Евреи-ростовщики продолжали свои дела, собирали выкупленные налоги, от них тек, пусть ставший совсем тоненьким, денежный ручеек, поэтому все попытки голытьбы пограбить и этот квартал пресекались самым жестоким образом.
К концу зимы в городе осталось очень мало детей и стариков, они оказались особенно уязвимыми. Многие пожилые люди сами уходили из семей, чтоб дать шанс на выживание собственному потомству. В исламе существует культ не детей, а подчинения старшим, ранее такого обычая, в отличие от Японии, здесь не было. Но в сложившихся обстоятельствах бабушки или мамы, видя угасание внуков или детей, добровольно покидали семью в надежде, что их малыши благодаря этому смогут выжить. Других, «недогадливых», не очень высокоморальные взрослые потомки изгоняли или просто убивали сами.
Неслыханное дело, но даже прелестями своих жен и дочерей некоторые стали торговать в открытую. Коммерция в городе почти умерла, и почтенные, уважаемые ранее люди стали зазывать мужчин к своим ближайшим родственницам для удовлетворения похоти. Кстати, далеко не все посетители выходили из импровизированных публичных домов живыми. Убийство, ранее редкое в огромном городе, в эти страшные времена стало ежедневной обыденностью. Каждое утро стража собирала на улицах раздетые догола трупы.
Да что там проституция! Еэну пришлось принимать меры против каннибализма. Исчезновения людей теперь нередко было вызваны не тем, что они ушли или их насильственно увезли. Часто выяснялось, что бедолаг убили для съедения родственники. Были случаи, когда мужчины начинали убивать собственных детей, одного за другим, себе на еду. Некоторые даже пытались начинать торговлю человеческим мясом под видом козлятины или конины. По Истамбулу пошли шутки наподобие:
А мясо в пирожке точно свежее? Этот ишак точно не сдох неделю назад?
Что вы! Он еще сегодня утренний намаз совершал!
Великий визирь приказал всех торговцев, не могущих предъявить доказательство халяльного происхождения пищи, казнить самым лютым образом, однако их число не уменьшалось. Дешевизна продуктов манила истощенных людей, не желавших задумываться о ее причинах. Многие просто спешили воспользоваться случаем кинуть хоть что-то съедобное в вечно голодное брюхо, пытались накормить, спасти от смерти угасающих от голода родных. Население в столице сокращалось, но все равно было слишком большим для территории, которую он реально контролировал.
Такое положение с продовольствием не могло не выйти боком властям. Еэну пришлось несколько раз за зиму бросать войска на подавление бунтов среди голодающих стамбульцев. От голода люди теряли страх смерти, и их приходилось убивать, чтобы остановить. Бунтовщиков беспощадно рубили, недобитых вешали, превращая целые улицы в лобное место, но самые жестокие кары наводили страх ненадолго. Пришлось даже прибегнуть к сожжению нескольких бедняцких кварталов вместе со всеми жителями, чтобы навести порядок. К счастью, самые крепкие и активные все же охотнее вербовались в армию, так что недостатка в добровольцах у него не было. Оружейники в мастерских на всей подвластной территории работали не покладая рук, чтобы обеспечить новобранцев ружьями и саблями.
Официально это не признавалось, но последний месяц он смог избежать больших потерь в армии только благодаря поставкам зерна из Крыма. Смешно было думать, что приезжавшие торговать им крымские татары действовали сами по себе, без позволения и поощрения хозяйничавших у них казаков. Оценивали они хлеб просто невиданно дорого, но и запрашивали не золото или серебро, а медь. Точнее, бронзу стамбульских пушек. Ее торговцы с северного побережья Черного моря оценивали как раз весьма дешево ввиду плохого качества. Еще в середине осени такое предложение стало бы поводом для медленной казни наглецов, однако зима расставила свои приоритеты. Кардинально отличные от прежних.
Срочно собранный Еэном диван единодушно поддержал идею о продаже купцам старых пушек из крепостей пролива и всех тонкостенных монстров из крепостей собственно Истамбула. Ничем они не помогли во время налета шайтановых вылупков весной, а весили много. Обмен этих бесполезных чудовищ на зерно просто спас его армию в январе и начале февраля. Правда, только одних гигантских пушек не хватило, пришлось отдать и часть средних орудий, однако для борьбы за престол (и собственную жизнь членов дивана султана Мустафы Первого) они были бесполезны, в полевых сражениях османы использовать артиллерию толком не умели. Помимо пушек на север поехали колокола из пригородных греческих монастырей, иконы оттуда же, старые доисламские книги. За книги давали совсем немного, но давали, а каждая лепешка здесь была сейчас на вес золота.
