Послышались шаги, запахло чем-то вкусным. Йомс оглянулся. По лестнице с нижней палубы поднимались двое, весьма упитанного вида, впереди он, толкая по жёлобкам над ступеньками тележку на колёсиках, чуть позади и слева она, с корзиной выпечки, благоухавшей из-под плата с красной вышивкой (та же дева над быком, что и на дверях), до поры скрывавшего вкусность от взглядов. Всё-таки трудно верилось, что путь плюшек на борт начался в опечатанном стальном ларе.
Пальнатоки бросил прощальный взгляд в сторону окна, готовясь вернуться на место и основательно заняться ужином. Сунна всё ещё светила достаточно ярко, чтобы по ней можно только скользнуть взглядом даже через тонированное стекло. Такой взгляд йомса вскользь и открыл, что прямо между вагоном и светилом парило нечто. Парило, не взмахивая крыльями.
Что там? обеспокоился со своего места Самбор.
Пальнатоки хотел было спросить, нет ли у кого из попутчиков диоптра, только чтобы мысленно рассмеяться: каким надо быть старым дураком на Сунну в диоптр пялиться? Поморянин поднялся с сиденья, на ходу вытащил из кошеля на поясе замшевый мешочек, извлёк из него затемнённые почти дочерна очки с кожаными наглазниками, и встал рядом с йомсом, держа очки перед глазами и вглядываясь в закат.
Вертолёт! наконец определил он. К нам летит!
Йомс вспомнил про номисмы братства электротехников, про явную склонность Самбора быть к каждой бочке затычкой, и встал между ним и тенью в лучах Сунны просто чтоб чего не вышло. Вдруг эта тень
Глава четвёртая. Пресноводное море Науаль
Аму́туан, аму́туан
Фей чи антю́ кай нга́а ни
Рука́ мео́о кай.
Пепу́туан, пепу́туан
Та ни кюме́ке пу че кай.
Пепу́туан, пепу́туан,
Пепу́туан нга́а ни нюке́
Так выводил сильный и чистый голос стоявшей по колени в прозрачных водах Науаль девы, пока шестеро её соплеменников несли к воде тростниковую лодку с мертвецом.
Больно весело поёт, негромко заметил электротехник Самбор.
С луком Пальнатоки в руках и в диковинном красном одеянии, наброшенном на плечи перевязанные шнуром пустые рукава болтались за спиной заморский учёный переминался с ноги на ногу по песку, выглядя довольно нелепо среди старейшин, чувствуя себя, судя по всем признакам, ещё нелепее, и безуспешно пытаясь это скрыть.
Это песня радостного прощания, так же негромко объяснил стоявший рядом Кайа́нкару, опершись на соответствовавший званию вождя обрядовый топор. О том, как Пальнатоки отправляется в путешествие, после долгой разлуки встретиться с любимой.
Эрскин сын Кленнана вздохнул, поправляя лямку заплечных ножен с клеймором, и добавил к словам старого друга:
Умер за своим делом, жизнь чужую спас, смерть его неотмщённой не осталась, так что по уэлихскому обычаю, печалиться не след.
А по альбингскому? спросил электротехник.
По альбингскому, мы в полночь напьёмся, чтоб челну Пальнатоки было по чему плыть в Тир-на-Ног. А сейчас будет твой черёд танско-венедский обычай отправлять.
Ты забыл добавить, обратился к товарищу Кайанкару. Умер за своим делом, и в отведённый срок. Как его гуампа треснула, я враз понял не жилец.
Пение стихло. Чёлн, где на хитро вылепленном из пластиковой взрывчатки ложе лежал на спине Пальнатоки с руками, сложенными поверх рукояти меча, медленно удалялся от берега, несомый сгонным ветерком-низовкой. Челноносцы, с чьих длинных одежд капала на песок вода, присоединились к кучке старейшин, уэлихских женщин-шаманов, и прочих важных лиц, как-то причастных к обряду.
Пора? спросил Кайанкару.
Пусть гросса на три шагов отдалится, иначе есть опасность и нам за покойником отправиться. Пальнатоки бы это сильно не понравилось, Самбор прищурился и замер.
Простояв в неподвижности, пока чёлн не пересек ведомую только ему черту, заморский умелец наконец сказал погромче, чтоб все слышали:
По преданию, так простились со Скьефом, первым конунгом Старграда. Прощай и ты, Пальнатоки с Фюна.
