашла библиотеку
Генри вздыхает, возвращаясь за кассу.
Прости, говорит он девушке у прилавка. Так о чем это мы?..
Та прикусывает губу. Кажется, ее зовут Эмили.
Я собиралась пригласить тебя выпить.
Генри немного нервно смеется в ответпривычка, от которой он уже и не надеется избавиться. Девушка красива, по-настоящему красива, но ее глаза неприятно блестят, в них горит знакомый льдистый огонек, и Генри с облегчением сообщает ей о планах на вечер, радуясь, что не нужно врать.
Тогда как-нибудь потом, улыбается она.
Как-нибудь, эхом отзывается Генри.
Эмили берет книгу и уходит.
Едва за ней закрывается дверь, как Беа многозначительно откашливается.
Что? спрашивает, не поворачиваясь, Генри.
Мог бы спросить ее номер.
Вообще-то у нас планы, отвечает он, постукивая по прилавку билетами.
Беа встает с кресла, кожаная обивка негромко скрипит.
Знаешь, замечает подруга, кладя ему руки на плечи, самое лучшее в планах то, что их всегда можно перенести на другой день.
Генри разворачивается и обнимает ее за талию. Они стоят, словно пара детей в мучительном школьном танце, их руки образуют широкий круг, точно ячейка сети или звено цепи.
Беатрис Хелен, укоризненно улыбается Генри.
Генри Сэмюэл.
Двое молодых людей хорошо за двадцать обнимаются как малолетки. В другое время Беа надавила бы посильнее, принялась бы разглагольствовать о том, что необходимо найти кого-то (нового) и стать счастливым (опять). Но у них сделка: она не упоминает Табиту, а Генри помалкивает насчет профессора.
У каждого есть свои поверженные враги, свои боевые шрамы.
Извините, говорит подошедший старик-покупатель.
Похоже, ему искренне жаль их прерывать. В руках у него книга. Генри улыбается, разрывает объятия и ныряет за стойку пробить товар.
Беа забирает свой билет, бросив напоследок, что будет ждать приятеля на шоу. Генри кивает в ответ. Старик тоже уходит, а после остальные посетители сливаются в неразличимое/размытое пятно.
Без пяти шесть Генри переворачивает табличку и закрывает магазин. «Последнее слово» ему не принадлежит, но с таким же успехом он мог быть его хозяином. Генри уже давно не видел настоящую владелицу, Маргарет. Та проводит свои золотые годы, путешествуя по миру на деньги, полученные по страховке покойного мужа. Осенняя женщина наслаждается второй весной.
Генри насыпает в небольшую красную миску под прилавком пригоршню корма для Томика, местного старого кота. И тут же взъерошенная кошачья голова высовывается из-за корешков в отделе поэзии. Кот сутками дремлет среди книг. Его присутствие заметно лишь по опустевшей миске да прерывистым вздохам покупателей, когда те ненароком встречаются с парой немигающих янтарных глаз, следящих за ними с полки.
Томикединственное существо в букинистическом, которое обитает здесь дольше Генри. А тот служит в магазине последние пять лет, начав еще в ту пору, когда был аспирантом теологического факультета. Сначала он просто выходил на неполный день, нуждаясь в прибавке к университетской стипендии, но потом учеба закончилась, а работа осталась.
Наверное, пора отыскать другую, оплата совсем дерьмовая. В конце концов, не зря же Генри двадцать один год получал дорогостоящее образование. В голове звучит голос Дэвида, его брата, в точности такой же, как голос отца. Он спокойно интересуется, зачем ему нужна эта работа, неужели Генри и правда намерен провести так всю жизнь?
Но Генри не знает, чем хотел бы заняться. Не может заставить себя уйти, это единственное занятие, в котором он еще не облажался.
По правде говоря, Генри обожает магазин. Запах книг, их тяжесть на полках, привычные названия и новинки. В городе, подобном Нью-Йорку, поток читателей никогда не иссякнет. Беа уверена, что каждый работник книжного мечтает стать писателем. Но Генри не представлял себя в этой роли. Конечно, он пробовал писать, только ничего не получилось. Никак не находились слова, сюжет, тон. Генри не представлял, какую книгу мог бы добавить к миллионам уже написанных.
Он всегда предпочитал быть хранителем историй, а не рассказчиком.
Он гасит свет, берет билет, куртку и отправляется на шоу Робби.
* * *
Переодеваться уже некогда. Спектакль начинается в семь, а «Последнее слово» закрывается в шесть. К тому же Генри не знает, в чем полагается ходить в авангардистский театр в Бауэри на пьесу о волшебном царстве, поэтому остается в темных джинсах и рваном свитере. Беа называет это «библиотечным шиком», хотя Генри работает не в библиотекесей факт подруга, похоже, просто не в состоянии уразуметь.
Сама Беа выглядит, как обычно, до крайности модной в белом блейзере с закатанными до локтей рукавами, с тонкими серебряными кольцами на пальцах и в ушах, голову украшают скрученные в корону дреды.
Стоя в очереди ко входу, Генри задается вопросом: есть ли хоть у кого-то в мире врожденное чувство стиля, или им приходится каждый день усиленно наводить глянец.
Беа и Генри проходят вперед, показывая билеты. Шоу представляет собой причудливое сочетание театральной постановки и современного танца, что возможно лишь в городах, подобных Нью-Йорку. По словам Робби, спектакль поставили по мотивам «Сна в летнюю ночь», только шекспировский ритм сглажен, и насыщенность выкручена до предела.
Беа пихает Генри локтем.
Видел, как она на тебя смотрела?
Что? О ком ты? недоуменно моргает он.
Ты совершенно безнадежен, закатывает глаза Беа.
