Не переставая бормотать, она запихнула Мальцу в рот кусочек соленого кровоточащего мяса и тут же, приподняв ему голову, влила горького травяного настоя. Малец наконец-то разглядел ее лицо. Нет, не старуха, но и не сказать, что молода. Не красивая и не уродливая. Непонятно какая, но не похожая ни на одну из виденных Мальцом женщин.
От питья Малец опять «поплыл», зато ноги перестали болеть. Хозяйка между тем встала над ним на четвереньки и тихонько заскулила. Мальцу казалось: она раскачивается вместе с полом и комнатой, и только черные затененные глазницы неподвижны.
Хозяйка на четвереньках же начала пятиться. Отвисшие груди проволоклись по животу и ногам Мальца. Поскуливая и повизгивая, ведьма принялась вылизывать ему пах. Сердце отрока ударило, дважды подпрыгнуло и остановилось. Он перестал понимать: жив или умер. Чувствовал только жаркий мокрый язык да то, как распирает изнутри.
Сердце не билось, но грудь и плечи будто раздались. Малец хотел спросить: что с ним? Но в горле заклокотало рычание. Невиданная мощь толкнула вверх. Малец вскочил и тут же повалился на карачки. Стоять на ногах стало трудно. Тут Малец глянул на свои руки и ужаснулся. Толстые, как корни старого дерева. Жесткий бурый волос, густой, как мех, ладони с медвежью лапу. Четырехпалые, с желтыми кривыми когтями. Но все же ладони, а не звериные лапы.
Впереди маячило-белело бабье тело. Оно как-то уменьшилось, умалилось
Ноги толкнулись сами и бросили вперед. Когти рванули шкуру на полу. Хозяйка обернулась, глянула снизу, из-под руки, и прижалась к полу. Лицо испуганное.
В горле опять родилось рычание, хозяйка поспешно задрала зад, и чужое мохнатое могучее тело рванулось вперед, упало на нее сверху. Окостеневший уд воткнулся с маху, как рогатина. Хозяйка заверещала. И завыла, когда бушующее внутри мохнатого тела пламя скрутилось до копейного жала и выплеснулось красным огнем в самое нутро.
И враз сгинул могучий зверь. Мощь покинула Мальца, он соскользнул с бабьей спины и вытянулся на замаранной шкуре.
Хозяйка тоже легла рядом, повернула к себе его голову, поцеловала мокрыми, солеными от крови губами.
Бурый, прошептала она. Ты Бурый!
Малец враз ощутил: так и есть. Могутное имя. Страшное. Его.
Быть те Бурым отныне! Хозяйка прижималась к нему, ластилась. Не забудь меня, грозный. Не забудь, кто тебя нарек!
Нет, хрипло сказал Малец. Нет, не Малец. Бурый. Не забуду, тебя, навия. Коли не забоишься.
Кромешница вскрикнула радостно, захохотала, набросилась, затормошила, разожгла и соединилась с ним уже в человечьем облике. Вышло совсем не так, как прежде. Но хорошо.
Однако ж навия баловала его, кормила, поила, плясала для него, уже не хромая, и нога без лубков.
Бурый подивился, куда делась ее колченогость:
Где ж хромота твоя?
Нету, избавитель! Кромешница захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался.
И он порадовался, не зная еще, что взяла навия его юность. Себе взяла. Вытянулась ею вся из-за Кромки, явилась в людской явий мир.
Но после, узнавши, не обиделся. Потому что к тому времени брал то же у других. Научился.
Утром ведьма вывела его к Дедке.
Меньшим показался ему и ведун. Много меньшим, чем ране.
А Дедко ухмыльнулся широко.
Ну? спросил.
Бурый! сказала ведьма. Бурый он! Чуешь, старый?
Ох, чую! Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился.
Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено.
Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Он сидел за длинным столом, в центре. Справа Дедко, слева хозяйка. Да та не столько ела, сколько прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг него ужицей.
Пей, любезный, ешь, любезный
И он наворачивал. Добрая еда, а питье и того лучше.
И как ты, мать, зелье духмянишь? спрашивал по третьему разу Дедко. Чисто июльска роса!
А то! Хозяйка расплывалась улыбкой. Мне лешак тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась?
Дедко захихикал.
