Она сама пришла. И ей понравилось, ответила женщина. У нас давно договор кому здесь понравится, может остаться насовсем, а нет, пусть уходит. Ей понравилось, она решила остаться и еще не наигралась. Я не могу ее неволить.
Где она? голос дал трещину.
Сам поищи, она рукой взмахнула, стена будто по взмаху в сторону отошла, за ней оказался коридор, большой, просторный, заполненный стеллажами до потолка. Игрушек видимо-невидимо, и куча детей, которые эти игрушки снимали, с ними бегали, возились, ломали, конечно. Ссорились и мирились за них, конфликтовали ради них, ну чисто песочница. Коридор расширялся, большая площадка для игр, за ней еще одна, с горками и лесенками. Я оглянулся, женщина по-киношному махнула рукой, я пошагал вдоль стеллажей. Остановился.
А этот дом, он странный, я хотел сказать, нужные слова, вот как всегда, на ум не пошли. Но женщина поняла.
Дом исполняет все, что человек хочет. Но только в его стенах. Любая фантазия воплощается в жизнь. Вот как машина, она улыбнулась.
Но где же ездить, если только в доме, улыбка стала еще шире. Я вспомнил комнату в невесомости, со звездами и созвездиями.
Здесь можно все. Потому отсюда и не хотят уходить. Да и зачем, дом исполняет мечты, это главное.
Погонять можно здесь но ведь не по-настоящему. Это ведь не реальность, что я видел? Ведь так?
А что есть реальность? Ты, семья, может, квартира, или друзья? Они есть, или ты их представляешь себе? Подумай. Здесь у тебя будет точно такой же город, только без тех, кто тебе неприятен, с теми, кого ты хочешь видеть.
Я понял, понял, стало страшно. Я лучше это Лизу поищу пока. Вы говорите, она тут, в коридоре.
Иди пока, ищи, согласилась женщина. Найди и поговори с ней. Она много чего расскажет интересного.
И отрезала за мной свою комнату. Я даже не понял поначалу, вот вроде стоял перед ней миг назад, а теперь уткнулся в глухой тупик, и слышу голоса детей, играющих на площадках. Восторженные голоса.
Лиза! Лиза! она не отзывалась. Детей очень много, бегают, суетятся. Ничуть не обращая внимания на незваного гостя, все заняты, все поглощены. Все на одно лицо. Где же сестренка?
Братик? слабый голос, откуда он? Будто со стеллажа. И еще раз: Братик
Пригляделся, в дрожь бросило. Как же это.
Тряпочная кукла, пустая, один наряд знакомый и лицо на грубой холстине небрежно намалевано. Глаза пуговицы, волосы пакля, вместо тела ниточки да палочки. Руки задрожали, когда прикоснулся.
Как же ты так
Ты так долго за мной не шел, я заигралась. Старенькой стала, видишь, встать не могу.
Во что? едва слышно.
В жизнь. Выросла, поступила в университет, окончила, вышла замуж, устроилась на работу архитектором. А еще у меня друзей много, подруг, знакомых, меня любили и и ты со мной все время, ты тоже устроился и жену нашел и мальчик у вас, голосок, едва слышный сошел до тихого бормотания. А потом мне сестра сказала, та что помоложе, что все, пора отдохнуть. Но можно начать заново, когда отдохну. Я отдыхаю пока. Прости, и снова, Почему ты так долго.
Я взял ее на руки: невесомая, хрупкая, точно пересушенный стебель. Спросил, не больно ли, нет, все в порядке, вот только руки, ноги замерзли, не чувствует совсем, потри пожалуйста. И сестру бы позвать, ту, что главная, сказать, что ты пришел.
Она знает, я говорил с ней. Мне тоже поиграть предложила.
А ты что? такая маленькая, во внутренний карман куртки положить можно.
Я за тобой пришел.
Вот видишь, ты сильный. А я совсем заигралась. Глупая, знала, что будет, а все равно пошла. Где бы тут свет включить, чтоб на тебя посмотреть? Глаза совсем слабые стали.
Крики и шум стали куда сильнее, среди стеллажей появилась какая-то девчонка в окружении свиты, все в нелепых одеяниях, несуразных прическах, напомаженные, накрашенные; ввалились из ниоткуда.
