Ранним вечером Ул вернулся в Заводь так, как и не мечталось. Он восседал в роскошной белой с позолотой коляске, запряжённой парой крупных коней. Правил конями великан, блистательный и страшный: от одного его вида вся детвора попряталась. Коляска вкатилась во двор большого дома лодочника. Сото сам вышел, недоуменно осмотрел гостей и пригласил великана отужинать, здороваясь с ним, как со знакомым и ничуть не опасным человеком.
Хэш Коно, не смея быть невежливым при чужих, выговорил Ул. Одолжите мне для дела бадью, птичью клетку и длинный нож.
Поешь сперва, все работники уже сыты, тебе мало что осталось. После бери, что найдешь из запрошенного, глянь вон в сарае, разрешил Сото и отвернулся.
Как будто для него привычное дело невесть кому и без пояснений выдавать самые неожиданные вещи! Ул быстро проглотил ужин, перерыл сарай и умчался
Еще до зари Ул явился во двор Коно с добычей. Мама, истомившись ждать дома, тоже пришла и тихонько стояла у ворот. Она с гордостью наблюдала, как сын грузит с помощью взрослых работников в коляску заполненною водой бадью и бережно ставит на сиденье птичью клетку. Ул за ночь весь измазался в тине, иле и травяной зелени. Пришлось наспех мыться прямо во дворе и заворачиваться в мешковину, чтобы поскорее обсохнуть. Наконец, садиться в коляску на пол, не смея пачкать и мочить подушек И вот коляска тронулась. Ул удалялся от Заводи и знал, что чуть погодя в убогую лачугу травницы повалят гости, кто с поленом, кто с кринкой молока, кто с добротной тканью на полотенце. Еще бы! Серого паучка доставили из Полесья в золоченой карете и увезли обратно, как важного человека. При нем был вооруженный охранник. Немыслимое событие! Четыре года назад Ула и мечтать не могла, что от сплетен сама станет отбиваться
Ул уезжал, не радуясь своей случайной славе. Он был слишком занят мыслями. Даже лошади не возбуждали интереса.
Спину пробирала лихорадочная, крупная дрожь.
Ночью, завершив дела с ловлей подарка для Лии, Ул задремал, и тогда щеку погладил ветерок, в ухо шепнулось нечто лиственное, перед приоткрытыми со сна глазами краешком мелькнуло перламутровое видение словно мотылёк оставил след пыльцы в тумане Пойди поймай! Не проще, чем прибрать в ладонь падающую звезду: след есть, а звезды уже и нет. И дырки в небе, где место освободилось, не видать. Ул ночью потянулся к чуду и в ладони ничего не осталось, только ощущение неосторожно разорванной паутины.
Лия лежала в саду, на той же кровати. Она казалась бледнее вчерашнего и кусала губы. Сердитая золотая женщина сменила платье на еще более яркое и навешала новые украшения на запястья, шею Мать Лии соизволила лично влепить «негоднику» подзатыльник и старательно протёрла руку платком.
Я жалею, что поддалась на каприз. Ей хуже, в голосе звенели льдинки. Отдай, что принёс, и убирайся.
Вам придется немного подождать, я быстро, пообещал Ул. Низко поклонился и добавил, упрямо не замечая гнева хозяйки богатого дома. У меня уговор с другим человеком, с вами уговора нет. Для вас я не стал бы искать птицу. Простите.
Да ты не паучок, ты тварь ядовитая, опасно тихо выговорила золотая женщина, глянула на дочь, поджала губы и удалилась за плотную зелень вьющихся стеблей.
Ул огляделся, выбрал место и полез на дерево, попросил подать клетку и сам подвесил. Великан, вот уж кто не был равнодушен помог, хотя вряд ли хозяйка одобряла его поведение. Затем работники богатого дома приволокли бадью и установили под деревом, в тени. Ул ещё раз оглядел сделанное и остался доволен. Поднял раскрытую ладонь, посвистел. Птаха спорхнула из клетки, в которой ещё ночью были выломаны два прута.
Птаха села на жёрдочку указательного пальца, и Ул плавным движением опустил руку, продолжая посвистывать.
Мы знакомы давно, с весны, сказал он, рассматривая птаху при свете дня и заново радуясь, как всё складно получается. Будто он вправду поймал на ладонь перламутр из сна. Это зорянка. Лия, я пересажу её к тебе. Она не клюётся.
Она ручная? Лия порозовела от прилива радости, глаза заблестели.
