Просыпайся, толкнул Анси в бок сосед, Ла́уги с Эстро.
Это было несколько странно, потому что Лауги с Эстро уже с дюжину лет как покинул земной круг, взлетев на воздух вместе с пароходом с удобрениями, плавучим краном с искрившим выхлопом, и приблизительно половиной Гундибо́рга, в гавани которого и приключилась неприятность.
Просыпайся, еще раз толкнул Анси в бок Гостислав, и сунул шкиперу в левую руку кружку.
Он поднес нос к кружке, одновременно чувствуя рукой тепло. Горьковатый запах круто сваренного ергача́ ударил в нос, изгоняя туман из головы. Тут же Анси обнаружил, что его правая рука висела на перевязи, а стрелка хронометра сдвинулась на добрый час.
Симира так и не нашли? спросил шкипер.
Гостислав покачал головой:
Зато гироплан в порядке, и с аэронаоса мы успели снять пушку и на три марки золота, пока тонул. Пойдем, ты нам нужен как законоговоритель.
Кого судим? Анси хлебнул ергача и поморщился от горького, но живительного вкуса.
Разбойную ватагу. Их шкипер был на втором гидроцикле, что справа пошли, мы с Пером его у морских змеев отбили.
Что на румбе, и какой наш ход?
Юго-запад, средний, ответила Аудрун. Всё ладом, дядюшка.
Раньше меня надо было будить, снова шторм по курсу.
Я не велела, Дарвода прищурила правый глаз, сверху вниз оглядывая шкипера с видимым сомнением. По хорошему, тебе дня три отлёживаться
Так держать, Анси скривился на рулевую, потом на знахарку, допил ергач, передал кружку Гостиславу, вышел из рубки, и спустился по трапу, помогая себе левой рукой.
Ватага собралась на полубаке, вокруг водонепроницаемой крышки второго трюма. На крышке лежали пять тел, завернутых в подвесные койки, и сидели четверо разбойников с руками, связанными за спиной. Чуть дальше по ходу, у грузовой мачты, собрались беженцы.
Я Анси, сын Сигурд-Йона, из Кромсхавна, что на острове Стромо, шкипер корабля «Фрелси три дюжины пять». Морской закон дает мне право законоговорительства. Есть ли кто, кто оспорит это право?
Ответом был плеск волн.
Сход ватаги открыт, при свидетелях с Туле. Нужно ли кому объявить об убийстве или другом преступлении?
Дарвода подняла руку.
Я Дарвода, дочь Ты́рко из Боча́ти, знахарка ватаги.
Говори.
Я объявляю об убийстве ватажников Тейтура, сына Хе́ймира, Тростана, сына Моси, Эгри
Я живой! напомнил Эгри.
Знахарка продолжила:
Гимри, сына Ворма, прозванного «Нос», Ойкара, сына Эфара, Велеми́ра, сына Огнесла́ва, и Симира, сына Фа́льгейра.
Кого ты обвиняешь в их убийстве?
Этих четверых! Дарвода указала на связанных разбойников.
Есть свидетели?
Все ватажники подняли руки.
Шторм идёт, так что поспешим. Свидетелей того, что вы сделали, полно, и тела ещё не остыли. Но с какой блажи? Что с нашей ватаги взять, кроме мороженой трески?
Старший из налётчиков (у остальных даже бороды толком не росли) злобно уставился на шкипера. Молодые разбойники опустили глаза.
Гостислав, тебе есть что сказать?
Пусть лучше Самбор говорит. Его добыча, его право.
Что ж, Самбор ватажник хоть и на срок, но со всеми правами. Ватага, так? Анси оглядел товарищей.
Те в согласии закивали, а переполненный восхищением, аж уши оттопырились, Вили обратился к поморянину:
Как ты их винтом с палубы смёл!
Кого? удивился Самбор и, не получив от теперь в равной степени восхищённого и опешившего вперёдсмотрящего уточнения, продолжил: Мы с Эгри и боцманом, пока лазили по обломкам аэронаоса, нашли не только казну.
Самбор бросил предмет, который до того держал за спиной. на крышку трюма. Это были замочные ручные кандалы, с дополнительным кольцом в цепи для соединения в гурт, сработанные из альвского олова (предположительно для легкости).
Такого добра там было таскать не перетаскать. И ножные кайданы, и ручные, и плётки, и колодки.
Тяжелую паузу прервала девчонка, навряд ли старше лет шести, потянувшая мать (ту звали Си́гурвейг) за рукав не больше месяца назад бывшего белым киртиля. спрашивая:
Матушка, так это работорговцы?
Это что ж, они нас в рабство уряживали продать? ужаснулся Вили.
