Вторжение, третий раз прогудел неуёмный «валун».
Теперь Ул рассмотрел его: голова очень маленькая, волосы длиннющие, сплетены в свободную косу и заткнуты сзади несколькими витками за пояс.
Для четвертой атаки «валун» выбрал удар ногой. Снова время остановилось, и Ул использовал заминку, чтобы как учила книга Монза ткнуть в несколько точек на темной коже упрямого бойца, свести вместе его безвольно повисшие руки, обмотать запястья волосами непомерно длинной косы.
Вторжение, пробасил воин, лёжа на боку и ворочаясь, и норовя даже теперь дотянуться до врага.
Ул ускользал от всякой попытки «валуна» перекатиться и подмять, ощупывал пояс бойца, потрошил замеченный только что плоский кошель. Наконец, Ул выудил единственную вещь, вложенную внутрь и сел, морщась от отвращения.
Карта. Снова карта из той же рабской колоды, оставляющей каждому бессмертному ничтожную роль исполнителя. Точно оттуда: рамки у всех карт смутно подобны, они сплошные, тёмные и будто глубокие? В прямоугольнике этой вот рамки, как в колодце, видны вдали, в сумраке, закрытые ворота.
Я возьму вашу карту на время разговора, сообщил Ул и сжал карту в ладони.
Прямоугольник нагрелся, обжёг руку и сразу захотелось сказать неизбежное «вторжение».
Вто-о бас связанного воина поперхнулся, сошёл на гудение, иссяк.
Мелкие чёрные глазки, по-птичьи круглые, в складчатых веках без ресниц, сморгнули, сделались осмысленными.
Вы кто? быстро спросил Ул, пока просветление у «валуна» не закончилось.
Привратник, раздумчиво выговорил воин. Наморщил лоб. Карта. Не я. Или карта и я? Или карта а меня нет.
Имя своё помните?
Тьма. Всюду тьма и душно. Не могу уйти. Не могу ничего.
Ну, знаете, как ещё посмотреть! Вы так меня загоняли, что я на год вперёд набегался, посетовал Ул, на всякий случай отодвигаясь, когда «валун» качнулся и сел, используя силу едва послушных ног при безвольных, парализованных руках. Позвольте спросить: а вы зачем взяли карту?
Взял?.. Не брал! Она моя, всегда. Подарок? Судьба? боец задумался.
Вот-вот! И вы не брали, и тот бес тоже. Ничего себе загадка! Нет, скорее преступление. Порабощение, совершенное обманом. Да-а Куда мне дальше-то идти? И что я тут делаю? не надеясь на ответ, пробормотал Ул. Покосился на связанного. Сперва я принял вас за ворона на камне. Ну, голова как птица. Ворон. А на каком языке мы говорим?
Ворон, повторил боец и вдруг улыбнулся. Да. Острое зрение души. И моё возвращается. Ты маленький атл. Я Ворон Теней, в двуногом облике имя мне Ург. Помню сейчас помню. Помню! Имя крылатого облика не помню. Жаль Мог бы улететь и обрести свободу. Но даже половина памяти лучше тьмы без края.
Улыбка стала шире. Взгляд изучил Ула с головы до пят.
Мы говорим на моём родном наречии, помолчав, добавил Ург. Так устроены бессмертные любого царства. Входя в мир, мы принимаем его закон и переделываем себя. Я склонен назвать такое поведение вежливостью, а не умением выжить. Ты быстро изменился. Успел до боя. Благодарю, ты остался жив. Смог вернуть мне первое имя.
А что делать с вашей картой? Мне трудно её удерживать. Рука немеет.
Положи, Ург кивком указал место справа, чуть в стороне. Взрыкнул, и по серому полю прокатилась волна, накрыла карту и вплавила в себя. Уйти не смогу но так гораздо лучше, маленький атл. У тебя пока нет годных вопросов, слишком всё чужое, я вижу. Хорошо вернуть зрение! Я Ворон Теней, и я оказался замурован в озеро окаменелого времени. Безвременного камня? Не важно. Вижу: ты встрял в непосильное, наследник. Решение взять чужую карту и чужую ошибку любой назовёт поспешным и неверным. Но таково решение атла. Только тебе посильно сделать его верным если посильно.
То вы ничего не знаете, то всё вам ведомо поразился Ул.
