Тя-тя-а! внятно выговорила девочка, рассмеялась, встала и затопала к Белоручке, держа комок на вытянутой руке.
Белоручка крякнула и плюхнулась на колени. Нагнулась, приняла комок, наконец опознав в нем несколько слипшихся сушёных абрикосов.
Кусно! доверительно пообещала девочка.
Она смотрела на косматое чудище, запрокинув голову, и улыбалась. Затем и вовсе, вцепилась в красную руку, обтянутую нелепым, неуместным кружевом. Воздух звенел и шуршал, ночь кружилась и опадала кристалликами снежинок На кружевную перчатку, на слипшиеся абрикосы, на вспотевшую невесть с чего щеку Белоручки.
Ты чья-ж, дурёха? сморгнув, вдруг спросила воровка серьёзно. Сунула за щеку абрикосы, прожевала, проглотила и ещё посидела, морщась и гулко, длинно выдыхая.
Девочка снова порылась в своей шубке, добыла ленту и принялась её вязать бантиком на толстом указательном пальце Белоручки.
Касиво, важно сообщала «дурёха», хотя бантик не получился.
Вот же-ж вилы, задумалась Белоручка, глядя в глаза девочки и смаргивая в каком-то вялом, коровьем недоумении. Наконец, она вздрогнула и взвыла, очнувшись: Зуб!
Тощий мужичок выделился из подворотни, из теней, недавно проглотивших свет последнего уличного фонаря. Подручный воровки подбежал споро и замер в исключительном почтении, полуприсев перед хозяйкой.
Эта-ж выдавила Белоручка, щупая дарёную ленту. Стряхнула с плеч шубу и укутала ею ребёнка. Во зараза! Ты, рожа кривая-ж Вмёрзни тут, покуда три часа не пробьёт. Во так вот, да-ж.
И чё? задумался Зуб, ощупывая засапожный нож.
И ничё! взревела Белоручка, оттолкнулась обеими руками от ледяной мостовой, встала и зашагала прочь. Ну значит будет три и не заберут её, вот и станет чё
Белоручка почесала в затылке. Пощупала дарёную ленту и криво усмехнулась, то ли ёжась от холода, то ли недоумевая. Вервр замер на краю крыши ровно в таком же недоумении, до сих пор не решив, стоит ли спрыгнуть и вмешаться, ведь угрозы для воспитанницы нет? И что в мире сломалось, если воровка отдаёт шубу, хотя в столице знают: родного сына она выгнала из дома в лютую зиму, да ещё и в тонкой мокрой рубахе уморить желала, сочтя выродком и мстя, как мстила бы любому в шайке.
Снова потоптавшись и повздыхав, Белоручка побрела далее, оглядывая подворотни и косясь на щели прикрытых дверей сараев. Вервр скользил тенью следом. До самого угла, пока не скрылся из виду Зуб, замерший с разинутым ртом, всё ещё не способный очухаться от приказа.
Когда вервр прыгнул с крыши, звука не возникло, но чутье у воровки сработало, и она обернулась, заранее рыча в ответ на невнятную угрозу. Белоручке хватило короткого взгляда, чтобы резко захлопнуть пасть. Вервр мгновение подумал и понял причину столбняка. Его не узнали как беса, но без имени и славы Рэкста сейчас он, пожалуй, мог бы кого угодно напугать: босой, в просторной драной рубахе, лохматый, с пустыми запавшими глазницами, в потёках крови от губ по подбородку, по шее, по пальцам и запястьям. Да ещё и заляпанный темным мешок дёргается, шевелится в левой руке
Вот же-ж смертушка ходячая, поразилась Белоручка, усилием воли проглотив ком страха. Чё надо?
Ответ. Почему сказала «старый бес»? прошелестел вервр, облизываясь.
Так чё, я багряного припомнила, разговорилась воровка, сообразив, что убивать сразу не будут, а, раз интерес есть, то в торге или время протянется, или найдётся повод вывернуться. Рэкст-то был с понятием, а ныне два их, беса, и оба дерьмастые, без хватки и разумения.
Оба тут, как и чуялось, усмехнулся вервр и шепнул совсем тихо: Я думал, всё же поостерегутся.
Ежели у тебя с ними счёты, без оплаты поспособствую, а то-ж, сразу решила Белоручка, щурясь от досады, ведь ей казалось важно рассмотреть собеседника, слишком невнятного в ночи.
Я не склонен лезть в их дела, зевнул вервр, изучая улицу и убеждаясь: двое крадутся, пробуют зайти со спины. Но вопрос принципа: Рэкст отписал имущество во временное управление. Оно досталось тем, кому выделено?
