Дань псам. Том 1 - Эриксон Стивен 2 стр.

 Ты чересчур долго пробыл здесь, приятель,  сказал ему Овраг.

А кто знает?

Интересный вопрос. Действительно, ведомо ли кому-нибудь внутри Драгнипура, что́ произойдет, когда хаос их настигнет?

Поначалу, сразу после того как его поцеловали мечом, в перерывах между отчаянными попытками вырваться и воплями бессилия, Овраг всем задавал вопросыдаже пристал к Гончей, но та, исходя пеной, билась на своей цепи и чуть его не затоптала. Больше он ее не видел.

И кто-то ведь заговорил с ним, начал отвечать Увы, слов он не помнил, только имя. Всего лишь имя.

Драконус.

За свою нескончаемую каторгу она повидала много всего, но побег двух Гончих псов Тени стал последней каплей. Госпоже воров Апсал'аре не пристало вечность волочить на цепи фургон и вообще марать себя всяким неподобающим трудом. Оковы нужны для того, чтобы из них высвобождаться, бремячтобы его избегать.

С той самой минуты как ее принесло сюда, Апсал'ара дала себе слово разорвать цепи, которыми прикована к этой жуткой реальности. Увы, обреченным вечно тащить проклятый фургон такое было не под силу. Кроме того, ей не хотелось видеть то месиво, что, взрывая грязь, волочится следом: измочаленные куски мяса, еще живые, бессмысленно болтающие то ли руками, то ли ногами. И посреди кровавого месиваглаза, ужасные глаза тех, кто не выдержал груза и сдался.

Поэтому Апсал'ара целенаправленно протискивалась ближе к фургону, пока не оказалась подле гигантского деревянного колеса. Там она сбавила шаг и, встав ровно за ним, пролезла в зазор между осью и скрипучим днищем, откуда без конца хлестал бурый поток, в котором смешались дождь, кровь и экскременты из разлагающихся, но все еще живых тел. Затащив за собой цепь, она устроилась на балке прямо за передней осью, подобрав ноги и упираясь спиной в склизкое дерево.

Огонь был даромею украденным,  но в этой насквозь сырой преисподней не высечешь ни искорки. Значит, оставалось трение. И Апсал'ара принялась перетирать звенья друг об друга.

Сколько лет уже прошло? Неизвестно. Пленники Драгнипура не чувствуют ни голода, ни жажды. Звенья скрежетали, ладони ощущали исходящее от них тепло. Начал ли металл поддаваться? Достаточно ли глубокие на нем бороздки? Апсал'ара давно перестала проверять. Она была занята делом, и этого вполне хватало.

А потом объявились псы и все испортили.

Кроме того, нельзя было не заметить, что ход фургона замедлился; количество тел на нем не уступало количеству тех, кто еще продолжал из последних сил тянуть лямку. Сквозь днище до Апсал'ары доносились жалобные стоны несчастных, придавленных другими несчастными.

Едва попав внутрь Драгнипура, псы вре́зались в стенки фургона, и темная пасть в его центре поглотила их.

А еще был кто-тобез цепей. Он задирал Гончихсамих Гончих! Апсал'ара запомнила его лицо, о да, запомнила. Незнакомец исчез, но она не забыла

Она даже попыталась последовать за тварями, но от портала исходил такой невообразимый холод, что испепелял плоть. Морозы Омтоз Феллака не шли с ним ни в какое сравнение, ибо то был холод отрицания, несовместимый с бытием.

Самое невыносимоеэто надежда. Более слабое создание, пережив подобное, расплакалось бы и сдалось, кинулось бы под колеса фургона да так бы и волочилось за ним искореженной грудой мяса и костей, вихляясь по камням и хлюпая по грязи. Апсал'ара же вернулась к себе в гнездо и продолжила ломать цепь.

В прошлом ей удалось похитить луну.

Она украла огонь.

Она скрывалась в тихих сводчатых переходах Лунного Семени.

Она была Госпожой воров.

А потом меч отнял у нее жизнь.

Так не пойдет. Совсем не пойдет.