Мореплавание этой зимой в Черном море было как никогда активным. Правда, плавали там теперь не османские, а казацкие корабли, но нападать на греков, везущих на юг, в Палестину, евреев, означало лишиться последнего стабильного источника средств. Корабли проплывали мимо города, не задерживаясь возле него, попытки перехватить и ограбить их для самостийных разбойничьих банд на лодках закончились весьма печально. Незадачливых пиратов просто расстреляли. Ожесточенный пушечно-ружейный огонь не дал им и малейшего шанса ворваться на палубы.
Сожалея о необходимости оставить в Румелии часть пехоты в крепостях, прежде всего в прибрежных, и конницу буджаков, завязшую в борьбе с гайдуками, Еэн двинулся на врагов сразу же, как только позволила погода. В поход на Гирея шли восемьдесят пять тысяч пехотинцев, пятьдесят тысяч конников, в основномногаев и татар. Выступили поначалу и полтысячи топчи с сотней небольших орудий, но из-за нехватки тяглового скота большую часть пушек пришлось оставить в Бурсе, так что топчи шли налегке, с расчетом на использование орудий из крепостей и трофейных. Быков нашли для перевозки всего полутора десятков небольших орудий. Именно отсутствие достаточного количества животных, способных тащить арбы с порохом и едой, стало третьей по значимости проблемой Еэна. На много переходов вокруг Стамбула скот был съеден зимой. Это коснулось даже ишаков и лошадей. Из-за чего пришлось брать с собой только самое необходимое.
Второй стала недостаточность продовольствия, его удалось собрать всего на одну неделю пути. Немалая часть конницы была послана вперед для изъятия зерна у райя в части страны, до которой его отряды зимой не добирались. Такое мероприятие было фактически смертным приговором для семей этих бедолаг-турок, но другого способа сохранить войско найти не удалось. Причем уверенности, что посланным удастся собрать достаточное количество хоть какой-то еды, не имелось. Они были вынуждены действовать большими отрядами в несколько сот всадников, а это отсекало из зоны патрулирования малые поселения в стороне от дорог. Взбешенные нестерпимыми повинностями и поборами, турки устраивали настоящую охоту за небольшими османскими отрядами, уже в первом месяце зимы посланные куда-либо группы меньше трехсот, а лучше пятисот человек исчезали бесследно или возвращались сильно потрепанными и без еды. На дорогах свирепствовали разбойники, собираясь порой в небольшие орды и делая передвижение по дорогам Анатолии возможным только для значительных воинских формирований. Даже курьеров приходилось посылать в сопровождении сотни, а то и двух-трех сотен всадников, иначе они заведомо никуда бы не доехали.
Главной же опасностью сам Великий визирь считал резкое ухудшение отношения к себе в собственной армии. Татары и не очень скрывали своей ненависти, смотрели по-волчьи, им-то наверняка был бы по сердцу султан Гирей, а не безумный Мустафа. Привычно склоняли головы, но бросали далеко не дружеские взгляды сзади янычары. Порой у него спина начинала чесаться от этого, а чувство опасности криком кричало о смерти, грозящей отовсюду. Если весной и летом воины оджака Истамбула дружно его поддерживали в возведении на трон последнего Османа, то осенью нравственный климат в войске стал стремительно ухудшаться. Он благоразумно нигде не показывался без большой охраны, но чем дальше, тем больше сомневался в ее надежности. Всех заподозренных в сношениях с Ислам-Гиреем подвергали допросам под пыткой, оговоренных подозреваемыми казнили, но любви такие действия к нему не прибавляли. Приходилось делать ставку на страх, в конце концов, покойника Мурада тоже никто не любил, а правил страной он весьма успешно. Посомневавшись, Еэн полностью сменил личную охрану. Доверил ее сипахам, воинам-помещикам, отправив янычар в свои орты. Донесения шпионов об активном участии анатолийских сипахов в разбойничьих шайках стали наводить его на нехорошие мысли, Еэн даже стал присматриваться к войнукам, всадникам-мусульманам из Румелии, они стали казаться ему более надежными.