Не трать себя на жалобы. Не жди подсказок. Ург прикрыл глаза. Найди ответ о моей карте. Тогда я ещё пригожусь тебе. Пока же встань спиной к моей спине. Оттуда иди, как победитель. Дальше, до конца. Я чую на тебе запах вервра, я прежде знал его, он был могуч. Теперь ослаб душой. Умолчи, что принял его карту, и её до поры не увидят. Нет у них зрения ворона. Скажи: тот вервр пообещал тебе ценность. Сам реши, какую. Скажи: он велел готовиться к испытанию. Не поверят, но передышку получишь. Умей быть внимательным и быстрым, маленький атл. Выбирай сердцем. Иди.
Благодарю, ошарашено кивнул Ул.
Благодарность пуста, оборвал Ург. Верни мне свободу, найди ответ: как я оказался здесь с картой, если никогда не выбирал её? Ответ плата за то, что я проиграл тебе бой. Помни: проиграть было непросто, маленький атл.
Ну да, сглотнув сухим горлом и ощутив мгновенный озноб, Ул протрезвел от глупой гордости за свою победу.
Ты быстрее времени, но мне не важно время. Прошлое и будущее, такие мелочи Совсем пустые, усмехнулся Ург. Я Ворон Теней, именно я поставлен ждать и убить тебя, наследник. Все ответы в тебе, ты атл, идущий по тропе запредельной. Осталось подобрать к ответам вопросы, как ключи к сундукам. Иди.
Столичные истории. да здравствует бес!
День дал столице много сплетен: о беготне хозяина «Алого Льва» с букетом цветов, о заселении в его дом гостьи на правах хозяйки. Обсуждали бессчётные покупки: прежде-то поход по лавкам способен был вызвать лишь насмешки хэша. И вот, после суеты, Лофр сам Лофр, первый на всю столицу наставник боевых искусств проспал утренние занятия учеников! Проспал и не расстроился!
Когда хэш всё же вышел во двор, он запрокинул голову и долго созерцал высокое солнце. Он выглядел румяным, бодрым и окончательно невменяемым. Опустошая чайник за чайником и слушая наставления травницы, Лофр до обеда просидел в новой беседке. Он смотрел поверх голов, хмурился, пропускал мимо ушей отчёты наставников и старших учеников. Затем вызвал двух недорослей с крепким ремесленным прошлым и велел соорудить весы. Зачем? Сперва такой вопрос не возник: хэш всегда знает, что правильно в его собственном доме. И, если он пожелал взвешиваться после обеда, почему бы нет? Даже когда на следующий день он взвесился трижды, и всё это ещё до полудня И трижды от обеда и до отхода ко сну Всякое бывает.
Новое утро не успело запалить первую солнечную лучину для растопки очага зари, а хэш уже топтался на весах, разбудив Омасу и капризно это Лофр-то! донимая расспросами: не подменил ли кто ночью весовые мешки?
Как не счесть подобное поведение странным? Тем более, впервые на памяти учеников ответы Омасы оказались негодны, и на допрос к хэшу побрёл сонный Шельма неизменный виновник или хотя бы свидетель любых пропаж имущества. Он долго, обиженно отнекивался: не лил воду в песок, не видел, чтоб иные меняли груз, не подстрекал малышню. Чужаков в кольце стен не примечал!
В хорошее верить край, как трудно, наконец, решил Лофр, настороженно изучая три малых мешочка, убранные с платформы, уравновешивающей его тушу. Или я всерьёз худею, или все вы крайние хитрецы. Но я не худею десять лет, а в вас хитрость прибывает непрестанно
Хэш привычно похлопал себя по брюху, пробормотал нечто маловнятное о делах, какие нипочём не отложить. Снова глянув на крохотный мешочек с песком, отложенный в сторону свою убыль в весе, уже несомненную Лофр потребовал выезд и парадную одежду. Побрёл переодеваться, кивнув Омасе: мол, доверю выслушать наставления явившейся на шум Улы, чтобы затем упаковать нужное и в городе своевременно подавать настои, капли и по возможности запаривать травы.
Снова всё сложилось вроде бы правильно: память у «дубины» превосходная, исполнительности хватит на троих. Наконец, кто откажет любимцу Лофра, которого знает и уважает даже распоследняя шваль?
Скоро к карете вместе с переодетым Лофром прошаркал Монз, кряхтя и опираясь на новенькую полированную трость. Переписчик выглядел торжественно, даже подвязал гербовую ленту под кружевным воротом: такие дозволяется носить лишь обладателям очень яркого дара, доказанного делами. Лофр, уже сидя в карете, выглянул, щелчком пальцев привлёк внимание Омасы и указал ему место кучера.