Не особенно. В её гнездо лез дикий кот, я прогнал. С тех пор мы не виделись. Птенцы уже улетели, я думал, трудно будет найти её, но мне повезло. Я сказал, что прошу вернуть долг.
Тебя понимают птицы?
Нет то есть не знаю. Не думал. Одна вот поняла. Она, пожалуй, согласна петь тебе. В саду ей будет хорошо. Только не чини клетку, не пробуй удержать зорянку силой. Я почти закончил, Ул покосился на сердито шуршащие вьюны зелёной загородки. Лия, послушай внимательно. Даже Закрой глаза, так правильно. Закрой и слушай. Так ага Ул и сам зажмурился. Помолчал, выравнивая дыхание, и стал выговаривать слова в том ритме, что почудился в ночном ветерке. Каждый день, пока поёт птаха, станет годом каждый день, пока цветёт кувшинка, станет радостью я бы желал дать много но черпать допустимо лишь то, что есть в колодце прости, если дар нехорош его теперь не вернуть, слова сказаны.
Ул пошатнулся, сполз в траву, недоуменно моргая: день погас, тьма пала, и с ней пришла тишина, беспросветная. Сил в паучьем теле не осталось, ощущения жизни тоже. Затем стеклянно зазвенел голосок зорянки и обморочная, злая тьма стала оседать, как кудель сугроба, из которого солнышко скручивает нитку весенней капели. Свет прибывал, тепло трогало кожу, взламывая лёд усталости. Ул уже понимал, что стоит на четвереньках, часто дыша. Он опирался в траву напряжёнными пальцами, локти дрожали, ходуном ходили. Пот заливал лицо, волосы прилипли ко лбу.
Сердце, запертое в клетке рёбер, оно тоже птаха, ему на волю хочется, вот и бьётся, болит.
Сладилось, не веря себе, выдохнул Ул. Ухожу. Простите, добрая хозяйка, я не желал вам перечить.
Откуда бы найдёнышу из нищей деревеньки знать текст «Розы и соловья»? теперь в голосе золотой женщины был чистый лед, студёный. Чей ты подсыл?
Какой такой розы? без интереса спросил Ул, кое-как разгибаясь и начиная путь по саду, хотя от каждого шага его мотало, прикладывая ко всякому дереву. Простите уже иду. Ухожу.
Читал сам, учил долго?
Не умею читать. Простите, мне пора. Завтра сенокос, работы много, а я устал. Совсем устал.
Сколько он запросил, Гоб?
Сказал, так надо для Лии, более мы ничего не оговаривали, хотя я прямо спросил об оплате, отозвался великан, поддел Ула под живот и забросил себе на плечо. Если позволите, я отвезу его обратно. Он взмок и не стоит на ногах. Его колотит так, что и меня малость трясёт. И он совсем холодный.
Как же мне понимать то, что я слышала? матушка Лии вышла из-за зелёного полога и встала, гордо вскинув голову и неловко теребя в пальцах платок. Эй, гадкий мальчишка, я не поверила в представление. Не смей больше шнырять близ дома, не смей выставлять условий. Я видела много таких, прикидывались блаженными, волшебниками. Со мной это не пройдёт, в тебе нет и капли благородной крови белых нобов-лекарей. А была бы вся их сила, и она такого не исполнит, проверено. Не видать тебе золота.
Ул смотрел сквозь слипшиеся пряди волос, щурился. Он не мог поднять головы, словно щека прилипла к плечу великана Гоба. Женщина теперь Ул понимал отчётливо напоминала ему старого Коно, она даже «эй» выговаривала похоже, с вызовом. Она, как и лодочник, не умела переступать через гордость. И терять не умела. И просить вот это особенно. Так что сейчас у хозяйки богатого дома свободы осталось куда меньше, чем у птицы, запертой в настоящую клетку. Женщина делала все, чего не желала делать, и отказывала себе в проявлении настоящих мыслей и чувств. Спасибо ей, хотя бы промолчала, давая Гобу право воспользоваться коляской.
Скоро Ул оказался уложен на подушки, и не смог сползти оттуда на пол. Было странно подумать, что недавно он сам шёл по саду, пусть и шатался, но ведь шёл Неужели несколько слов из ночного сна могли так измотать? Непосильно пошевельнуть пальцем. Только глаза улыбаются солнцу, не щурясь и не упуская сияния радости. Он по-прежнему цветочный человек. Лия раскрасила его так основательно и от души, что серость больше не сможет вернуться. Никогда.