Самбор поднял лук, и положил стрелу на полку. Эрскин крутанул колёсико зажигалки и поднёс пламя, теплившееся внутри ветрозащитной дырчатой трубочки, к огнепроводному шнуру стрелы. Зашипело, в сторону воды понеслось облачко едкого дыма. Пришелец с берегов дальнего моря с тихим жужжанием блоков натянул тетиву, выдохнул, глянул поверх трубки прицела, и пустил стрелу. Дрогнули успокоители тетивы, молодой учёный опустил оружие.
Дымная дуга соединила берег и заканчивавшуюся двумя разлохмаченными связками тростника корму челна. Несколько мгновений нельзя было разглядеть, занялся ли огонь, но тут ярко больно смотреть полыхнуло. До берега докатилась волна горячего воздуха, сопровождаемая гулом. На мгновение, движимый взрывной волной килт облепил бёдра Эрскина. Волна, прошедшая по воде, была несоразмерно мала в сравнении со вспышкой. Аилен, готовившая Пальнатоки в последний путь, действительно сформовала заряд со знанием дела. Женщина, взрывник, и шаман такое совместительство нелегко укладывалось в голове. Тем не менее, надо было отдать колдунье тройственной природы должное её рассуждения, что глушить рыбу, мол, дело зряшное, перевод добра, одна всплывает, десять тонут, духи гневаются, и так далее, и что, мол, огонь надо верхом пустить всё это претворилось в практику. От челна с мёртвым наёмником не осталось ничего, кроме искр, порхавших над расходившимся по воде кругом.
Пюка́йал чалту́май, Кайанкару сказал слова прощания и благодарности и перекинул топор через плечо, давая всем понять, что похоронный обряд закончен.
Что знахари говорят? Корчмарь оклемается? спросил у одной из уэлихских колдуний Пи́тико, вурилохский представитель товарищества канатных дорог.
Вместо ответа, та смерила его неодобрительным запросто и недобрым в смысле сглаза взглядом. Эрвиг, вожатый и заодно лекарь злополучного вагона «Тавропола», ответил за ведьму:
Что ж ему не оклематься? Я кровь остановил, капельницу поставил, главное было, живым до Вурилоха довезти. А там в лечебнице всего и дел: селезёнку вырезали, кровь перелили, скоро в себя придёт.
Смотри не сглазь, сказала колдунья, ранее не удостоившая Питико ответом, и зашагала вверх по песку, через который местами пробивалась жёсткая трава.
Участники проводов мёртвых разделились колдуньи (в числе которых была и дева, певшая прощальную песню в честь Пальнатоки), челноносцы, и работники канатной дороги все пошли обратно к площади перед зданием вурилохской управы, с трёх сторон окружённой лавками и едальнями, а старейшины и Самбор с Эрскином остались у воды ждать парома на Юмул.
Эрскин в который раз поправил ножны, прикидывая, не присесть ли ему на одну из бочек с кукурузным пивом, тоже ждавших парома, заключил, что севши, придётся и вставать, и остался на месте. Чтобы скоротать время, можно было бы побеседовать с Самбором если не принимать во внимание, что единожды его разговорив, потом не заткнёшь. Электротехник особенно и не нуждался в приглашении к разговору, тут же задав свой очередной вопрос вождю:
У вас тут багряную гегемонию не особо жалуют, или показалось мне?
Не показалось, Кайанкару невесело ухмыльнулся. Тебе не в обиду будь сказано.
Не в обиду. Я и не из гегемонии.
Как же так, ты разве не из-за моря?
Из-за моря, но за морем много разных народов.
И впрямь. Верно говоришь. Вот альбинги, они ведь тоже море когда-то переплыли?
Эрскин утвердительно хмыкнул. Обрадованный картографическим откровением Самбора, Кайанкару продолжил:
Понаехали всякие багряные, Вурилох построили на нашей земле, дюжины три лет даже за пользование платить не хотели. Цветы с собой неправильные привезли, овощей нездешних насажали, рыбу нашу ловили, оленей били, мар какой-то заразой чуть не извели, змеев священных, и тех умудрились с полдюжины истребить.
Упоминание местных ушастых зверюшек почему-то произвело сильное впечатление на Самбора. Старый вождь, скорее всего, отнёс это за счёт надлежащего возмущения поруганием священных змеев, похлопал заморского пришельца по плечу, затем указал на север и продолжил:
Развалины видишь? Там их первая крепостца была, дед мой Пайа́тару её набегом взял и сжёг. Как сжёг, так его слушать и стали. Так что нет у нас к гегемонии особой любви, даром что на их языке с тобой говорю.