И вот, ни свет ни заря, четвёрка безупречных коней играючи утянула тяжёлую парадную карету в ворота, дальше по улице, за угол звук сделался тише, глуше угас. Пыль осела, суета развеялась. Тут и рухнуло на двор ошарашенное, глухое недоумение.
Вот же ж гра-бля, разделяя надвое последнее слово, высказал общий настрой Шельма, азартно расчёсывая бритый затылок. Чё за чё-о, козыри ох-не-ей
Деточка, вздохнула Ула, вслушиваясь. Мне бы хоть одно словечко понять.
Ну ж Ща ж, смутился Шельма и сгинул.
Все ученики знали непостижимую особенность массивного тела Шельмы: растворяться в воздухе хоть темной ночью, хоть средь бела дня. Не помогало самое усердное наблюдение. Да возьми Шельму за руку и то без толку! Вот он сиднем сидит посреди двора, в носу ковыряет, чешет бок, сонно моргает и вдруг пропал! А ты весь внимание, пить не пил хмельного но остался глупо охать и сомневаться: а всё ли ладно у тебя со зрением? Правда, в минувшие два дня отыскать Шельму удавалось даже младшим ученикам. Надо было всего лишь внимательно изучить пространство шагах в сорока от травницы, и обязательно там обнаруживался Шельма, занятый каким угодно делом, будь то усердное исполнение урока с оружием на солнцепёке, отлынивание от забот в тени или непроизвольная для воровской его породы слежка хоть за кем, даже и за приятелем, но непременно украдкой.
Для травницы исчезновение Шельмы было внове, Ула щурилась и охала, смущённо улыбалась, не имея сил решить: ждать «деточку» или идти к дому? Ночь вылиняла, но ещё не стала утром, холодно на дворе по-осеннему, промозгло. Ветерок посвистывает, того и гляди белых мух зазовёт, чтоб по первому разу высеребрить траву
Во!
Ула вздрогнула и всплеснула руками: Шельма снова стоял на прежнем месте. Только теперь у него на плече примостился тощий уродец, похожий на облезлого птенца. Блеклый, помятый, заспанный. Сальные волосы торчат во все стороны, как мокрые перья. Робкая улыбка подпорчена нехваткой переднего зуба.
Брат говорит, пропищал кривоплечий, по-цыплячьи вытягивая шею, укутанную в три оборота пухового шарфа, что в «Алом Льве» дела решает хэш или его доверенный ученик. Омаса отбыл, никто иной не назначен. Хэш был задумчив сверх обычного. При воротах в ночь стоял брат, так что он вроде и козырь то есть старший. Только хэш не мог его оставить. Брат думает, вы, тётушка, и есть главная. Вы должны знать о таком деле.
Ты кто же будешь? улыбнулась Ула.
Она с некоторым недоумением приняла из рук Шельмы вышитую шаль новую, выбранную в подарок самим Лофром. Накинула, вмиг согрелась и предпочла не думать, как ловкач добыл вещь, с вечера уложенную в сундук, на дно: слишком дорогая, носить такую показалось неловко. В комнате при разборе покупок никого не было, занавески на окне оставались опущены, да и сундук а не на замке ли он? Похоже, остался не заперт, привычки к сбережению имущества у Улы не водилось с молодости. И прятать нечего, и травники они живут при открытых дверях, ведь больные находят к ним путь днём и ночью, в хорошую погоду и в дождь.
Зябко до чего ты заботливый, деточка.
Ну дык шея Шельмы заметно порозовела.
Он такой, пискнул уродец. Только не все видят. Я зовусь Голос, тётушка. Шель умыкнул меня у воров. Я до воров жил в доме синего ноба, числился за ученика. Ноб оказался мошенником, влез в долги и оставил в залог меня. Когда он сбежал, за его долг меня в сявки пегие простите, это примерно значит: последним в раздаче еды и первым при битье.
Почему ты не живёшь в «Алом Льве»? Ула расправила на плечах шаль и двинулась к беседке, как ей украдкой показал Шельма.
Хэш прогнал, Голос улыбнулся во весь щербатый рот. Прав, не сомневайтесь! Шелю дай слабину, он в один день натащит сюда прорву народа и утащит отсюда воз ценностей.
Твою ж чешую! Нык хе н-да
Шельма яростно глотал большую часть слов, давился ими. Лишние звуки так и булькали глубоко в горле. Но даже там узнавались, как ругательные.
