Влияние темноты
Я тот, чей голос зовет тебя из вечности, она услышала эту фразу еще там, на выходе из колледжа, но шипящий долгий звук оставался в ее ушах всю дорогу. Она обернулась тогда, но никого не увидела. Никого из людей в проеме двери и никого, кто мог бы произнести такое, потому что голос был нечеловеческим. И это уже не в первый раз. Всегда, когда она оборачивалась, за ее спиной было пусто, но она всегда чувствовала чье-то присутствие рядом, а иногда, вздохи и смех, подтверждавшие его, но исчезавшие так быстро и неуловимо, как круги на воде. Ничего нельзя было поймать или подтвердить. Дым не ловят руками, джиннов в пальцах не удержишь, они пройдут сквозь твою плоть и снова растворятся в дыму, откуда пришли. Так и тот, кто был с ней. Если только был А иногда ей слышалось пение, чувствовался запах лилий, нежность чьего-то прикосновения или нестерпимая боль оттого, что кто-то вонзил свои когти в ее ладонь, как в раскрывшиеся стигматы. И запах гари в ее ноздрях, и чье-то неуловимое присутствие за спиной. Стоило только обернуться, и за спиной уже не было никого, но она-то точно знала, что он был.
Николь смотрела на мелькавшие за окном улицы: фасады домов, ограды парков и газоны, и размышляла о том, в чем не призналась ни разу никому. Ей не с кем было поделиться своими ощущениями, и не потому, что не нашлись бы охочие до разговора люди, которые сделали бы вид, что верят в астральные тела, призраков и перемещение душ, а потому что они действительно не могли понять, что это такое и почему оно с ней. С тех пор, как она знает себя или даже раньше. Все, к кому она могла обратиться, не смогли бы понять, в чем дело, не осмелились бы постичь и хотя бы попытаться заглянуть внутрь чего-то необъяснимого.
Был только Нед и, казалось, что он знает все. Именно поэтому спросить его оказалось страшно, потому что он мог намекнуть или даже, в конце концов, преступить собственные морали соблюдения таинственности и все ей рассказать. Это почему-то внушало ужас. Это пугало и манило. Но это было с ней всегда и никуда было от этого не уйти.
Николь прижалась лбом к смотровому стеклу, и опустила ресницы, чтобы картинки за окном не мелькали так часто, может быть, кто-то сейчас прислоняется с другой стороны стекла мчащейся на скорости машины, липнет к нему и дышит огнем почти ей в лицо. Только стекло разделяет их, но оно может лопнуть от огня. Адский огонь. Запах гари. Сейчас Николь его не ощущала, но она знала, что это все еще с ней. Нечто с ней.
А потом она предпочла задуматься о других вещах, чтобы хоть как-то отвлечься.
Если не слышишь шепот, то его нет, а если слышишь, но не видишь говорящего, существует ли шепот тогда и зачем он нужен? Николь боялась, что сейчас протянет руку и нащупает на обивке сидения рядом с собой покрытую прохладными зелеными листочками ветку садовой лилии. Их аромат в воздухе иногда становился таким сладким, почти нестерпимым, и это было единственное приятное из ее ощущений. Куда хуже был огонь, запах каленого железа и горелой плоти.
Все это как мираж: огонь, крылья и облака, но каким он был явным. Почти осязаемым и в то же время недостижимым. Она слышала голоса, она погружалась в видения, она видела сны. И она никому не говорила об этом.
Говорить, будто было и нельзя.
Николь задумалась. Какие-либо земные ограничения здесь были не важны, просто еще не пришло время сказать. Все это еще не захватило ее мозг целиком. Она жила только наполовину. Пока еще на половину. Но все это может и пройти. Или она просто обманывает себя, думая, что во всем этом не содержится никакого смысла?