Новые игрушки, новые игрушки! Захватили стеллажи, перекапывали набросанные там куклы, автомобили, солдатики, все добро на полках. Бросали на пол, недовольные, шарили, выбирали, выдирали из рук, что нравилось. С полок доносились шепоты и стоны, едва слышные крики и хрипы. Хотел уйти, но наглая малышня окружила, требовала, хватала за куртку, трясла. Подошла главная в этом кагале, ткнула в меня разрисованной палочкой, сообщила: «Будешь моим сторожем». Повернулась, будто так и надо, и ушла. И вся орда мелких за ней.
Это младшая сестра, она тут без старшей хозяйничает как хочет. Поосторожнее с ней, только поздно. У меня ноги-руки будто деревянные, сумел только повыше положить сестренку и как остолбенел. Даже мысли и те выветрились. В тряпку не превращаюсь, видно, как Буратино стал, дуб дубом. Последней мыслью забраться повыше, чтоб вот эта подлая мелочь не добралась и не расколотила. Не такая уж подлая, играться нравится, как всем в их возрасте так бы Лиза их оправдала. Она всех оправдывает. Даже меня, вот даже, когда ничего сделать не могу.
Только забрался, шаги. Еле голову повернул старшая идет. Осматривает стеллажи, собирает игрушки, поломанные и побитые. Часть обратно на полки, если поправить можно, частью в мешок, если ни на что не годны. И ногой притаптывает; чтоб не мучились. Меня увидела, улыбнулась.
Вижу, сестру нашел.
Столько детей откуда? даже губы переставали двигаться.
У нас уговор. Кто хочет придти, приходит, или приводят ваши же. У вас ведь не любят чужих, да? Они все здесь, играют.
Вам это зачем?
Мы этим живем. Всем хорошо и нам тоже, снова улыбнулась и спросила: Играть будешь?
Денег на машину нет, а за такой уход да внимание. Кто поцарапает, считай, зарплата уйдет. А и что, что свой мир, он все равно по людским законам живет. Это Лиза может навоображать всякого, а потом мечты в жизнь перетаскивает. Я существо куда проще, мне большого не надо, даже боюсь я его, необычайного, великого. Ну вот скажем, зарплаты в миллион не могу себе представить. Или хотя бы владельцем сервиса нашего, как дядя Леша не могу. Не умею. Наверно, потому Лиза за нас двоих фантазирует, придумывает всякое. Она, если старание приложить, горы своротит. Это мне по земле ходить, а Лиза
Старшая дальше пошла, а я чую, оцепенение с меня как-то незаметно сходить стало. Руки задвигались, ноги, сам зашевелился. Мимо меня брат их прошел, я замер, нет, не заметил, пошел за сестрой, побежал даже. Чего ж он без удовольствия тут живет, в этом доме игрушек? Или переиграл уже? Или не научился? Да какая разница, сваливать надо.
Снял осторожно Лизу с полки и спрыгнул. Зря, ноги подкосились, еле встал, рано расходился, выходит. Медленно, по чуть-чуть, пошел, нет, не назад, ну их, через комнаты. Коридорами лучше, может где дверь та самая сыщется. Поди пойми этот дом.
Повернул налево, повернул направо. Стеллажи кончились, коридоры начали ветвиться. Лабиринт, одни коридоры петляют, расходятся, сходятся. Лиза пошевелилась во внутреннем кармане или мне показалось? Спросил, не надо ли чего? Нет, хотела узнать, мы домой пойдем или ты решил. Нет, твердо, уже идем. Я тебя несу. «Спасибо, братик», прошептала, меня в слезы бросило. Пока утирал, увидел дверь в конце пути. Может то, а может и нет. Подкрался, открыл махонькая комната с узким окошком. И кромешная тьма за ним, неужто так поздно, ведь час от силы побыл. Неважно, мама волнуется, дверей тут поди найди, надо через окно махнуть,. Открыл, свет ослепил. Утро уже. Спрыгнул наземь, побежал через хлесткий тальник, тут где-то забор должен быть, где-то тут, тальник мешает, не продерешься, ни тропки, ничего, джунгли.
Вдруг на поляну выскочил. А там четыре тигра одного доходягу-льва не то охраняют, не то добивают. Я замер, аж в пот бросило? Чья-то игра или взаправду вижу? Хотел назад бежать, да вдруг на брата бледного наткнулся; как назло. Стоял за спиной с пикой, сверлил глазами. Я смотрел на него, пока сзади не рыкнули, утробно так. Парень молча копье протянул и будто испарился, только ветви хлестанули по лицу, ослепив.