Пес лежал на своем привычном местена гладком камне возле ручья. Вдруг он дернул шелудивой головой, взметывая облачко жужжащих насекомых, а через мгновение поднялся. Спину его покрывали шрамы, некоторые настолько глубокие, что обнажали плохо сросшиеся мышцы. Пес жил в деревне, но никому не принадлежал. Для местной своры он тоже был чужаком. Он не спал ни у чьего порога и никого к себе не подпускал. Даже лошади боялись оказываться рядом.

Глаза его, по общему убеждению, смотрели с какой-то глубокой горечью и даже грустью. Богом меченый, говорили уридские старейшины, а значит, пса нельзя ни прогонять, ни морить голодом. Это касалось всех вещей, которые отметили боги: их присутствие можно было только сносить.

Истерзанное бедро не мешало псу на удивление быстро семенить по деревне, прямо по главной улице. Дойдя до южной окраины, он не остановился и продолжил путь вниз по склону, виляя между замшелыми валунами и грудами костей, венчающих мусорные кучи.

Его уход привлек внимание двух девочек. Обеим до ночи посвящения во взрослую жизнь оставался примерно год. На вид они были похожи, как сестры, да и родились с разницей всего в несколько дней. Разговорчивостью ни одна из них не отличалась. Со стороны казалось, будто они прекрасно понимают друг друга без слов, подобно близнецам, хоть они и не близнецы. Вот и завидев уходящего из деревни пса, девочки обменялись безмолвными взглядами, собрали припасы и оружие, оказавшиеся под рукой, и отправились следом.

Их уход заметили, но делать ничего не стали.

Пес уводил девочек на югвниз по склонам родных гор, где кружили кондоры и завывали волки, предвещая зимнюю стужу.

На югв земли потомков ненавистных натийев, разносчиков войны и опустошения, истребителей и поработителей теблоров. Натийев, которые плодятся как лемминги, видимо, стремясь заполонить весь мир, чтобы в нем не осталось места более никому и ничему, кроме них.

Бесстрашием и целеустремленностью девочки не уступали псу. Им, конечно, было невдомек, что эти качества они унаследовали от отца, которого ни разу не видели.

Пес шел не оглядываясь и сохранял невозмутимость, даже когда девочки поравнялись с ним. Правду говорили старейшины: богом меченый.

Позже матери и дочери сообщили, что их дети сбежали. Дочь плакала, мать нет. Внизу живота у нее разливалась теплота, вызывая наплыв воспоминаний

 О дряхлый город, привечающий путников

Пустынная равнина под пустым ночным небом. Одинокий костер, такой слабый, что почти не виден среди закопченных, растрескавшихся камней, окружающих его. Невысокий толстяк с редкими сальными волосами, сидящий возле огня. На нем линялый красный жилет поверх льняной рубашки с запачканными манжетами, пышно рассыпающимися вокруг пухлых запястий. Круглое лицо кажется алым в трепещущих отблесках пламени. С небольшого бугристого подбородка свисают длинные черные волоскиувы, слишком жидкие, чтобы заплетать. С недавних пор толстяк завел привычку в минуты раздумий, даже самых поверхностных, крутить и поглаживать их. Впрочем, он прибегал к этому жесту и просто так, желая произвести на случайного наблюдателя впечатление, будто погружен в глубокие думы.

Вот и сейчас он поглаживал и крутил бороденку, хмуро глядя в огонь.

Как там пел тот седоволосый бард? Нынче вечером, на крохотной сцене «К'руловой корчмы», когда он сидел в зале, довольный своим положением в славном городе, который столько раз спасал?

 О дряхлый город, привечающий путников

 Мне нужно кое-что сказать тебе, Крупп.

Толстяк поднял глаза. Напротив него на втором камне сидел кто-то в накидке с капюшоном, протягивая тонкие бледные руки к огню. Крупп кашлянул и сказал:

 Давненько Круппу не приходилось быть таким внимательным и настороженным. С другой стороны, он давно заключил, что ты желаешь поведать ему нечто значительное, что никто, кроме Круппа, не достоин услышать.