Они уже подъехали к дому, и Николь, не дожидаясь, пока шофер откроет ей дверцу, сама ловко выпрыгнула из машины и легкой поступью зашагала по ухоженной, выложенной гравием дорожке к распахнувшимся подъездным воротам. Витиеватая кованая ограда с розетками выглядела, как кружевной узор, выполненный в мрачных тонах. А за ним радужно отсвечивали солнечные лучи на аккуратно подстриженных газонах и розовых кустах небольшого сада. Этот старинный особняк на Рю-Сент-Анн отец приобрел не так давно, где-то за год до ее рождения, то есть лет семнадцать-восемнадцать тому назад. Конечно, он имел роскошную резиденцию и в самом центре, но здесь Смотря на этот сказочный, сложенный из серого камня фасад с кариатидами и витыми железными балкончиками, Николь начинала понимать, с какой стати такого именитого человека, как ее отец понесло жить в Луизиане. Он уезжал по делам довольно часто, разумеется, но большую часть времени старался проводить здесь, в Новом Орлеане, городе тайн, как его называли иногда, а особенно в этот доме мрачном раю со статуями по периметру крыши и причудливыми фронтонами, с разной формы и величины угловыми башенками и какими-то надписями, вплетенными в виньетки высоко на фризах. Все это напоминало бы дворец, если бы не угрюмый цвет материала, из которого построили, будто бы просто сложили дом, готовый застонать и выпустить всех духов, поддерживающих его на сваях при первой же буре. Темные окна, углубленные в полукруглые ниши будто бы следили за тем, что творится во внешнем мире, по ограде тянулись вьюнки, которые было запрещено подстригать. Фасад тоже кое-где украшали разросшиеся ползучие розы с очень крупными шипами. Видимость запустения, искусно созданная здесь напоминала про замок Спящей Красавицы, которая должна была быть уже где-то более века к тому времени отрезанной от внешнего мира. Особняк жил сам по себе, был красив, загадочен и мрачен. И даже буйно разросшиеся за его стенами цветы не могли смягчить этого ощущения. Дом дышал, всеми своими щелями в фундаменте, заложенном более столетия тому назад, всеми паутинками в недосягаемых местах подвалов, каждой трещинкой в камнях вокруг слуховых окон на чердаке. Но внутри это ощущение пропадало, там было уютно и роскошно, будто в совсем другом измерении, дом казался мрачным только с наружной стороны.
Николь пробежала мимо маленького мраморного фонтана и крошечного озерца с водяными лилиями. Бугенвиллия и лантана стали еще пышнее, чем вчера. Неужели садовник так постарался? Хотя вчера он, вроде, не приходил, но кусты стали совсем другими, даже более красочными, однако на них, как будто ложилась теперь тень.
Нужно было приложить ладонь козырьком ко лбу, чтобы с крыльца осмотреть сад, но Николь вдруг обратила внимания, что слепящее солнце совсем не мешает ей отлично все видеть отсюда, из полутьмы перед входом в портал. Тень здесь была такой густой и прохладной, что никакое сияние не могло коснуться ее, и, кажется, на ровных краях этой тени на ступеньках иногда шевелились и выступали какие-то крошечные темные силуэты. Но что могло откидывать такую тень оставалось неясно, конечно же, не сам портал и не покатый навес над ним, и уж точно не фасад дома и статуи. Тогда что же? Николь еще раз окинула взглядом пышные кущи ярко-розовых мелких цветков герани. Они точно стали более насыщенного цвета, сочного, но в то же время чуть отдающего каким-то темным тоном. Она даже не могла подобрать точное название, чтобы определить такой нюанс. Мелкое крошево розовых лепесточков стало ярче, и в то же время в него будто вторглась чернота, пропитала сок и структуру каждого цветка изнутри. Даже ажурная беседка, обвитая ползунками и ветками ялапы, теперь казалась окруженной темным гало. И каждая кувшинка в пруду тоже. Жаль, что здесь нет только лотосов, божественных цветов, а кроме них имеются в наличии все соцветия и редчайшие породы саженцев, но самого важного нет, вдруг пришло ей на ум, и она сама себе удивилась. Почему лотос, которого здесь нет и напоказ, вдруг стал ассоциироваться в ее голове с чем-то древним. Древний цветок, древняя легенда, времена еще до начала времен.
Ее пальцы крепче сжали ремень рюкзака на плече, будто плотное соприкосновение с чем-то материальным могло избавить ее от чисто метафизических предположений и от страха, связанного с ними.
Что-то метнулось перед ее лицом из приоткрывшейся двери дома. Наверное, со ската крыши слетела какая-то птица, которая вот-вот заденет ее крылом или кинется выцарапать ей глаза. Черная тень крыла легла на ее щеку. Ворон, наверное. Николь вздрогнула, при мысли о том, что ее сейчас изуродуют только из-за оплошности того, кто спугнул птицу. Но вдруг ей стало все равно, и она решила заглянуть прямо в злые птичьи глаза. Ее голова машинально повернулась, и Николь не увидела никакой птицы. Только черная крылатая тень метнулась у входа, еще более черная, чем затенение вокруг. Должно быть, это странная игра солнца, проникающего в кусочек темноты. Это совсем не страшно то, что тень чернее мрачного участка сада. Странно то, что дверь на самом деле все еще закрыта и даже заперта на замок.