А чё, Лофр мужик железный, Белоручка движением ладони отменила нападение, подготовленное её людьми. Заговорила быстро и деловито, отбросив мычание и ругань: Лофр железный, а прочие нобы так-сяк, ржавчина да говно. Свиту старого беса манят золотом да тюрьмой стращают, особняк его пустой стынет, княжьим указом тянется волокита с наследными бумагами. Ну, советник сбоку пыхтит, пользу себе ищет. А новые бесы тьфу, фальшивка. С Рэкстом по-всякому бывало, а только слово у него одно: что сказал, то уж сказал. Новые ж копошатся, оба чисто ужаки под вилами. То да, то нет, а всякий раз убыток в оконцовке.
Проведя пять дней в городе, Ан и сам пришел к тем же мыслям. Но его выводы не могли считаться приговором: он наблюдал издали и украдкой, не желая себя обозначить. Так что слова прежней подельницы полагал ценными.
Кто из бесов меньше вреден? усмехнулся вервр, обдумав услышанное.
Бабник погаже в обхождении, мозги засирает, отозвалась Белоручка, с растущим подозрением изучая собеседника. Но тухлявый тот вконец гад. Трясина, а не человек. Хотя разве ж он человек? Опять же, не в козярях он. Лютует. Слух есть: хочет приподняться и второго беса потеснить. Знамо дело, при таком раскладе самое то кровь пустить. И род он вырежет яркий. Под корень вырежет, вот же ж
Вы щедры в пояснениях, благодарю, вервр счел сказанное достаточным для оценки ситуации, поклонился, собрался было сгинуть, но приостановился. Ваш изгнанный сын всё так же при Лофре?
А, ну да, хмыкнула Белоручка. Важнявый, в старших. Его оттоль не выколупнуть. Бес отписал Лофру коня, того самого Пэма, чё ещё сказать-же-ж?
Чего ещё, вздохнул вервр, отвернулся и зашагал к близкому перекрёстку. Следом затопала Белоручка. Что в мире перевернулось, если вы отдали ребёнку шубу? Хотя это было умно, это вас очень выручило.
То-то-ж дело ясное, к тебе белобрысая прилеплена, Белоручка догнала и пристроилась рядом. А бес же ж его знает, чё Глаза у ней особенные. Поверишь: глянула и надумала засранца Шельму не удавливать при встрече во морок! Теперь-то я очухалась.
Особенные какие? не унялся вервр. Цвет, разрез, выражение. Что в них есть?
Тепло, задумчиво выговорила Белоручка. Такое тепло, аж в пот кидает.
Вервр встал возле своей обузы, и сразу был опознан.
Ан! Тя-тя-тя-а, широко улыбнулась девочка, вывернулась из шубы, вцепилась в ногу и поползла по ней вверх, как по дереву. Добралась до шеи, ловко оседлала вервра и намертво вцепилась в левое ухо. Помахала Белоручке. Па-ка!
Вервр усмехнулся и побрёл прочь от воровки и её людей. Он двигался по улице, не спеша и не мешкая, и в такт шагам обдумывал новости.
Четвёртое царство особенное. Когда ушли атлы, они оставили нерушимое до возрождения себе подобных ограничение: в гости в их мир могут пройти без провожатого трое бессмертных, по одному от каждого царства. И только те, кто прежде был сюда приглашён. Пусть он предал себя и стал частью иерархии, пусть забыл имя и утратил личность. Но приглашение в силе, оно вроде надежды на прощение Так думал даже Рэкст, себя не помня, и так он смог войти в этот мир. Он ведь имел, кажется, тройное право быть гостем, и позже вспомнил Тосэна одного из пригласивших. Имена двух других не вернулись Рэкст был гостем от третьего царства, а кто два другие бесагостя? Это в памяти цело.
Один горгл, бессмерть первого царства, в иерархии королевы он стал зваться Кукольник. Кто мог пригласить тварь с каменным сердцем? Кем он был прежде, в свободной жизни? И кем стал, если сама Белоручка назвала его трухлявым!
Наконец, последний из гостей альв, бессмертный второго царства. В иерархии за ним карта отравителя. У альва утонченная красота и холодный, как сама стужа, взгляд, полный ненависти к людям. Альв забыл себя прежнего, но помнит, кто убил всё зелёное в родном мире и тем свёл с ума его тихого обитателя леса, не склонного общаться с людьми и жить в городах. Кто пригласил альва? Вроде бы двое. Память плохо отзывается. Но да, двое. И, кажется, один из них снова Тосэн. Наивный друг так охотно звал в гости Кажется, и тогда кипело в душе древнего вервра раздражение, как сейчас кипит при мысли о Клоге хэш Уле слишком дурашливом и беспечном. Тосэн был особенным, он жил без малейшей соринки страха в душе, а ведь страх порой важен для самосохранения и здравого смысла. Хотя у Тосэна не было ни одного из этих полезных качеств. Потому он и был лучший друг.