В тени капюшона мелькнула тусклая искорка.

 Я не участвую в этой войне.

Крупп поглаживал хлипкую бороденку и упивался молчанием.

 Ты удивлен?  спросил Старший бог.

 Мой старый друг, Крупп всегда ожидает неожиданногов конце концов, чего еще можно ожидать? Крупп поражен, однако сквозь его пальцы по славной бороде в голову пронеслась мысль. К'рул утверждает, что не участвует в войне. Да, не участвует, но тем не менее является в ней наградой.

 Только ты понимаешь это, мой друг,  молвил Старший бог со вздохом, затем наклонил голову.  Ты выглядишь печальным. Прежде я такого не замечал.

 У печали множество вкусов, и, похоже, Крупп перепробовал их все.

 Желаешь об этом поговорить? Я полагаю себя хорошим слушателем.

 Наверное, сейчас не лучшее время. Крупп видит, что его друга снедают иные заботы.

 Это не важно.

 Для Круппаважно.

К'рул обернулся. К костру подошел некто долговязый и седоволосый.

 О дряхлый город, привечающий путников  напел Крупп.  Как там дальше?

 которые селятся в его переулках,  отозвался гость гулким басом.

И Старший бог вздохнул.

 Иди к огню, друг, усаживайся,  пригласил Крупп.  Ночь, костер и рассказы. Это ли не слепок истории нашего рода, так хорошо тебе известной? Мой дорогой К'рул, дражайший из друзей Круппа, доводилось ли тебе когда-либо видеть, как Крупп танцует?

Гость сел. На его изможденном лице отпечатались боль и печаль.

 Нет, не доводилось,  ответил К'рул.  Ни видеть, ни слышать.

Крупп грустно улыбнулся, глаза его влажно блеснули.

 Что ж, друзья, тогда устраивайтесь поудобнее. Будете свидетелями.

Книга перваяКлятва солнцу

Глава первая

Она стояла на балконе, а вокруг расстилался город в голубых огнях. Даже ночное небо казалось светлым; темнотанепрошеный гость в День Празднества Геддероны. Улицы Даруджистана были запружены народом, отмечающим начало нового года и конец прошлого разудалым, добродушным буйством. Влажный воздух пронизывали бесчисленные ароматы.

В городе устраивали пиры, представления женихов и смотры невест. Столы ломились от изысканных яств, женщины щеголяли шелками, мужчиныпомпезными, богато расшитыми мундирами. Действующей армии в Даруджистане не было, зато развелось множество частных дружин, и чуть ли не каждый дворянин носил какое-нибудь вычурное звание, а то и несколько.

Под руку с мужем она посетила не один прием, но нигде не встретила офицера городской стражи или хотя бы простого солдата в запыленном плаще, начищенных растрескавшихся сапогах, с мечом, чья рукоять обмотана лоскутами кожи, а навершие погнуто и стерто от использования. Вместо этого она наблюдала изнеженные, откормленные руки, опоясанные торквесами на манер отличившихся воинов малазанской армиитех самых, которыми не так давно матери пугали своих непослушных чад. «Будешь плохо себя вести, тебя заберут малазанцы! Подкрадутся ночью, хватьи станешь рабом их жуткой императрицы! Да, они здесь, прямо в городе!»

Однако торквесы эти были не из бронзы или серебра с гравировкой, какие у малазанцев используются в качестве наград и знаков отличияих можно встретить в продаже у лоточников, словно реликвии какого-нибудь давно вымершего культа. Нет, даруджистанская знать носила золото, инкрустированное драгоценными камнями, в основном сапфирами, или цветным стеклом голубых оттенков. Этот цвет символизировал газовое пламядостояние Даруджистанаи означал, что владелец совершил некий значительный и доблестный поступок во благо города.

Такой торквес был и на мужниной руке, но под ним ощущались мускулытвердые, под стать презрительному взгляду, которым он окидывал группки дворян в шумном зале, и повелительной манере, которую он приобрел, став членом Правящего совета. Впрочем, презрения ему было не занимать и раньше, а с последней, самой грандиозной победы оно только выросло.