Николь хотела позвонить, чтобы кто-то из прислуги открыл ей или, может, даже Хеттер. Ей почему-то не хотелось доставать из кармана ключи, не потому что было лень лезть за ними, просто их резные головки с отверстиями и разной формы зазубриваниями на концах ей о чем-то напоминали. О чем-то неприятном. Даже сам их звон, постукивание ключиков друг о друга напоминали о чем-то, а о чем она вспомнить никак не могла, даже если сильно напрягала память, поэтому напоминание всегда становилось мучительным. У нее даже сдавливало до боли голову, когда она прикладывала усилия, чтобы вспомнить, хотя бы сопоставить, к чему относиться этот символ ключ в недоступных анналах ее памяти. Безуспешно. В голове проносилось только что-то непонятное: скрип решеток, запираемые висячие замки на них, скребущие о прутья когти, рев львов, звон золотых монет в сундуках, а потом, конечно же, снова неизменный шелест крыльев и шаги. На чьем-то вышитом кушаке на подвеске звенят ключи. Но дальше ничего не видно и не ясно, хотя именно впереди ожидает объяснение. Николь даже какое-то время носила на шее кулон в форме золотого ключа очень эффектное, по-своему прикольное украшение, напоминающее о старине и отлично сочетающееся с ее хрупкой матовой шеей. Потом он потерялся, или она сама его выбросила, когда у нее был припадок, вызывающий бессознательное состояние. Во всяком случае, ключ напоминал ей о чем-то плохом, просто поняла она это не сразу, а как только понимание само собой пришло, кулон просто исчез из ее вещей, а взамен ему она нашла на своей постели, не пойми откуда взявшиеся, и, по-видимому, очень дорогие египетские украшения из настоящего червленого золота и редчайших драгоценных камней. Отец не удивился, увидев их на ней, так, может, это он их подложил ей, при этом не обмолвившись ни словом. Странно, на него это совсем не похоже.
В этот раз она немного помедлила, не постучать ли ей сначала, а потом даже с некоторой легкостью сунула руку в карман, чтобы достать брелок. Ключи противно звякнули друг о друга, нужный тут же сам лег ей в руку. Николь отключила систему сигнализации у входа и прошла в холл. Какая-то неясная тень опять промелькнула, почти физически задевая ее, на этот раз на ковровой дорожке. В широкой прихожей никого не было, только мирно светились начищенные бра, и разноцветные рыбки мелькали в небольшом аквариуме в углу. Но какое-то движение быстро пронеслось в дверях кухни. Сначала она подумала, что это Хеттер, но нет, такой стремительный прыжок могло сделать только какое-то мелкое животное, кошка, например. Но кошек в доме не было. Что-то опять промелькнуло, на этот раз возле чулана, что-то быстрое и странно сформированное из острых конечностей и шерсти.
Может, домовой? Николь мысленно попыталась отнестись ко всему с юмором. Должны же в Новом Орлеане быть еще и домовые, в дополнение ко всем тем мифам о духах, вуду, вампирах и прочей нечисти, которые она часто слышала, когда бродила по улицам. Об этом говорили дети в домах с матерьми, любопытно расспрашивая о том, что их на самом деле пугает, негры, как они утверждали между собой, способные навести порчу и, конечно же, бомжи, собиравшиеся по ночам вокруг костра. Николь не подходила к ним близко, но ее слух иногда так обострялся, что, продвигаясь мимо, она могла слышать разговоры, которые велись тихими голосами на расстоянии нескольких метров от нее или за стенами в комнатах соседних домов. Так она узнавала многое. И о домовых в том числе. Стоило полезть в энциклопедию Неда, и можно было прочесть там много статей на тему того, что домовые это совсем не те баловные существа, которых описывают в сказках, а просто особый разряд духов, оставивших бродячий образ существования и приноровившихся к каким-то домам. И от таких невидимых квартирантов чаще всего одни беды. Они вас видят, вы их нет. Они строят козни, а вы даже не замечаете. Они готовят беду, а вы принимаете все за случайное стечение обстоятельств, ведь люк чердака мог обвалиться и сам собой, а петли сами заржаветь и покрыться плесенью, без чьей-либо помощи, но прикосновение хищных портящих все лапок и ядовитый смех все равно будут присутствовать рядом по ночам. Домовых могли усмирить только кошки, но кошек у них в доме сейчас не осталось. Все сумели-таки убежать куда-то, несмотря на охранные системы у входов.