Итак, оба беса, допущенные в мир атлов, обнаглели, едва заподозрив пропажу Рэкста. Вероятно, это событие связали мысленно с боем Лоэна и его дракона в Тосэне. Метки багряного Рэкста действительно поблёкли. Проверив это, оба беса сунулись в ту самую столицу, которую прежде облюбовал багряный. Оба именно здесь желают показать свою окрепшую власть и назваться хозяевами мира! Толковую драку затеять не решаются, но и без того вреда от них Сколько жизней, сил и золота уже перемолото в жерновах склоки двух бесов? Сколько изуродовано людишек не по делу, а просто так, мимоходом. И хуже, из пустой и жалкой мстительности слабых.
Бес Рэкст тоже не щадил людишек. Но иначе, используя их рачительно и строго по необходимости. Потому что он полагал этот мир своим. И себя видел подлинным хозяином, а не временщиком.
Страх потеряли, вылезли на свет, сволота прошипел вервр.
Смолк и задумался. Значит, по мнению рабов королевы, Рэкст мёртв? А пожалуй так, раз карта палача не отзывается. Скорее всего, для королевского взгляда этой карты сейчас вроде как и нет Плохо ли быть для иерархии бессмерти мёртвым? Он пока не в силе, он не вернул имя и не помнит свой второй облик. Ему требуется время. Его не ищут? А ведь и неплохо.
Трухлявый травил: он уморил старого беса, пробасила воровка в спину.
Мне неинтересно, зевнул вервр.
Всех, кого Рэкст особо ценил, трухля уже знает поименно, добавила воровка. Есть слух, он подробно выведывал про красноглазого Нода. Яркий ноб, все его знают, а силы в столице еще не набрал. Да, еще люди бают, сам трухлявый травил: Рэкст слюни пускал, умолял сберечь ему жизнь и клялся служить.
Да ладно усердствовать, развеселился вервр, даже остановился возле удобной подворотни, не ныряя во мрак. Сама три года назад что трепала? Мол, Рэкста на спор задавишь и череп вывесишь над очагом. Хотя спьяну обещано, но и так редко кто раззадоривался.
Чё, донесли? взревела Белоручка, и было слышно по голосу, как в ней вскипел веселый гнев.
А как же, ласково промурлыкал вервр.
Долго прожили опосля ж? расхохоталась воровка. Гулко влепила по ближней подвернувшейся спине, согнутой в натяг, барабаном. Вот же ж кролики, мать их Всех порешу. Шкуры до жопы спущу-ж!
Душевная женщина, вздохнул вервр, освободил ноющее ухо от детских пальчиков и шагнул в сумрак. Ана, я удивлён. Я думал, её ничем не пронять. Рэкста, канцлера и Лофра никого не боится. В ночной слободе ей сам Клоп не страшен. Почему же отдала тебе шубу?
Гу!
Содержательно беседуем. Не прикидывайся младенцем, у тебя есть ум, я знаю. Я велел сидеть в сарае, так? Строго велел. Ты поняла меня, но ты обманула меня. Плохо. Вот уйду и не вернусь. Оставлю тебя тёте Белоручке, чтобы пристроила к богатым нобам, тихим и бездетным. Так и сделаю. Прямо теперь.
Тя-тя-тя-а, угрожая расплакаться, пропищала Ана.
Не разговор, вервр тряхнул головой, спасая ухо из хватки маленьких пальцев. Я должен завершить свои дела. Ты ведь слышала: тетя-глыба намекнула, что надо бы поспешить. Ты будешь ждать. Где велю, там и сиди. Только там. Безвылазно! И не начинай это своё «тя-тя, кусно-касиво», ты выговариваешь «р», и слова произносишь внятно, если постараешься.
Да, пропищала Ана и хихикнула, пробуя укусить многострадальное ухо.
Да очень важное слово, его нельзя отменить, строго указал вервр, шевеля ухом и смиряясь с тем, что оно снова поймано и измято.
Да!
Ты обещала.
Абикос!
Ненавижу торг. И не глотай «р». Ах, да ты отдала абрикосы тете-глыбе.
Тя-тя-гыбе! Кушно!
Скучно? То есть когда я ухожу надолго, то я виноват. Получается, по возвращении я обязан извиниться, ты это имеешь в виду? Ладно, добуду абрикосы в качестве извинений. Но мы точно договорились, ты сидишь в сарае? И никуда, ни-ни?
Ни-ни.
Проще вырезать начисто город, чем достичь определённости в договоре с одной мелкой обузой. Проклятый Клог! Чтоб ему так ухо выкрутили.