Догада богатырь! передразнила его Дарвода. Тебя кому в рабство продать, назад бы вернул, да еще приплатил
Нас-то навряд, скорее камень привязать и в море, кто жив остался. А жён, дев, и малюток, кого с Туле везем тех запросто, рассудил боцман. На Костяной Берег, или обратно же на Гнутый Остров.
Дивлюсь я, на вид они совсем как мы, даже расцветка та же, эти, что помоложе, мне бы в сыновья сгодились, статная беженка подошла поближе к люку, оглядывая пленных, только не иначе как все они йотунской породы. Поди, и плоть нашу едят?
Вожак разбойников не выдержал:
Да не едим мы никого! Рыбаки мы, с Га́рдарсхольма! О́рафайоку́ль гора взорвалась, мудрецы говорят, оттого и лета не стало, мол, пепел Сунну застит! Другие говорят, и лета не стало, и гора взорвалась оттого, что не тех богов почитаем! А я не знаю, отчего, только рыба ушла, дальше фьорд замёрз, а детей-то кормить надо?
Так ты чтоб своих прокормить, моим сиротскую долю прочишь? беженка (ее звали Маре́ла, дочь Ро́рика) внушительно сложила руки на внушительной груди.
Признаёшь, что ты работорговец? Анси совершенно без усилия придал своему лицу суровое и безжалостное выражение.
Первый только раз, попытался объяснить налётчик.
Один раз, что ль, не начал Эгри.
И лжец, перебил обоих Гостислав. На их золоте клейма Костяного Берега!
Аэронаос, небось, тоже разбоем взяли? справился Самбор. Какой корабль сгубили
Нет, «Коня Фьялля» и «Кубок Хведрунга» наш цех рыбаков купил, для наблюдения!
И весь рыбацкий цех позорят, Эгри сплюнул по ветру за борт.
Шторм близко, заключил Анси по полету плевка. Морской закон простой. Работорговцу смерть. Гостислав, Эгри, снимайте цепной леер, ставьте доску.
Погодите, «Конь», «Кубок»? Два аэронаоса? Самбор прищурился. А второй где?
Второй в северном полушарии оста жалобно начал налётчик помельче и помоложе.
Главарь пригвоздил его взглядом, заставив замолчать, но в свою очередь встретился глазами со статной беженкой. По выражению её лица, можно было подумать, что она рассматривает что-то выпавшее из мусорного грузовика по дороге с бойни.
Ладно б еще сам хищническим промыслом упитывался, так и отроков против закона повёл. Чисто йотун, определила Марела и вернулась к товаркам у подножия грузовой мачты.
Анси ещё раз посмотрел на пленных и спросил:
А эти трое с тобой своей волей пошли, или по принуждению?
Разбойничий вожак обменялся взглядами со шкипером, затем что-то прошептал. Разговорившийся было налётчик помладше кивнул, вожак вновь испепеляюще зыркнул на него.
Отвечай! Анси глянул в сторону приближавшегося ненастья.
Заставил я их, сказал старший разбойник, повторно обменявшись взглядами с Анси.
Закон может дать пощаду, если кто шёл на разбой по принуждению. Ватага, пощадим отроков?
Ну, кто с нашими товарищами бился и их уложил, уже морских змеев кормит, прикинул Гостислав, принайтовывая трехаршинный отрезок доски между двумя стойками бортового ограждения. Пощадить, чтоб киёму чистили, палубу драили, а в первом же порту гнать гальюнной тряпкой!
Пощада пощадой, а под килем их надо бы протянуть, крыс гардарсхольмских! предложил Скапи.
Надо бы, да времени нет, отрезал Анси. Ты, как тебя зовут Погоди, не отвечай. Перед морским законом, нет у тебя больше имени. Эгри, Вили, развяжите его, Дарвода, дай ему мертвой воды, и пусть идёт по доске.
В мрачном молчании, все наблюдали за тем, как развязанный разбойник осушил кружку мертвой воды, шатаясь, встал на доску, сделал три шага, и сковырнулся в море.
Рыба, говоришь, ушла, повторил Скапи. Дуй прикармливать.