Пока они чинно шли сквозь пирующих, со всех сторон сыпались даруджистанские поздравления и приветствия. С каждым уважительным поклоном лицо мужа становилось все жестче, мускулы на руке все напряженнее, а костяшки все белее. Большие пальцы он заткнул в вышитые петли над перевязью с мечом, как повелось с недавних пор у дуэлянтов. О да, он наслаждался тем, что был среди этих людей, более того, возвышался над ними. Симпатии ни к кому из них Горлас Видикас, естественно, не испытывал. Чем раболепнее они себя вели, тем презрительнее он смотрел, но, если бы кто-нибудь забыл о лести, тому бы не поздоровилось. Она знала об этом противоречии, однако понимала, что связываться себе дороже.

Богачи ели, пили, стояли, бродили, фланировали, шествовали и танцевали, пока не выбились из сил, и теперь в опустевших пиршественных залах и роскошных покоях лишь лениво возились слуги. Простой же люд за высокими стенами поместий продолжал кутеж на улице. Все полуголые и в масках, они кружились прямо на мостовых, отплясывая «свежевание Фандереи», как будто рассвет никогда не наступит, как будто сама луна застынет в немом ошеломлении, наблюдая из своей бездны за гуляками. Городские стражники стояли поодаль и смотрели, кутаясь в пыльные плащи и держа руки в скрипящих наручах на мечах и дубинках.

Прямо под балконом, на котором она стояла, в темноте сада тихо журчал фонтан, сокрытый от шумной гулянки снаружи высокими, надежными стенами. Она видела, что творится на улицах, пока карета с трудом прокладывала себе путь сквозь скопище народа, увозя их с мужем домой. Легкая рябь на воде едва-едва золотилась лунным светом.

Голубые огни горели так ярко, что затмевали собой горестную луну. Даруджистан сапфиром сверкал в торквесе мира.

Однако госпоже Видикас не было дела ни до красоты, ни до горделивых восторгов, ни до многоголосой толпы.

Ибо этой ночью она узрела свое будущееот первого и до последнего года, под руку с мужем. Луна же казалась приветом из прошлого, подернутого дымкой времени. И будила воспоминания.

Когда-то, давным-давно, госпожа Видикас стояла на похожем балконе в похожую ночь. Но звали ее тогда Вазой Д'Арле.

Итак, этой ночью, у этой балюстрады госпожа Видикас узрела свое будущее. И осознала, что в прошлом было куда лучше.

Нет, в другую ночь лепешки рхиви закончиться не могли! Тихо ругаясь, Хватка пробиралась сквозь толпу на Озерном рынке. Озверело голодные, пьяные гуляки наседали со всех сторон, отчего приходилось пихаться локтями да грозно зыркать на тех, кто позволял себе скабрезную ухмылку в ее адрес. Наконец она вышла на грязный переулок, засыпанный мусором по щиколотку,  где-то к югу от Бортенова парка. Не самый удачный маршрут до корчмы, но ничего не поделаешь: празднество в разгаре.

Покрепче зажав сверток с лепешками под мышкой, свободной рукой Хватка завозилась с плащом. Ну вот, еще и какой-то дурак-прохожий испачкалпо всей видимости, чем-то вроде гадробийского кекса. Она попыталась оттереть пятно, однако стало только хуже. Настроение испортилось окончательно, и Хватка угрюмо побрела по свалке.

С Опонновой милостью Перл и Мураш, без сомнения, сумели разыскать сольтанское вино и небось уже вернулись в корчму. А ей еще переть и переть: двенадцать кварталов, две стены, а на пути не меньше пары десятков тысяч безумцев. Может, товарищи подождут? Ага, как же. А все треклятая Дымка со своей тягой к лепешкам рхиви! Еще и ногу подвернулавот и пришлось Хватке тащиться на рынок в самое празднество. И это, кстати, если она и правда подвернула ногу: Молоток-то, вон, ничего не сказал, посмотрел только да пожал плечами.