Тоже не в обиду, но сдаётся мне, от гегемонии уэлихам вышел не один вред? спросил электротехник. Они ж вас посадили на коней, оснастили железом, электричество вон провели
Мы и без коней с железом не бедствовали. Медь добывали, на, как их по-вашему, макраухениях ездили. Электричество, конечно, вещь полезная. Или письменность. Но почему бы и тем, и другим по-соседски не поделиться? Мы в долгу бы не остались. У нас не только медь, повыше в горах и золото промышляем, и тролль-камень. А они всё равно на нас будто сверху вниз смотрят.
Они на всех смотрят сверху вниз, объяснил Самбор. Много веков привычки, ещё до Кеймаэона.
Я слышал, новая великая зима идёт, как Кеймаэон? в разговор вступил Нанго́ниел, один из младших вождей и сын Кайанкару.
Не очень это заметно по нашей погоде, разве что дождя чуть прибавилось, тут же усомнился его отец, прислушиваясь к донёсшемуся из-под ветра гулу.
Южное полушарие пока задето меньше, может, до вас и не дойдёт в полную силу, с надеждой сказал Самбор. Схоласты померанцевого дракона говорят, в южном полушарии своё струйное течение, в северном своё.
Лучше б не дошло, Эрскин в раздумии оправил бороду. Последние новости, что я слышал между Альбой и Энгульсеем море замёрзло. Будем надеяться, померанцевая мистерия ведёт учеников к истине.
Померанцевый дракон, это больше озёрного змея? спросил незнакомый Эрскину вождь.
Больше, по крайней мере, в метафизическом смысле, нашёлся заморский умелец и боец.
Кто служит такому великому змею, зря говорить не будет, заключил вождь. А вот и паром!
Водитель парома лихо прибавил обороты двигателя перед самым берегом, отчего стоявших у кромки воды обдало мелкими брызгами, разлетавшимися из-под завес воздушной подушки. Приподнявшись на несколько вершков над водой, паром выскочил на песок. Гул стих, судно почти вмиг замедлилось и осело. Двое полуголых матросов, спрыгнув с обмякшего гибкого ограждения, поставили сходню и принялись закатывать пивные бочонки на борт. Рулевой толкнул открывавшуюся вверх, наподобие чаячьего крыла, верхнюю половину двери, разложил вдвое нижнюю половину, заодно служившую складным трапом, и повернул её через цилиндр надувного борта. Не отягощенные кладью старейшины потянулись к трапу. Самбор, уже с кисой и мечом за плечами, с почтительным полупоклоном поднял с песка один из мешков Эрскина. Тому осталось только подобрать второй мешок, и подняться на борт.
Не обессудь, сказал электротехник, когда Эрскин снял ножны с клеймором и занял соседнее с ним место на узкой деревянной скамье. Я обычно не несу столько околесицы, а сейчас прямо как не могу остановиться
Простительно, рассудил альбинг, повышая голос, чтобы его можно было расслышать за поднявшимся рёвом двигателя. Близко со смертью разошёлся, это и неробкому мужу даром не проходит.
Хуже. Не сам я разминулся с Марой костлявой, Пальнатоки меня вытащил прямо из её когтей. Теперь я ему обязан жизнью, и что Меттхильд не осталась вдовой, пальцы Самбора погладили титановое яичко, висевшее у него на груди. А как такой долг вернуть?
Ну, ты же за него отомстил?
Стылое утешение, Самбор тряхнул головой.
Этот долг теперь только вперёд отдать можно, посоветовал сидевший с другой стороны от Эрскина Кайанкару. Не смерть за смерть, а жизнь за жизнь. Он свой срок прожил, тебя спас, а ты в твой срок ещё кого-нибудь спасёшь.
Заморский электротехник благоговейно посмотрел на уэлихского старейшину и остался сидеть в безмолвии всю продолжительность путешествия.
Сквозь бежавшие по окну капли, показался берег острова Юмул, заросший кустами мидхафского дрока. «Неправильные цветы» вспомнил Эрскин. По узкой полоске между утыканными жёлтыми цветами зарослями и водой гуськом робко двигались, ступая крошечными копытцами по крупному тёмному песку, несколько пятнистых зверюшек с рожками наподобие карликовых оленей, но с мордочками, заканчивавшимися хоботками. Зверюшки юмулы на уэлихском собственно и дали имя острову. Их робость была не зряшной почти прямо из-под парома под водой пронеслось отблёскивавшее серебром длинное тело. Шестисаженный озёрный змей на треть своей длины выскочил на берег, пытаясь сомкнуть челюсти вокруг улепётывавшего в заросли юмула, но за все свои усилия оказался вознаграждён только полной пастью колючего кустарника. Рулевой дёрнул за одну из рукоятей у себя над головой, отчего из наружных мезофонов раздался мерзкий улюлюкающий вой.