Есть у них домовые духи? Судя по пробегающим теням и тихим постукиванием под полом, иногда смеху, вполне могли и завестись или все, что ей кажется сегодня это последствие слишком сильного и недавнего припадка. Такое ведь очевиднее всего. Что только не привидится человеку, который полчаса назад сотрясался от чуть ли не эпилепсических судорог. Но раньше у нее это слишком быстро проходило, а сегодня нет.
Домовые? Смешно! И если судить по прочитанным колонкам из справочников, то жутко. А потом начнутся холодный пот во сне, давление на грудь чьих-то когтистых мохнатых лапок, перекрывающее дыхание, пропажа вещей, погром на чердаках и удушение в ночной час. А потом рассказы бродяг у костров, обрывки которые она так любила слушать, и продолжала слышать еще долго после того, как уже давно миновала разговаривающих, восставали один за другим. А потом ей начнется мерещиться полтергейст, и вещи в помещение полетят, станут падать и рушиться сами собой, стулья пойдут в пляс, рояль заиграет сам собой, будут хлопать двери. А потом комнату наполнят крошечные эльфы-пикси, которые уже могут жить в саду на цветах, окрашивая их в яркий, но темный оттенок. А потом она подумает с полной уверенностью, что чернокожие жрецы вуду заметили ее по дороге и теперь колдуют на нее, втыкая иголки в тряпичную куколку с золотыми кудрями, олицетворяющую того, на кого наводят чары. И хорошо, если все не закончится тем, что ее придется отправить в одну из привилегированных и очень дорогих клиник, к психологам, которые будут скрывать, что ребенок высокопоставленных особ тронулся умом.
Однажды проходя мимо костра, где велась привычная ночная беседа, Николь случайно услышала разговор. Это было темной ночью недалеко от Вье-Карре. Она свернула за фасад какого-то старинного особняка и увидела нечеткие очертания фосфоресцирующих фигур у притушенного фонаря. На него будто сел огромный мотылек, и прежде яркий свет стал размытым пятном, светились только фигуры.
Но голоса донеслись до нее раньше, чем она увидела говоривших, звучные, но однотонные неземные голоса, большее похожие по звучанию на музыку, чем на согласование букв. И язык был каким-то чужим, ни английским, ни французским и даже ни арабским. Ни одним из наречий мира его назвать было нельзя, но, как ни странно, она все понимала, будто говорила на том же диалекте, что они всю жизнь. Разговор звучал, будто в ее мозгу.
Сейчас? первый голос говорил под нежный аккомпанемент шуршания трепещущих крыльев.
Еще рано, она ничего еще не вспомнила. Она просто не узнает, второй голос был более волевым и сильным, хотя красивым, как женский, но звуки с резким нажимом будто разили огнем.
Не узнает? некто встрепенулся всем своим нематериальным телом.
Но она узнала, божественно красивый лик светящийся сам по себе, поодаль от фонаря показался ей странно знакомым. И аромат лилий. И нежность в голосе. Трогательная, пронзающая сердце нежность. И даже тихое поскрипывание кончика меча второго собеседника, чертившего какие-то линии на камнях мостовой. Николь только заметила, что у него были золотые кудри, как у нее, больше ничего. Фасад дома с неосвещенными окнами за ними казался мертвым, Николь не сразу поняла, что фигуры говоривших висят над оградой, почти касаясь высокого плафона фонаря. Его, правда, накрыла какая-то дымка, и свет стал более призрачным, чем даже на сцене. Это был будто бы свет из иной реальности.
Это его лицо, нежная рука легла на более твердую, рассыпались крошевом по воздуху и тут же исчезли, не долетев до края его одеяния, белые лепестки, его лицо
Сколько боли было в этом голосе, сколько томления и тоски. Целая гамма болезненных ощущений, больно ранивших любого, кто даже просто улавливал их слухом.
И его мысли, добавил второй все так же непоколебимо, но как будто более мягко, а потом пронесся над тишиной едва уловимый вздох, просто шелест ветерка в листве, а не вздох. Но ветра-то сейчас не было.