Кони отстукивали копытами дробь, и она была музыка этого замечательного дня. Впереди сенокос, время сводящих с ума запахов, изнурительной работы и той усталости, которая не тягостна, потому что она следует за честно исполненным делом. Мама будет с гордостью провожать сына всякое утро. Сото не даст поблажки, как взрослому. Может быть, однажды о «паучке» подумает Лия, самое сказочное и невероятное создание в мире! И тогда снова на коже появится неприметный чужакам оттенок цветочной пыльцы ей ведь не запрещали думать, так? Счастливое лето.
Что со мной было? Чудо едва слышно шепнул Ул.
Он опасался спрашивать громче даже у себя самого, он боялся разрушить любопытством хрупкое чудо. И еще он боялся перемен и жаждал их! Сейчас, вдруг, он осознал: без вопросов жизнь проста.
Горизонт стоит на месте, как приклеенный, если не задать себе первый вопрос.
Сам человек тоже от рождения надежно укреплен, как трава на корнях. Сезоны приходят и уходят, а трава цветет в дни радости и мокнет под дождями бед, чтобы снова пробиться из-под льда обстоятельств. Боль, невзгоды, праздники все они не зависят от уверенного в своем покое человека, как погода не зависит от травы. Предрешенность деревенского быта сонная, по-своему удобная. Вытоптали траву? Выкосили? Так на то она и трава
Признав за собой силу менять обстоятельства, приходится встать в рост. Задав первый вопрос, приходится сделать шаг. Решившись искать ответ, надо напрячь силы и толкать прочь горизонт и обрывать по живому собственные корни.
Мороз дерёт по спине.
Дух вышибает сильнее, чем по весне когда пришлось рухнуть из кроны старого дуба и лететь бесконечно, слушая хруст то ли веток, то ли ребер
Я тоже сделал чудо, едва слышно выдохнул Ул, морщась и жмурясь, но не унимаясь. Сделал его Особенное. Не знаю, как. Не умею повторить. Но я сделал?
«Я не забуду», без слов пообещал себе Ул.
Даже если забыть проще.
Даже если спросить не у кого.
Даже если ответа и вовсе нет
Корни покоя оборваны. Первый шаг теперь неизбежен, и кто знает, что за тропа ляжет под ноги.
Ул приподнялся на подушках коляски. Глянул на крыши Сонной Заводи, уже заметные впереди, проследил блескучую гладь реки. Привычный мир казался особенно ярким. Он был родным, но вопрос, поселившийся в душе, вынудил смотреть на Заводь по-новому, видеть красоту золотого лета полнее.
Весь покой трава в сенокос она ляжет и высохнет.
Никакое иное лето не будет таким золотым и полным.
Лия выживет, одними губами пообещал себе Ул, отодвигая новый вопрос. Навестит. Я ведь её цветочный человек. Я подожду. И тогда
Бес. Постоялый двор у леса
Вы просили доставить, у самого плеча встал посыльный, после одного удачного поручения возомнивший себя частью ближней свиты. Бумаги он подал почти небрежно.
Просил? Я? промурлыкал бес. Ты забавен.
Вы приказали, гонец смутился, отступил на шаг и мгновенно припомнил, что бумаги ему велели положить на край стола и еще строго уточнили: не подходить к бесу со спины и не стоять рядом.
Однажды я всего лишь подумал вслух: «А что может записывать тот старый опарыш ночи напролет?». Дословно так. Досадно, что я помню больше, чем исполнитель Рэкст вздохнул. Разве я желал, чтобы некто умыкнул дневники у старика и выставил меня мелочным вором?
Нет, но
Значит, возжелал без мыла влезть в свиту, ласковости в голосе прибыло, как воды в весенний паводок. Того и гляди, плотина покоя прорвется, и тогда Но бес лишь принюхался и уделил гонцу косой взгляд. Так, что имеем? Негодный вор и боец из средненьких. Смерти страшишься, боли вдвойне. И меня втройне. Что ещё? Исполнителен, мстителен, жаден и склонен возводить стены, огораживая своё воруешь у слабых. Выдохни, не пускай слюни. Для свиты ты не годен, слишком прост и неинтересен. А вот управлять имением или торговым делом может статься. Счетоводу надлежит вникать в мелочи.