В вестибюле царит суматоха, и они начинают пробиваться через толпу, но тут кто-то хватает Генри за рукудевушка в рваном богемном платье. На висках у нее распустился нарисованный зеленой краской плющ. Одна из актрис шоу. Множество раз за последние пару недель Генри видел остатки похожего грима на лице Робби.
В руках у актрисы кисть и миска с золотой краской.
Эй, ты без рисунка, бесхитростно заявляет она и легким касанием кисточки украшает его щеки золотистой пыльцой.
С такого близкого расстояния прекрасно заметно слабое мерцание в глазах девушки.
Ну как я вам? интересуется Генри, задирая подбородок и притворно надувая губы.
Он шутит, но на лице актрисы вспыхивает улыбка.
Само совершенство.
От этих слов Генри охватывает дрожь, мгновенно перенося его в другое место. Темнота, и тяжелая рука на его шее, палец поглаживает щеку.
Генри трясет головой, прогоняя морок.
Беа позволяет девушке нарисовать у себя на носу блестящую полосу, поставить золотистую точку на подбородке и целых полминуты увлеченно с ней флиртует. Затем по фойе разносится звон колокольчиков, и актриса-фея исчезает в толпе.
Генри и Беа направляются к дверям зала.
Он протягивает руку подруге.
Ты же не считаешь меня совершенством?
Господи, конечно нет, фыркает та.
И Генри невольно улыбается. Другой актер, темнокожий юноша с розовым золотом на щеках, предлагает зрителям по ветке. Для настоящего растения листья слишком зеленые. Его сияющий взгляддобрый и грустныйзадерживается на Генри.
Они показывают билеты контролеруседой старухе едва ли пяти футов ростом. И та провожает их в зал, для равновесия схватившись за руку Генри. Она показывает им ряд и на прощанье похлопывает его по локтю, бормоча: «Хороший мальчик», а потом удаляется обратно по проходу.
Сверившись с номерами на билетах, они проходят на свои местатри кресла в центре ряда. Посередине Генри, рядом Беа, а с другой стороны пустотам должна была сесть Табита. Билеты купили несколько месяцев назад, когда они встречались и все еще было для них во множественном числе, а не в единственном.
Грудь Генри сдавливает тупая боль.
Сейчас он жалеет, что не потратил те десять баксов на выпивку. Гаснет свет, и поднимается занавес, открывая царство неона и стали, разукрашенное краской из баллончика. Посреди сцены на троне, развалившись, восседает Робби, копируя позу Дэвида Боуи в роли Короля гоблинов. Волосы уложены волной, лицо пересекают пурпурные и золотистые линии, превращая молодого человека в потрясающее и удивительное создание. Улыбка Робби навевает воспоминания о том, как Генри влюбился в него, когда им было по девятнадцать. Чувство, порожденное похотью, одиночеством и несбыточными мечтаниями.
Ясный голос Робби разносится по залу.
Это история о богах, провозглашает он.
На сцену выходят музыканты, начинают играть, и на какое-то время спектакль увлекает Генри. Мир вокруг исчезает, окружающие звуки стихают, и сам Генри растворяется в действе.
* * *
Но ближе к концу есть сцена, что проникает в самую глубь разума, засвечивая его, как лучи пленку.
Робби, король Бауэри, поднимается с трона. На подмостки сплошной стеной льется дождь. Еще мгновение назад на сцене кишели люди, но теперь остался лишь Робби. Он касается рукой водной завесы, и та рвется, омывая его пальцы, запястье, дюйм за дюймом продвигается дальше, в конце концов обрушиваясь на все тело. Робби запрокидывает голову, и дождь смывает с его кожи золото и блеск, расплющивает идеальную прическу, стирая все следы магии и превращая томного высокомерного принца в мальчикасмертного, уязвимого и одинокого.
Гаснет свет, и очень долго в театре слышен лишь шум воды. Стена ливня переходит в ровный ритм дождя, и вот уже по подмосткам тихо стучат капли. А потом, наконец, наступает тишина.
Свет загорается, актеры выходят на сцену, и зал принимается рукоплескать. Беа восторженно аплодирует, оглядываясь на Генри. Лицо ее озаряет радость.
Что-то не так? встревоженно спрашивает она. У тебя такой вид, будто ты сейчас в обморок свалишься.
Генри тяжело сглатывает, качая головой. В руке нарастает пульсация, и, опустив взгляд, он замечает, что впивается ногтями в шрам на ладони, откуда уже сочится кровь.
Генри?
Все нормально, отвечает он, вытирая руку о бархатное кресло. Спектакль просто потрясающий.
Генри поднимается и направляется за Беа к выходу.
Толпа тает, пока не остаются в основном члены семей и друзья актеров. Но Генри чувствует на себе чей-то взгляд, омывающий его как поток. Куда бы он ни посмотрелповсюду дружелюбные лица, теплые улыбки, а иногда и нечто большее.
Наконец в вестибюль врывается Робби и обнимает Генри и Беа.
Мои самые любимые поклонники! восклицает он поставленным актерским голосом.
Генри фыркает, а Беа протягивает Робби шоколадную розу. Это их давняя шуткакак-то Робби пожаловался, что ему приходится выбирать между шоколадом и цветами, на что Беа сказала: «Нынче День святого Валентина, да и после спектаклей обычно принято дарить букеты», а Робби возразил, мол, он-то не обычный актер, а кроме того, вдруг он проголодается?
Ты был великолепен, говорит Генри, и это правда.
Робби прекрасен, всегда таким был. Он прекрасно танцует, поет и играет, у него есть все необходимые актерские качества, чтобы получить работу в Нью-Йорке. От Бродвея его отделяют несколько улиц, но Генри не сомневается, что друг вскоре окажется там.