Это я со змеем здороваюсь, чтоб у него вопросов не возникло, пояснил, на миг повернувшись назад, рулевой. Объяснил, что мы тоже из его стаи, не голодны, и гона у нас нет.
Кайанкару накрутил на палец среднюю прядку своей бороды, почему-то посмотрел на Самбора, и сказал:
Змей промахнулся, значит, ещё кому-то до заката не повезёт так же.
Двигатель загудел громче, и паром выкатился на пологий берег острова между слегка покосившимся и посеревшим от времени деревянным причалом и новой каменной пристанью. У пристани, где скучали один рыболов с удочкой и три охранника один над водой у волкомейки, двое лицом к лесу с пищалями-длинностволками, был пришвартован диковинного вида гидроплан высокое крыло с двойным изломом, две огромных турбины между крылом и задранным вверх хвостовым оперением. Гидроплан был ярко раскрашен белым и голубым, а кромки крыльев, смотровых портов, и воздухозаборников турбин вообще блестели золотом. Ближний к парому борт украшала роспись щит с золотой каймой, где на лазоревом поле две руки разных цветов соединялись в рукопожатии, одновременно вздымая посох, увенчанный широкополой шляпой. Стоявшие у деревянного причала чистенькие и ухоженные одномачтовые парусники в сравнении казались маленькими замарашками.
Раздался щелчок, гудение двигателя смолкло. Рулевой повернулся в сторону скамей с седоками, махнув рукой в сторону гидроплана с позолотой:
Епарх уже здесь. Выходите первыми, почтеннейшие, кладь можете здесь оставить, её прямо в общинный дом отнесут.
Эрскин взял ножны в правую руку, поднялся со скамьи колени особенно не жаловались и направился вслед за Кайанкару к открытой матросом двери. От пристани, короткая, но широкая дорога с вделанными в покрытие рельсами вела к трём приземистым зданиям без окон, с картечницами на плоских крышах. Вдоль дороги росли небольшие стройные деревья со смешной пятнистой как шкурка юмула корой.
Не лучше мне было с Рёгнвальдом поговорить без епарха? спросил Самбор. Кабы сперва не стратонаос, потом не конвой, был бы здесь на неделю раньше.
Может наоборот выйти лучше при епархе, обнадёжил электротехника Эрскин. Если Рёгнвальду твой замысел понравится, Спило сразу и номисм на опыты кинет.
Посетители вошли в одно из приземистых зданий под бдительным взором стражей в серых с голубой оторочкой плащах тагмы Те́йхо (стражники на пристани были в таких же одеяниях не иначе, к приезду епарха). Из проёма растворённой толстенной металлической двери несло холодом. Очень уверенный и вроде бы знакомый Эрскину мужской голос вещал:
Нам удалось получить два вида синтеза: водород с литием в гелий и тяжёлый водород в сверхтяжёлый. Первая предпочтительнее, поскольку выход энергии выше почти в шесть раз. Чтобы реакция шла при более низкой термокрасии, мы колеблем магнитное поле на частоте, синхронизированной с магнитной частотой лития-семь. Это и помогает с наиболее трудной частью, управлением мощностью реакции.
Это ты верно сказал, Рёгнвальд, сказал другой голос, ещё более уверенный. Править легко, а управлять трудно!
Какая мудрость, восхищённо добавил третий голос, на слух, принадлежавший маленькой девочке.
За дверью находилось внушительной ширины и высоты цилиндрическое помещение, частично выдолбленное в скале, так что вошедшие оказались на круговой дорожке саженях в четырёх над полом. Значительную часть объёма занимали колонны двух чудовищных электромагнитов с покрытыми изморозью оболочками обмоток. Между магнитами помещалась окружённый змеившимися трубками прямоугольник, с участком посередине, сработанным из чего-то многослойного прозрачные слои перемежались решётками в несколько вершков толщиной. На вид всё это выглядело достаточно впечатляюще, конечно, если не сравнивать с чудовищной машиной для сжатия плазмы, построенной на севере, в Айкатте, мистагогом Фейнодо́ксо, сыном Ио́ло, или с ещё бо́льшими тороидальными устройствами восточного материка. Притом учёные севера и востока или не могли поддержать синтез, или даже и не стремились к его практическому использованию.