Армию охотно сопровождали несколько десятков тысяч добровольцев-райя из стамбульской голытьбы. Здесь их кормили, а значит, был шанс выжить. Обычно в походах полководцы на них обращали внимания не больше, чем на пыль, осевшую на обуви. Но обстоятельства требовали сейчас заботы и об этой малопригодной для боя, но необходимой части войска. К ужасу и отвращению дивана, уже на третий день похода среди райя обнаружили случай людоедства. Хотя всех этих взятых для тяжелых работ стамбульских бездельников кормили, пусть не слишком сытно, нашелся среди них воистину отродье шайтана, пристрастившийся к человечине и не желавший отказываться от приобретенной в последние месяцы привычки. Его повесили, и, проходя мимо виселицы, каждый в войске мог услышать из уст глашатая о причинах казни, обрекающей на адские муки.
С холодом в душе
Селим мысленно много раз возвращался в тот мартовский день прошлого года, но так и не смог окончательно определиться с мотивами своего поступка. Ну не было у него видимых причин оставаться в оджаке, люто ненавидимом и презираемом. Тем более что уже больше трех лет он вел тайную войну с государством, главной военной силой которого и были янычары. После просветления, которое посетило его при встрече с казацким подсылом, все вокруг были теперь не товарищами и соратниками, а врагами.
Да и невозможно было просчитать, как отнесутся к участию в удушении наследника другие янычары. Гибель всех Османов сразу ставила под вопрос смысл существования этого корпуса воинов-рабов. В нем вполне могли найтись люди, способные усомниться в правильности фирмана на казнь наследника, которую он осуществил. И тогда он наверняка пожалел бы, что родился, быстро и безболезненно убийце Османа умереть дать не могли.
После казни Ибрагима, отправив воинов своего отряда в казармы на отдых, пошел на встречу с казацким связным в полной уверенности, что пребывает в Стамбуле последний день. Не стал и одежду менять, запылившуюся и загрязнившуюся во время безумной скачки к Стамбулу. Только покрепче подтянул пояс белого шелка, на который у бостанджи имели право только офицеры, достигшие шестого ранга. По предварительной договоренности его должны были забрать и вывезти в Азов. Все, что у него было накоплено, он превратил в золото и зашил в одежду, сожалея о незначительности припрятанного. Один Аллах то есть Бог знает, как там новая жизнь сложится. Ведь о жизни вне оджака он знал, в сущности, мало. О родине, крепких руках отца, ласковых прикосновениях матери помнил смутно и немного. О жизни же казаков, наводивших ужас даже на храбрейших из храбрых, представления не имел. Получалось, что ему придется начинать жизнь заново. Это тревожило не меньше, чем ожидание большой битвы.
Знакомый уже ему казак, выглядевший и ведший себя совершенно неотличимо от сидевших неподалеку греков, представившийся ему как Александрос, ждал его в греческой же забегаловке. Среднего роста, не слишком широкоплечий, он весь будто состоял из тугих мышц и прочных сухожилий, а загар на лице имел чуть ли не мавританский. Появление в месте распития спиртных напитков янычарского аги никого вокруг не встревожило. Уж если сам султан официально разрешил продажу спиртного, которое, впрочем, и до указа было легкодоступным, то чего бояться? Если нельзя, но хочется, человек всегда найдет оправдание нарушению законов. Безразлично, божеских или человеческих. Воины ислама не были исключением из этого правила. Вопреки запрету Пророка пьющих среди них было немало.
В таверне, специализировавшейся на вине и рыбных блюдах, народу было много, на вошедшего присутствующие не обратили внимания. Все обсуждали свои дела, о смерти Мурада и Ибрагима здесь, естественно, еще не знали. Поморщившись от чрезмерно сильного и непривычного запаха рыбы, направился к столику, за которым сидел Александрос.
Заказав маленький кувшинчик белого вина и миску рыбы, Селим присел возле связника, делая вид, что с ним незнаком. Они изредка встречались именно так, всегда в разных околопортовых заведениях. Подождав, пока служка принесет заказ, янычар, не глядя на соседа, тихонько доложил:
Ибрагим мертв. Мурад, я уверен в этом, тоже. Из Османов остался в живых только Мустафа.