Я обернулся, пика заискрилась, а рука снова начала деревенеть. «Будешь моим сторожем», вспомнил слова младшей, разом передернуло, не такое ли оружие братец подал. Тигры сжались и отошли, обнажая решетку. Я проскочил мимо хищно улыбавшихся зверюг и бросился к решетке. Одна пика содрана, как раз. Рука уже болеть перестала, когда перепрыгнул, пика со звоном встала на прежнее место; не оборачиваясь, побежал через арку к улице. Солнце слепило. Распахнул куртку, парит.
Ты как? рисованное лицо сжалось, головка едва заметно кивнула. У меня сердце екнуло.
Все болит как будто отлежала. Братик, но ведь это лучше, я ведь уже чувствую, значит, я есть. И буду.
Я кивнул, и побежал, стараясь смотреть под ноги, только чтоб не упасть, не сбиться. Слезы застили глаза. Ничего, осталось немного, поскорее б добраться. Мама, конечно, испугается, но это так всегда вначале. А потом мы вместе что-нибудь придумаем; обязательно.
Из страны Оджибуэев
Морозец усиливался да и ветер не отставал, заставляя пригибаться к промерзшей земле. Наконец, вдали показался перекресток. Индеец ускорил шаг. Хорошо бы за ним находилось хоть какое жилье, хоть сторожка. Все лучше в теплом подвале, пускай и в обществе крыс, чем еще одну ночь на ледяном ветру. Ему сейчас главное переждать. Морозы делали его хрупким.
Вот незадача! Он даже притопнул с досады. Светофор стоял на перекрестье дорог, одна с юга на север, другая с запада на восток. Сколько раз он так обманывался, ожидая одно, а получая совсем другое. И что теперь? Идти дальше, или свернуть на юг?
Индеец вздохнул, огляделся по сторонам. Сколько он уже в пути, сколько бредет по дорогам, и все одно. Но это не значит, что он остановится, обязательно доберется до заветной цели. Вот только где она, в какой стороне?
Индеец топтался у светофора, размышляя, и не заметил, как рядом остановилась машина. Спохватился лишь, когда открылась дверь, и цокнули каблуки. Индеец замер, разом превратившись в игрушечного истукана двадцати сантиметров ростом, случайно забытого ребятишками. Ведь он и был им куклой, коричневой пластмассы с прежде роскошными перьями на голове, ныне оббитыми, в наглухо зашнурованной куртке, кожаных штанах и мокасинах, сжимавший в руке томагавк. К поясу прикреплен широкий нож на ремешке, на спине верное копье. Все необходимое для того, чтобы выжить в долгом путешествии. В которое он когда-то отправился.
Женщина выбралась из машины, разглядывая игрушку. Забарахлил навигатор, она съехала на обочину, чтобы свериться с картой, и тут взгляд соскочил с бумаги за стекло. Пластиковый Индеец двигался, смешно почесывая затылок, ворочал головой, будто что-то искал. Радиоуправляемая игрушка? Женщина обернулась, пустынь, припорошенная первым снежком, раскинулась на километры, на заснеженной обочине никого. Да и кто мог играть в этой глуши? Верно, выбросили, а батарея еще работает. Кукла вдруг прекратила двигаться. Вот заряд и кончился.
Она взяла игрушку, повертела в руках, но не нашла крышки, фигурка казалась литой, только оружие снималось. Положила на сиденье рядом, привезет сыну, ему должно понравится. И повернула на север.
Монотонный путь, изредка прерываемый лощинами с обнаженными деревцами, да убогими деревушками, чьи дома лепятся друг к другу в надежде выстоять под напором надвигавшейся зимы. Одинаковые думы, всегда приходившие в промежутках между беготней по городу, тому или другому. В городах нет места мыслям, но по пути однообразные мысли непременно посещают разум. Она вздохнула, поправила выбившуюся из прически прядку, волосы начали тускнеть и сечься, да неважно, и снова взглянула на подобранного Индейца. Почему-то ей показалось, он так же пристально смотрит на нее.
Куда ты едешь? спросили Женщину. Голос вернул её из далёка. Смешно, она забыла название города, столько их было, столько будет еще. Неудивительно, что все они слились в одно, превратились в кашу, выбирай любой, черпай названия ложкой.
Не помню, сейчас посмотрю, и только потом обернулась, сообразив, что одна в салоне. Так откуда же прозвучал вопрос? Долгонько пришлось ей искать, пока Женщина не поняла, кто именно ее спрашивает. Или что
Она ударила по тормозам, машина резко встала. Индеец кубарем слетел с кресла на резиновый коврик, быстро поднялся, под пристальным взором изумленных глаз поправил одежду, подобрал выпавший нож, вскарабкался обратно и повторил вопрос. Сзади требовательно загудели, Женщина, не обращая внимания, взяла в руки игрушку.