Вторая глава. Калопневма
Почему-то и на твердой земле казалось, что качка продолжается. Цвета окружавших гавань сооружений виделись Сигурвейг неестественно насыщенными, словно их освещал не тёплый факел Сунны, а какое-то другое, свирепое, искусственное светило. Дома были построены не из камня и дерева, как положено, а сколочены или склепаны из кусков отходивших свое кораблей, затем раскрашенных (а местами и расписанных) самыми яркими красками. На некоторые строения одной краски скорее всего недостало, поэтому встречались сочетания голубого с рыжим, зеленого с пурпурным, наконец, у питейного заведения «Былятин самовар» левый нижний угол был бурым, правый верхний горчичным, а между ними под углом шла полоса росписи и лепнины, вдохновлённой, надо полагать, стародавними венедскими сказками в сочетании с каким-то сильнодействующим наркотиком жаблацмоки на паровых санях, танцующие синие козы, играющие на гудках и дудках чёрные медведи в красный горошек, жёлтые мыши, куда-то волокущие пьяного белого в розовую полоску кота с розовым винным мехом в лапах
Слабый ветерок нёс тепло, влагу, портовые запахи водорослей, рыбы, гниющего дерева, и дополнительную южную отдушку за счет того, что где-то неподалёку позабыли что-то вонючее и дали ему протухнуть. Йарфсветсфьордская гавань пахла совсем не так дёгтем, копчёной рыбой, душистой трубочной маку́бой, и крепким свежезаваренным ергачом. Сигурвейг вздохнула. Вдоль безумно раскрашенных домов, под несколькими навесами стояли торговцы зеленщик, молочница, пара мясников, и продавец грибов. С зеленщиком говорил Скапи, с недавних пор кок корабля «Фрелси три дюжины пять». Судя по нечленораздельным из-за расстояния, но явно недовольным воплям, торг не ладился. С соседнего пирса, где несколько матросов конопатили швы в палубе крутобокой шхуны, то же неблаговонное дуновение донесло стук колотушек и обрывок заунывной песни:
Брызги солёные живо утри.
Вынеси нам пирогов поскорее.
Тридцать и три, тридцать и три.
Выкати, бабка, баклагу вина
Невысока у винишка цена.
Выкати ты нам винишка дешевого
Солоно море, вода нам пресна
Чтобы голова перестала кружиться, Сигурвейг опустила взгляд долу, оглядев жалкую кучку пожитков, сложенную у вытесанного из незнакомого темного дерева поребрика, отделявшего настил по краям пирса от мостовой посередине обшитый шкурой ларь с колёсиками и ручкой, парусинный заплечный мешок, укрепленный лахтачьей кожей, да неподъёмная скатка из ушкуевой шкуры. В скатку были завёрнуты фотографии трёх поколений и древняя семейная сага на тюленевом велене, а ушкуя добыл На́рфи за три года до того, как родилась Ирса. Вспомнив Нарфи, Сигурвейг начала плакать, едва успев сама собой возмутиться перед наплывом слёз: когда ж это кончится, как будто кран в голове открывается! Как в насмешку, вдоль поребрика шла бронзовая решётка для стока воды. Вдове показалось, что из темноты под решёткой кто-то на нее смотрит то ли крыса, то ли просто наваждение меланхолии. Не замечая внезапной печали матери, Ирса, сидевшая на ларе, продолжала читать вслух из только что ей добытой тетрады-путеводителя:
Многие говорят, что гейто́ния Экво́ли названа так Матушка, что такое «гейтония»?
Стараясь, чтоб голос не дрогнул (зачем еще сиротку огорчать?), Сигурвейг объяснила:
Это часть города, как в Йа́рсветсфьорде были концы. Рыбачий или Плотницкий. У каждого конца свой тинг.
Болтая ногами, Ирса внедрилась еще глубже в строение сложносочинённого предложения, написанного вроде и не по-этлавагрски, но узнаваемо по-этлавагрски витиеватого:
Гейтония Экволи названа так в честь предместья Ологи́та, называвшегося Айкаву́льф, откуда в законоговорительство Вальми́ры, дочери Добру́ты, переправились многие поселенцы
Упоминание стародавней законоговорительницы все-таки свидетельствовало, что путеводитель был не просто переведен слово в слово на танско-венедский, а подправлен с прицелом на любопытного посетителя из-за моря. Немудрено для полутора поколений северян, выросших уже после Кальмотова разорения, этлавагрская колония на западном материке успела стать облюбованным местом для путешествий. Во-первых, ветра благоприятствовали движению аэронаосов сначала на запад за Лейган, потом на юг, а обратно на восток, и вдоль берегов Синей Земли. Во-вторых, сподручно, кому посреди зимы захотелось лета (или наоборот). В-третьих, с языком больших затруднений нет, потому что каждый второй автохтон говорит на сносном (хоть и странном) танско-венедском. Наконец, хоть земля и чудная, а все ж закон Северного торгового союза и её защищал.
Предместье это в свой черед было прозвано в память о пастушонке, что кричал «Волки!», когда волков поблизости не было, а когда волки и впрямь заявились, выйдя из Хайлибаргского леса, никто не пришёл лгунишке на помощь, и волею провидения он был покаран за ложь.
Сигурвейг вынула из-за кружевного отворота рукава платок, вытереть глаза и нос, одновременно делая мысленные заметки, что чистых платков осталось всего два, одно платье для Ирсы, отворот надо крахмалить, а белый киртиль вообще вряд ли отстирается.