Не, сказал, молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо!
Спробуем? сощурилась ведьма. Я теперича молоденькая, надоть третьего кобеля завесть!
Дедко отставил чарку, запустил персты в нечесану бороду, тоже сощурился и сложив из изуродованной руки кукиш, наставил на хозяйку.
Нутко, мать, зачинай плясать! Подолом крутить, меня веселить! пропел он высоким голосом. И застучал правой рукой по черным доскам, так же припевая:
Ой-хо! Ой-хо-хо!
Скачет милка высоко!
Высоко-высоко!
Милка черноока!
Личко красное!
Губки ласковые!
И к изумлению Бурого, навия тотчас принялась кружить да подпрыгивать на месте пьяным тетеревом. А лицо у нее стало злое-презлое. Дедко же поколачивал по столу шибко и весело да подпевал:
Ой-хо! Ой-хо-хо!
Скачет милка высоко,
Легки ножки пляшут,
Нету милки краше!
Наконец хозяйка изловчилась совладать с руками-ногами да сотворить противные чары. Пыхтя и отдуваясь, она плюхнулась в деревянное креслице и злобно плюнула в сторону обидчика. Не достала.
А ты мне подначки не кидай! ухмыльнулся ведун. Я те не мужик черный.
Сподтишка меня достал! обидчиво прохрипела навия. Другой раз ужо поплачешь!
И другой раз, и третий! Дедко захихикал. Ладноть, чё нам с тобой пихаться, праздник губить? Пошутил я. Посчитаемся, не серчай!
Ыть тебя, старый! Хозяйка махнула рукой. Посчитаемся! Уймись! За него от, кивок на Бурого, все долги с тебя вон на сто лет вперед!
Встала, обняла голову отрока, проворковала на ушко:
Пусть энтого Дедку лиховина пожрет, брось его! Останься со мной! Нежить тя, холить да ласкать буду, как никто!
Чё, шепчет с ней жить? поинтересовался Дедко. Ты ее слушай-слушай, так бестолком и помрешь. Да я ить тебя и не оставлю! Встал, поклонился: Благодарю, Хозяйка, за угощенье да наученье. Время в дорогу, к своему порогу.
Малец, ставший отныне Бурым, сообразил: не навию он благодарит, а истинную свою Хозяйку.
Пойдем, малой! бросил Дедко и вышел в сени.
Бурый встал. Навия фыркнула, обняла его, прижалась мяконько:
Приходи ко мне, слышь, приходи! Как надумаешь, только в лес выдь да меня вспомни. И ступай, куда ноги ведут. Без дороги ко мне и придешь.
Малой! донеслось уже со двора. Сколь тебя ждать!
Навия еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя.
Старый козел! проворчала. И тут же ласково добавила: Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай!
Не забуду! пообещал он, не лукавя.
Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны.
Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его.
Сядь! махнул он мишке.
И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул Бурого в лицо.
Брысь, шелудивые! гаркнул из-за ворот Дедко. Сколь мне ждать, малой?
Звери отпрянули, а Бурый, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес.
Когда Бурый оглянулся, не было уже ничего: ни ограды с черепами, ни ворот, ни дома за ними.
Но он знал: захочет дорога откроется. А он захочет. Судьба у него по Кромке ходить. И за Кромку.
Павел Мамонтов. Волчонок
Наконец-то! изрёк молодой крепкий мужчина и сладко потянулся.
Он взирал с обрывистого берега на ближайший прибрежный холм, облюбованный вполне себе ладным городишком. Первая линия деревянных стен доходила почти до самой пристани, обустроенной на песчаном берегу, а на вершине холма алел червлёной крышей детинец, где жил княжий посадник. Он тоже был окружён стеной.
Мужчина поправил тесёмки заплечного мешка и тула со стрелами, давая передышку затёкшим плечам, и уверенным шагом направился в город, по хорошо заметной тропинке.
На нём свободно висела меховая безрукавка, по прохладному времени накинутая поверх льняной рубахи с вышивкой, на ногах порты и кожаные поршни, до колен поднимались обмотки всё из хорошей ткани. Длинные, слегка вьющиеся русые волосы до плеч удерживала перевязь вокруг головы. Но самое главное: между тесёмками рубахи на груди поблёскивало серебряное кольцо. Не гривна вокруг шеи, как положено уважаемым мужам, а чуть вытянутое кольцо, не очень толстое и не широкое взрослый мужчина через него два пальца протолкнуть может, но для того чтобы показать всем, что ты свободный человек, в самый раз хватит.