Куда ты едешь? в третий раз спросил Индеец, она видела, как шевелятся побитые морозом маленькие губы, но все еще не могла поверить случившемуся. Мне в другую сторону надо.
Далеко? не удержалась она, чувствуя, как ее пробирает озноб.
Наверное, да, я не могу сказать тебе, Индеец нахмурил лоб, задумавшись. Оба молчали: Но если ты едешь в город, остановись где-нибудь в центре. Зима начинается, надо искать место потеплее.
Женщина осторожно вернула Индейца на сиденье. Тот выпрямился, не спуская с водительницы угольков тёмных глаз.
Так ты живой? удивленно произнесла Женщина. Индеец пожал плечами.
Все игрушки живые. Ты исполнишь мою просьбу?
Она хотела что-то сказать, но передумала, снова надолго замолчав. Смотрела в зеркало заднего вида, машинально приглаживая прядь. На Индейца старалась не оборачиваться. Будто надеялась, что морок извечного одиночества путешествия сейчас пройдет стороной, попугает ее и сгинет. Все сгинет, а она снова останется с воспоминаниями, с навек замершей игрушкой и с тем, кто всегда ждет в конце пути.
Машины объезжали остановившееся авто, водители кто красноречивыми жестами, кто ругательством, выражали своё недовольство. Женщина сглотнула ком в горле. И наконец, кивнула. Индеец поблагодарил, склонившись в полупоклоне. А она спросила, вдруг вспомнив увиденное на перекрестке:
Ты долго бродишь вот так?
Три лета и две зимы, новое молчание. Женщина тихо произнесла:
Вот как. Я столько же езжу.
Ты тоже что-то ищешь?
Нет. У меня такая работа. И, да, я ищу. А ты с фабрики сбежал?
Это долгая история. Я расскажу по дороге, если хочешь.
История Индейца, и в самом деле, оказалась длинной. Он появился на свет шесть лет назад в цехе номер три. Его и еще полторы тысячи братьев, собранных в ту смену, упаковали в коробки и развезли по магазинам. Купили не сразу, игрушка была дорогая, не раз и не два Индеец видел, как родители бедных детей отказывали им в подарке, не в силах заплатить за Оджибуэя.
Его приобрели через полгода, на распродаже. Так он обрел первого хозяина: бойкого мальчугана, расстреливавшего свои игрушки резиновыми снарядами из пушки. Это повторялось изо дня в день. Игрушки, сколько их ни было у мальчугана, хоть и роптали, но покорствовали жестокостям повелителя. Месяца четыре прошло, прежде чем Индейцу удалось подговорить группу игрушек бежать: он был самым высоким и крепким среди собратьев, и потому его уважали. Но странное дело, едва нестройная группа выбралась на улицу, многие испугались открывшегося им мира и тотчас вернулись назад. А после ночевки на природе он и вовсе остался один. Но и не думал возвращаться. Отправился искать нового хозяина.
Каждая игрушка должна иметь хозяина, иначе теряется ее смысл. И это такое же незыблемое правило, как и то, что она должна быть живой. Сейчас мало кто помнит об этом. Даже те, кто создает игрушки на громадных предприятиях, в дизайнерских студиях, на заказ для себя или своих детей, думают, что лишь вычерчивают эскиз модели, а затем собирают все воедино. Но когда действо заканчивается, в последний момент из колодца души, пусть мелкой, пусть заложенной и перезаложенной, отдается малая толика самости. Чтобы игрушка могла жить и помнила, что для нее человек не просто конструктор, но прежде всего Создатель. И как всякий человек, пускай и бессознательно, пусть и отрицанием верит во всевышнее существо, так игрушка верует в человека, жаждет внимания его и не может обрести покой иначе, нежели в руке хозяина, каким бы он ни был, как бы ни обращался с ней.
Потому и Индеец отправился навстречу неизвестности, и скоро его нашли. Новый хозяин, не в пример прежнему, заботился о нем, относился бережно, но был рассеян, и часто забывал то под дождем, то в зубах любимого щенка. А позже и вовсе передарил младшему брату, пожелавшему иметь такую игрушку. Братик был слишком мал, чтобы понимать, как играть с Оджибуэем, он лишь хотел то, что есть у старшего, и получив пластикового человечка, быстро разочаровался в нем. Тогда Индейца отдали бедным родственникам, где он долго служил яблоком раздора в вечной войне двух близнецов за всякую вещь, которая не могла быть поделена меж ними.