А вот кому малиновой воды? почти в ухо вдове завопил мальчишка, на вид едва на год-два старше Ирсы. Всего за восьмушку!
Короткая, выше украшенных свежими ссадинами голых колен, шерстяная туника мальчишки, как с некоторым упрёком заметила Сигурвейг, была не только в нескольких местах заштопана, но и заметно несвежа и на вид, и на запах, в коем малина хоть и присутствовала, но обоняние поражала отнюдь не она. За плечами торговца водой на кожаных лямках висел оплетённый пеньковой сетью здоровенный стеклянный пузырь, на две трети наполненный мутноватой жидкостью. От пузыря шла вперёд, через тощее плечо, трубка, заканчивавшаяся когда-то посеребренным вентилем. В левой руке, мальчишка держал оловянную чару, на всякий случай прикованную цепочкой к кольцу, вшитому в одну из лямок.
В синих глазах Ирсы зажглось любопытство.
Дуй отсюда! мальчишку оттеснил принарядившийся по случаю высадки на берег в чагравую тре́йю с пуговицами в два ряда Скапи, недвусмысленно сопровождая предложение подзатыльником.
Сигурвейг невольно позавидовала коку его трейю хоть в морской воде стирай, на вид всё ничего, а вот киртиль теперь даже с хлоркой до исходного состояния не отбелить.
За что ты его так? провожая взглядом улепетывавшего, с трудом сохраняя под бременем пузыря равновесие, водоторговца, осведомился другой ватажник, с въевшейся в кожу копотью, лопатообразными руками с черными ногтями, и спиной, сгорбленной массой мышц.
Сигурвейг попыталась вспомнить, как звали спутника Скапи Эгри или Фунси́льд. Нет, Эгри тоже кочегар, но не такой старый и попрямее, стало быть
Восьмушка серебра за чарку воды? Это ж разбой! вознегодовал в ответ Фунсильду кок. Обратно, на соседнем пирсе такой же тролльчонок малиной торгует, Скапи состроил рожу и временно повысил голос до визга, передразнивая. «Свежевымытой»! А этот нам, поди, впаривает, в чем тот ее мыл! Мало, что цены полное разорение, за ски́ппунд квёлых портока́ли полтора ски́ллинга, про гигиену у них тут я
Тише ты, лимена́рх со стражей вот-вот пожалует, вмиг уняла товарища Дарвода.
Сигурвейг посмотрела на знахарку со смесью уважения и неодобрения смела, дело своё знает, но мнит из себя невесть что, а мужи, кому впору бы лучше ведать, ей только потакают. Ирсе плохой пример.
К причалу, где стоял «Фрелси три дюжины пять», и впрямь с шипением, стрёкотом и стуком катились по брусчатке три хрупкого вида сооружения, каждое наподобие огромного колёсного обода, в котором вместо спиц как-то помещались ездоки в седлах и на подножках, вместе с хитросплетениями изрыгавших пар трубок, вращавшимися шестернями, и дёргавшимися взад-вперёд рычагами.
Эндоци́клы, добрая работа, кивнул в сторону шума Самбор-лётчик, только что спустившийся с палубы «Фрелси» по подвесной лестнице с деревянными балясинами, висевшей рядом с серым и слегка неровным, как скала, бортом.
Венед опустил на настил длинный кожаный мешок с лямками и положил рядом какую-то кладь поуже. На его широкие плечи был нарочито небрежно наброшен темно-красный ку́нтыш с рукавами, перевязанными за спиной шнуром с вплетенными золотыми нитями, стан ладно перехватывал широкий пояс из серебрегло́ва. В школьной библиотеке Скагафьорда хранилась в числе прочих весьма занимательная книга, изданная еще в законоговорительство Старми́ра Мудрого, «Наряды народов земного круга», на одной из страниц которой красовался поморянин в почти такой же справе. К шитому серебром поясу того молодца, правда, был привешен добрый меч у левого бока, а не прятавшееся рукоятью вниз справа и чуть позади под кунтышом механическое сручье, более похожее на принадлежность строителя, чем на оружие. Вдобавок книжный поморянин держал под локоток поморянку в мухояровой юбке с подолом вровень с голенищами сафьяновых сапожек, в шелковой сорочке с вышивкой, и в отороченной мехом и зашнурованной так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть, аксамитовой безрукавочке поверх сорочки. Взгляд Сигурвейг скользнул к висевшей на груди Самбора на цепочке сфере из альвского серебра размером с дергачиное яичко если её открыть (как владелец делал если не ежечасно, то уж точно каждый день), над одной из половинок в воздухе возникала голограмма большеглазой и длинноносенькой девы. Надо было надеяться, что Самборовой ладе все-таки не приходилось ходить в уборах, шитых по образцам, пусть и миленьким, но вековой с чем-то давности.