Об этом же куда лучше могли бы сказать топор и нож, болтающиеся на поясе у путника, но оружие есть и у татей, а серебро, да ещё такое приметное, они носить не станут.
Мужчина шёл мимо пристани, не скрываясь, прямиком к воротам, внимания на него никто не обращал. Голубые внимательные глаза цепко и жадно осматривали всё вокруг, словно в следующий раз ему придётся пройти этим путем в темноте. Так, бывает, смотрят дети, когда оказываются на новом месте.
Лицо путника, доброе и открытое, не выражало каких-то особых эмоций, да и взгляд был такой же, скорее любопытный, чем угрожающий. Широкий лоб, прямой нос, ровные губы, аккуратная русая борода, как и положено всем уважаемым мужам, только скулы, чуть-чуть широкие, выдавали в нём самую малость чужинской крови, скорее всего степной. Ну так этим никого не напугаешь и не удивишь.
У распахнутых настежь ворот стояли вои, не гридни, а княжьи отроки, молодые безусые юнцы, но в такой броне, что даже важные купцы, проходя мимо, отвешивали им уважительные поклоны. На одном блестел добротный панцирь, на другом посеребрённая кольчуга. Щиты были закинуты за спину, алые сапоги до колен, бархатные штаны почти полностью скрывал подол доспеха. Даже шлемы отроки не снимали, хотя те нагревались от солнца и не одна струйка пота уже сбежала за шиворот.
Доброго дня! поздоровался путник.
И тебе скатертью дорога, не слишком приветливо, но и без агрессии ответил гридень в панцире.
Хороший у вас город, переночевать путнику будет место?
Да уж найдётся, серебро в карманах есть?
Имеется.
Тогда по левую руку от детинца, у Якуба Бочки на постоялом дворе. Торговать чем будешь?
Да я скорее компанию ищу на работу наняться.
Оно и видно, вздумаешь торговать, пошлину отдашь тиуну на рынке. Забалуешь не взыщи, выкинем из города, а если должен кому останешься холопом отрабатывать будешь.
Зачем мне бучу устраивать? Да и быть в долгу я не люблю.
Тогда проходи.
Спасибо!
Хотя постой, путник обернулся, гридень и сам не понял, зачем захотел задать этот вопрос: А зовут-то тебя как?
Меня? Корт!
Гость прошёл через ворота и тем же уверенным скорым шагом направился к своей цели. В походке его угадывалось, что он точно знает, чего ищет, но в этом городе впервые.
Вскоре его ушей достигли звуки рынка: крики зазывал, дудки скоморохов, ропот толпы. Это пока ещё была не ярмарка, которая скоро захватит весь город и выплеснется за стены прямо к пристани, это было славное торжище, на котором искали, как потратить серебро, в основном приезжие купцы и их слуги. А потратить было на что: орехи, мёд, ягоды все дары леса. Солонина для тех, кто собирается в долгое плавание. Конская сбруя тут она дешевле, чем на юге. Ткани товар заморский, редкий. Кожи на любой вкус. Хочешь передохнуть возьми горячую лепёшку, можно даже с мясом, возьми мёда или морса, сядь под навес и смотри, как скоморохи кривляются. Или просто посмотри на весёлую разноцветную толпу.
Корт подошёл к толпе мужчин, выстроившихся полукругом близ большого подворья какого-то купца, да так плотно, что и кошка не пролезет, но у гостя получилось.
И в этот момент, растолкав толпу, наружу вырвался пегобородый мужичок в распоясанном кафтане.
У-у-у, чумное отродье, погань кривоногая, пригрозил он небесам, тряся кулаком. В немаленьком, кстати, кулаке был зажат ремешок, на котором болталась мошна. Пустая.
Корт юркнул в просвет в толпе, так что оказался в первом ряду зевак.