Клок.
Клог. Так зовут моего врага. Придёт время, и я прикончу его. Это будет вкусно, красиво и сладко, как абрикос.
Абикос!
Вервр разбежался, перемахнул улочку и в три прыжка оказался на крыше сарая, облюбованного для ночёвки. Ана разжала руки и безмятежно упала с шеи зная, что подхватят и усадят. Или просто не понимая, что такое страх высоты
Сидеть здесь! строго велел вервр.
Иде! Кушно
Не скучно. Ночью дети должны спать, отчаялся вервр.
Кушно. Куш-но!
Вервр едва слышно взвыл, обхватил голову руками и обречённо сник. Ана копошилась на сене, покрытом плащом. Норовила разгрести ткань и зарыться с головой. Одновременно она держала вервра за руку. То есть не унималась и спать не собиралась.
Ан! Кушно! Игать!
Не играть, а спать! Тихо-тихо вот так Баю-баюшки, сквозь зубы прошелестел вервр, презирая себя и надеясь, что этого о нем никто и никогда не узнает, баю-баюшки баю спи малышка а-ю-ю а я малость потерплю а после Клога удавлю прям за шею его гада прям за шею удавлю
Несмотря на странность колыбельной, Ана осталась довольна, свернулась клубком, крепко вцепившись в большой палец левой руки вервра. Ещё несколько куплетиков, шипящих усталым, неопасным ядом, и Ана задышала ровно, сонно. Вервр выждал, бережно, в несколько попыток, высвободил палец. Подтянул куртку, брошенную в угол. Укрыл девочку. Обошёл сарай дважды, ощупывая доски и старательно заделывая подозрительные щели: вдруг и в такую вёрткая Ана выскользнет? Наконец, остался доволен проделанной работой. Гибко взвился в прыжке, дотянулся до стропил, вмиг оказался снаружи, на крыше.
Трухлявый, облизнулся вервр, распотрошил мешок и добыл второго крольчонка, ещё живого. Жди. Или лучше не жди, зачем тебе волноваться, каменная тварь? Хотя когда ты дрожишь, из тебя смешно сыплется песок.
Крольчонок затих. Выпив тёплую кровь, вервр облизнулся и потянулся. Он много раз задавал себе вопрос: откуда у него привычка к свежатине? И почему именно кролики? Ведь он высший хищник, было бы куда солиднее, сытнее и занятнее перегрызть горло лосю или сломать могучую шею зубра. В конце концов, есть ведь и слоны Но тёмная, неуправляемая жажда требовала снова и снова выслеживать кроликов. По осени это принесло хоть какую-то пользу он набрал шкурок и сшил Ане шубку. Он был зол тогда и всё ещё зол теперь он не знает в точности, какого цвета шубка. Он ничего не знает толком, наверняка! Он устал не видеть луну. Выть, не видя отвратительно и скучно.
Кушно, усмехнулся вервр.
Он закинул голову, оскалился, напряг горло и не отдал ночи ни единого звука. В столице много чутких ушей. Здесь пахнет тем пацаном нобом Дорном хэш Боувом. Парень живет среди людей, вся его семья люди уже много поколений. Но бес, тогда еще граф Рэкст, сразу причислил Дорна к родне вервров и назвал белым тигром. И даже почти вспомнил облик первого в роду Боувов почти. В городе пахнет и женщиной Дорна она вервр-лань. Эти двое определенно расслышат вой и разнюхают место. Сами они, может, и не опасны, даже интересно было бы размяться. Но обузу надо защищать.
Верно сказала Белоручка. Кое-кто хочет себе трофей: шкурку тигренка, шепнул вервр, прикидывая, где в эти дни он ощущал Дорна и где тот мог бы находиться теперь. Вряд ли вот прямо убить. Скорее с ним станут разговаривать. Кто? А вот пойду и гляну. Где? А вот уж это яснее ясного!
Вервр протёр ладонями лицо, по мере сил соскреб засохшую и свежую кровь. Отмахнулся от попытки умыться и прочесал пальцами волосы. Довольно длинные, хотя логика давно шепчет: отрежь! Впадёшь в гнев они вспыхнут багрянцем, и попробуй тогда докажи, что ты не тот самый бес, известный людям, как Рэкст. Останется лишь устранить свидетелей. А если рядам будет Ана? А стоит ли ломать шеи при ней?
Пустое, вервр встряхнулся, прогоняя сомнения.
Он заскользил по крышам, беззвучный и вроде бы невесомый. Не скрипнула доска, не прошелестела солома, не хрустнул камыш, не лязгнула черепица Всё ближе богатые особняки, всё просторнее улицы, всё слышнее звон доспеха городской стражи.