Казак размашисто перекрестился, что, вообще-то, в таком соседстве для грека, каковым он старался казаться, выглядело весьма смелым поступком, выпил одним махом все вино из кружки. И так же, не глядя на собеседника, ответил:
Фелюка тебя ждет, можем идти прямо сейчас. Если, конечно, ты не посчитаешь нужным задержаться здесь.
Селим тогда повернулся и спросил:
А надо оставаться?
Александрос тоже повернул голову к нему, почтительно кивнул и, немного помявшись, ответил:
Опасно это. Ведь и, не усомнившись в приказе, тебя могут казнить. А уж если усомнятся
Ты не отвечаешь на заданный вопрос.
Связник внимательно посмотрел ему в глаза:
Да, надо. Нет у нас в оджаке никого, кто был бы на таком высоком посту. Нет сомнения, что рано или поздно, но воевать с турками придется, тогда сведения об их планах будут на вес золота.
Неожиданно для себя самого Селим вдруг произнес:
Я остаюсь.
Внезапно настолько, что сам удивился, услышав то, что сказал. Будто со стороны раздались эти слова. Уж очень велик был риск, что человека, прервавшего династию Османов, пусть и по приказу покойного султана, могут предать лютой казни. Да и оставаться среди людей, которых возненавидел отказаться от ухода к врагам этого проклятого государства странно. Для него самого непонятно, ведь шел на встречу с твердым намерением уплыть прочь из проклятого города. И вдруг почти сам вызвался остаться.
Разлад в себе самом так и не позволил выяснить, почему же он остался. Не было у него соответствующих навыков. А может, не хотелось признаваться даже самому себе, что просто побоялся этого шага, последнего в прощании с привычной, пусть и ненавистной жизнью. По большому счету, другой он и не знал. Возможно, впрочем, что испугался бесстрашный янычар не расставания со старой жизнью, а побоялся разочароваться в новой, ради которой рисковал. «Темна вода в облацех», а уж душа человеческая, да настолько взбаламученная, прозрачна разве что для великих ее знатоков.
Его не казнили, хотя кое-кто порывался. Нашлись друзья, защитили. Отправили на опаснейшее заданиеказнить бейлербея Коньи, отказавшегося присоединять подчиненные войска к армии султана Гирея.
Раз уж успел так не вовремя наследника казнить, может, и от этого продажного ишака избавишь? предложил-приказал ему новый Великий визирь Зуграджи.
Естественно, с несколькими помощниками и шелковым шнурком к переметнувшемуся бейлербею теперь заявиться было уже невозможно. Самого на том же шнурке подвесили бы палачи управителя вилайета. Пришлось выслеживать пашу, как редкого и опасного зверя. Как раз на охоте, которой тот увлекался, и настигла его стрела. Вот голову снять с казнимого не удалось, свою довелось спасать от преследования охраны убитого. К счастью для убийц, погоня оказалось не слишком настойчивой. Потерявшие хозяина псы не стали рвать жилы для отмщения.
Неканоническое устранение вельможи Гирей и Зуграджи посчитали оправданным. В Конье наступила смута, и небольшой отряд сувалери, прибывший вскоре к его воротам, легко установил там власть султана Ислама Гирея. Ахмад остался с носом.
Так и попал Селим в число доверенных лиц нового султана, исполняющих для него грязные, не терпящие огласки делишки. Даже удостоился права носить пояс из черной материи, признак 7-го ранга, выше у бостанджи были только носители поясов из черного шелка. Основным делом последующих месяцев для него стала работа с подчиненными лжесултана Мустафы I. Поначалу налаживать контакты было очень трудно и опасно. Несколько лазутчиков от Гирея и оджака попались в лапы охранки Еэна, Великого визиря сумасшедшего султана, и завидовать им не приходилось. Казнили их и тех, на кого они указали, самым лютым образом. Подвергнув предварительно жесточайшим пыткам.
Селиму повезло, один раз он уцелел воистину милостью Аллаха (или уже милостью Исы?). Перед поездкой на важную встречу с одним из согласившихся работать на оджак Омаром-агой, янычаром из приближенных Еэна, у него жуткой болью скрутило брюхо, тело запылало жаром, повсюду стал выступать пот. Посчитав, что от такого посланника толку не будет, Селима заменили, послали другого агу из «садовников», вот он и попался ловчим стамбульского Великого визиря.