На драной циновке восседал паренёк трудноопределимого возраста. Его голые выше колен ноги были поджаты, тело укрывала драная дерюга, а голову украшала явно очень дорогая шапка. Вокруг шеи была обвита гривна, болталась еще пара оберегов, а на пальцах поблескивали два серебряных кольца, тоже не дешёвых. Все эти вещи так не сочетались другом с другом, что невольно напрашивался вопрос: что тут творится?
Охо-хой, народ простой, народ честной, вопил загорелый паренёк в веснушках, громыхая деревянным кувшином. Не проходи мимо, отведи лихо. Всё, что у меня было, я промотал, потратил. Всю удачу свою родную оставил. Одна шапка на голове оставалась, да и та в залоге у шинкаря затерялась. Кто смелый, остальную мою удачу испытает, кто шапку мою заберёт, а меня самого в холопы возьмёт? Всю зиму кормить-поить будет, а по весне на волю отпустит.
Почём за шапку просишь, Рябчик? выкрикнул кто-то.
А скока серебра влезет в неё, столько и возьму. Что, нету? Так садись со мной играть, выиграешь у меня всё, я и шапку на кон поставлю. Ставишь грошик, возьмёшь ногату, ставишь ногату возьмёшь гривну. Ну что, народ простой, кто храбрый, да лихой?
А давай со мной! басовито прогудел кто-то.
Растолкав всех, к пареньку вышел детина с окладистой чёрной бородой, себя поперёк шире, в дорогой крашеной свитке.
Вот это храбрец, вот это по-мужески, не трусливо. Во что играть будем? Чёт-нечет, больше-меньше, два на три, только серебро сперва покажи.
Серебро имеется, бородач бросил на песок перед циновкой несколько обгрызенных кругляшков.
Игра длилась долго, Рябчик проиграл несколько конов, и вроде бы удача улыбнулась бородачу, тот удвоил ставки и проиграл весь навар за два хода, ещё и своё оставил. Бородач порывался продолжить игру, но Рябчик отказал:
Удача твоя сегодня слабее моей, иди лучше квасу испей.
Собравшийся народ оттащил проигравшего, его место занял другой беловолосый карел, в меховой, несмотря на жару, одежде. Он поставил беличью шкурку и проиграл её, а потом ещё две таких же.
Игроки сменяли один другого, коны длились долго, за игрой было в самом деле интересно наблюдать, но все соперники Рябчика неизменно проигрывали, обычно немного, а если оставались в выигрыше, то совсем чуть-чуть, что только подзадоривало остальных.
Корт внимательно наблюдал за игрой, наблюдал долго, так что шум на рынке уже начал постепенно стихать. Еще он заметил, что не один он такой внимательный и стойкий. Таких людей было не меньше трех.
Очередной игрок поднялся с песка, теребя в руках резной кусок серебра: с чем пришёл, с тем и ушёл.
Давай я! вызвался Корт.
Давай, смелый человек, испытай удачу. Повезёт в кармане серебро зазвенит, в брюхе мёд забурлит. Чёт-нечет.
Больше-меньше.
Хорошо, мой первый бросок. Серебро покажи!
Корт бросил в дорожную пыль тонкую пластинку серебра.
Ногата с мизинец, моя с большой палец. Я бросаю первый.
Рябчик погремел кувшином над головой, бросил, вышло мало. Корт взял свою очередь и выиграл.
Ай, не пошло, ну что, гость дорогой, возьмёшь своё?
Нет, играю на всё.
Ай, храбрец-удалец, на все руки молодец. Бросай, что поделаешь.
Давай ты первый.
Ох, ну как скажешь, только чую я, удача моя ушла.
Рябчик кинул: выпало чуть лучше, но удача его и вправду покинула, и кости тут были ни при чём.
Ай, ну что я говорил, пропала моя удача, ничего не попишешь, бери, удалец, бросай Ты чего? взвизгнул Рябчик: его руки оказались в железной хватке противника, когда, собрав кости в пригоршню, он передавал их Корту. Не забалуй тут, ааа ратуйте, гридни, отпусти ооо-ййй.
Корт чуть провернул кисти, и из рук Рябчика выпали кости, только их было в два раза больше, чем положено в этой игре.
Плут, тихо сказал кто-то в наступившей тишине, а потом будто плотину прорвало мужи ринулись бить обманщика, тот только успел завопить:
Не убивайте!