Он сказал, тётушка, что теперь старается не брать чужого, даже когда оно совсем криво лежит, перевёл Голос, сморщил нос в недоумении и что-то быстро прошелестел в ухо Шельме. Выслушал тихий, мимолётный ответ. Шель сказал, что а, не важно. Он не то говорит, что думает. Он заинтересован в травах. Я бы так спросил вместо его слов: травами можно занять руки, чтобы вышло надёжно и с пользой?
Можно, кивнула Ула, оперлась на неловко подсунутый локоть Шельмы и поднялась в беседку.
Двое младших уже разжигали самовар, ещё двое, стоило Шельме моргнуть, приволокли с десяток подушек и меховое одеяло, которым укутали ноги Улы.
Шельма безразлично к погоде плюхнулся на холодную землю рядом с беседкой, принялся без слов тыкать пальцем в людей и направлять их по обычным делам, обозначаемым жестами и движениями бровей. Ученики понимали без слов к немалому удивлению Улы.
Что бы ни вынудило Лофра уехать внезапно и без пояснений, пожалуй, при усердии Шельмы день минует благополучно, решила травница, готовя настои для больных и здоровых, чайник за чайником. Ула осторожно улыбнулась: самым большим событием дня она сочла двуглавое существо, составленное из онемевшего по приказу Лофра вора и сидящего на его плече болтливого уродца. Вдвоём они были умнее и спокойнее Шельмы, здоровее и солиднее цыплёнка-Голоса
Заря румянила небо, ученики разминались, слушали задания на утро и поглядывали в сторону кухни, принюхивались к приманчивым запахам. Куда бы ни уехал Лофр, рассуждала Ула, успокаиваясь по-настоящему, наверняка он вернётся скоро, раз не оставил старшего. И всё обойдётся складно.
Шель, деточка, постуди и приложи к глазу, велела Ула, осторожно подавая чашку. В обжигающем отваре был утоплен тряпичный узелок, набитый травой. Горячее в пользу, лишь бы терпеть можно. И моргай почаще.
Блы благ-дрю, с заминкой выговорил Шельма и принял чашку.
Голос так и сидел у него на плече. Кажется, для Шельмы это было удобно и привычно.
Сколько тебе лет? задумалась Ула, глядя на кривого недоросля. Ты почти взрослый, так?
Никто не сообразил с одного взгляда кроме вас, тётушка. Семнадцать, если мне в ту зиму не всю память отбили и поморозили, усмехнулся Голос. Шель умыкнул меня, как только приметил, и было это давно, лет пять назад. Так худо приходилось, я кошмар от яви не различал уже много раз думал, что умер. Очухавшись, жалел, что не сдох У Шеля в логове отлежался, и к весне мне полегчало. Тогда я всерьёз понял: даже обмороженным уродам жизнь в радость. К тому же Шель меня не бросил, пристроил писарем. Постепенно я сделался состоятельный, живу в своей комнате. Раз в неделю мы вдвоём вкусно обедаем. Лофр его отпускает, вроде как в гости.
Ула посмотрела на свои пальцы слабые, тонкие. Виновато вздохнула.
Косточки я не умею, признала она. Много раз пробовала, а оно не ладится, ни в какую. Тебе бы спину поправить. Не поздно ещё, я вижу.
Голос отмахнулся без огорчения. Рука у него отметила внимательная к знакам болезни Ула невесомая, с длинными пальцами в чернильных пятнышках, похожих на старческие родинки. Ногти синюшные, вены пустые, суставы крупноваты и наверняка к непогоде ноют, что почти немыслимо в семнадцать-то лет.
Мой сынок справился бы, предположила Ула. Прикрыла глаза, думая о своём Уле где он, здоров ли, ведь ни весточки, ни знака. Мой Ул он
Во-ро-та-а, вдруг заверещал Голос.
Ула распахнула глаза. От покоя прохладного утра не осталось и следа! Уродец-Голос лежал на краю настила беседки, нелепо сучил бессильными ногами и всё кричал про ворота, запрокидывая голову и стукаясь затылком о доски.
Бы-ра! Ща урою ёх нах!
Шельма рычал жутко и спешил злее злого! Вот он перекатился, взвился в прыжке, и в полете извернулся и развернулся оскалился зверем, прянул через двор, рыча ещё более невнятно.
Ула вздрогнула. Ей показалось, что мир рушится, и всё происходит так непоправимо и страшно, как бывает только в кошмарном сне. Дышать нет мочи! Тьма застит. Вдали, на улице, крепнет рокот: храп, конский топот, хлёсткие удары кнут?