Жизнь за вас
Не положишь, сбежишь до боя, знаю. Не зеленей. Сам рассуди: велика ли ценность у твоей жизни, чтобы её класть на весы? То-то же пока что поезжай в Корф и собери отчет по торговле в княжестве Нэйво. Еще подробно изучи доходы города и рост порта. Да, в пути составляй всякий день лист относительно погоды и ветра, спрашивай о видах на урожай и о том, что было в окрестностях. Особенно меня занимают засухи и налеты саранчи. Если я не заскучаю, читая, ты в дальнейшем сможешь, пожалуй, считать и моё, и свое золото.
Исполню
Мне решать, исполнишь ли, оборвал бес.
Он отвернулся от гонца, быстро вскрыл непромокаемый чехол и углубился в чтение бумаг, добытых воровством.
« много раз встречал слова, но не точное их толкование. Что есть «царство»? Не ведаю, однако же это понятие не тождественно стране или даже миру. Оно определяет некий свод природных правил, подвластных бессмерти одного из видов.
Мы, люди, если и знали прежде, то ныне не помним, сколько всего видов у бессмерти. Я насчитал три, вникая в обрывки древних текстов.
Первое царство порождает бесов каменного толка, однажды я прочел их наименование горглы. Они сильны в непостижимых людям деяниях, меняющих сам мир русла рек, пики гор и впадины морей, засухи и штормы.
Второе царство роднится с тем, что произрастает, будь то травинка или могучий дуб. Имя сей бессмерти мне неведомо.
Третье царство, к коему, по моему наблюдению, относится всем ведомый багряный Рэкст, сродни звериному. Иной раз, позволю себе признать столь странное, я, видевший Рэкста близко, помню о нем не только со страхом, но с состраданием Худо, пожалуй, зверю в городах. Я видел пустынного льва, диковиной привезенного из-за моря в подарок князю. Видел его желтые глаза, тусклые от неволи. Иногда мне снится тот лев и я, ничтожный, просыпаюсь в поту и ощущаю горький вкус вины и боли, извечной вины и боли людской мы отняли волю у мира, когда самонадеянно назвались его хозяевами.
Зачем люди воздвигли решетку первого зверинца? И отчего не унялись после, видя ошибку и чуя вину?
Книга без переплета, запись 317»
Книга без переплета, бес вроде бы улыбнулся, быстро пролистывая страницы и уделяя каждой долю мгновения, так что они мелькали крыльями чайки и шуршали, вроде бы разговаривая Старый червь занятнее, чем я полагал.
Бес сложил листки и ещё раз бросил взгляд на тот, что оказался заглавным, прежде чем упаковать все в чехол.
«Полагаю, я видел бессмерть первого царства. И суть сего создания нечеловечна настолько, что рядом с ним Рэкст кажется мне роднёй. Я ощутил на себе каменной тяжести взгляд того существа горгла Оно не ведает жалости, сострадания или же теплоты, создаваемой из биения трепетного сердца. Оно стремится упорядочить всё вокруг, и суть его кристалл безупречный. Холодный, идеально заполированный, неизменный.
Верю, много мы могли бы узнать из книг городов. Верю, что созданы они именно сердцем людским. И больно мне сознавать, как велика наша утрата».
Бес усмехнулся, прижмурился и бережно перевязал чехол с записями кожаным ремешком. Опустил на стол и откинулся в кресле. Чуть погодя Рэкст прикрыл глаза и в зале стало тихо-тихо Гонец дышать, и то старался беззвучно. Вдруг бес заснул? Потревожишь, и прощай, мелькнувшая надежда возвыситься, пробраться в свиту.
Откуда бы ему знать, как были созданы книги городов, если сам я вспомнил это теперь, вдруг, глядя на его записи прошептал бес так тихо, что гонец не разобрал слов. Чуть громче Рэкст добавил: В письменах играют блики истины, которая однажды может обрести настоящую силу менять и даже отменять бес покосился на внимательно слушающего, а вернее подслушивающего, гонца. Отправляйся в Тосэн. Навести переписчика, покайся в воровстве и с поклоном верни записи. Скажи, я велел. Еще скажи, что прятать то, что он прячет, бесполезно. Он видел лист той книги, один лист, но целиковый. Иначе не смог бы наносить знаки так, что я чую их не глядя. Скажи вежливо: пора вернуть ценность, это мой первый запрос. Пока он вправе выбрать, кому вернуть мне, сладкоежкам князя или псам канцлера княжества Мийро. Время выбора пошло, и оно иссякнет довольно скоро.