Отлично! крикнул майор Губанов. Молодцы! Что теперь, Булатников?! обратился он к подпоручику в залитом кровью мундире, не поймёшь своей или чужой.
Выделите мне роту из вашего батальона, ответил тот. Мы с ними прорвёмся на мостик. А остальные, с вашего позволения, пусть по другим галереям ударят с тылу.
Отличная идея, подпоручик, кивнул ему Губанов. Штабс-капитан Антоненко, отправляйтесь с Булатниковым.
Веди, Булатников! позабыв былые раздоры, крикнул мой непосредственный командир. Вперёд!
И мы побежали по гулким коридорам дредноута, преследуя убегающих солдат и воздухоплавателей, спешивших спасти свои жизни. Первое организованное сопротивление нам оказали минут через пять после того, как мы ворвались внутрь летучего левиафана. В длинном коридоре британцы соорудили нечто вроде баррикады, и обстреляли нас. Мы не стали ввязываться в перестрелку, налетев на них и, как говориться, взяв на копьё в считанные секунды.
А вот мостик пришлось штурмовать по всем правилам. Он был хорошо укреплён, и дрались британцы отчаянно. Нас встретили ураганным огнём, так что пришлось всё же залечь за порог у дверей в коридор и палить в ответ. Что впрочем, не приносило ощутимого результата.
Эх, жаль, гранат нету! пожаловался Булатников. Закидали бы мостик враз!
Чего нет, того нет, пожал плечами Антоненко. Надо прорываться так!
Это да, кивнул Булатников. как обычно, мы первые, выза нами! Полундра!!!
И он без предупреждения вскочил в полный рост и бросился к входу на мостик. Воздушные пехотинцы кинулись за ним. И легли все как один под пулями британцев.
Солдаты, вперёд! не дал нам опомниться Антоненко. Вперёд!
Мы пробежали по коридору, всё ещё затянутому пороховым дымом, и обрушились на не успевших зарядить мушкеты британцев. Стрелять не стали, пустили в дело штыки. Схватка была очень короткой, но яростной. На мостик мы ворвались окровавленные и злые что твои черти. Кажется, капитан и офицеры дредноута пытались сдаться нам, но мы никого не щадили. В этот момент мы были более зверьми, нежели людьми, а звери жалости не знают. Хищные опьянённые кровью звери. И единственное, что делает нас людьмиэто способность раскаиваться и мучится совестью после, ну и конечно, кошмары, преследующие долгими ночами.
Что теперь, господин штабс-капитан? спросил у Антоненки подпоручик Эбергард-Шютц.
Отходим к стрелковой галерее, приказал тот, и дожидаемся батальон. На «Гангут» вернёмся все вместе.
Есть, ответили мы.
Мы отступили к стрелковой галерее, следуя тем же стрелкам, какие были и на «Гангуте». Правда, никто из нас не разумел английского, и ориентироваться приходилось по кровавым следам и нашим представлениям о языке бриттов. Бросать тела воздушных пехотинцев и наших солдат, павших при штурме мостика, очень не хотелось, однако тащить их с собой через весь дредноут не представлялось возможным. Тем более, что враг мог атаковать нас в любой момент. Британские офицеры и сержанты должны были привести своих солдат в чувство и организовать нам сопротивление.
Что с Булатниковым? спросил у Антоненки майор Губанов, когда мы вернулись на стрелковую галерею. Остальной батальон уже был тут, ждали только нас.
Убит, ответил штабс-капитан, как и вся ландунгс-команда. При штурме мостика.
Понятно, кивнул командир. Что с мостиком?
Офицеры оказали сопротивление и были убиты, отрапортовал Антоненко, машинерия уничтожена.
Ясно. Губанов вскинул руку с окровавленным тесаком и дал отмашку, чтобы экипаж опускал секцию борта, и мы могли вернуться на «Гангут».
Что это?! воскликнул глазастый солдат Сашка Осипов.
Он тут же получил по голове от своего унтера, но все уже повернули головы на его крик. От небольшого британского дирижабля в сторону «Гангута» летели пламенные искры с длинными чёрными хвостами. Много позже я узнаю, что это пороховые ракетысамое мощное оружие британцев, в тот же день они показались мне некими карнавальными шутихами, не слишком качественными, к слову. И тут эти «шутихи» врезались в баллон нашего дирижабля и взорвались с небывалой мощью. Из борта «Гангута» вырвались языки пламени, и громадный воздушный левиафан покачнулся и начала заваливаться на повреждённый борт. Подошедший с другой стороны дредноут дал залп из нескольких орудий, добивая израненного врага, ещё пытавшегося огрызаться редкими выстрелами пушек. Падение «Гангута» резко ускорилось, весь баллон его был объят пламенем.
Твою мать, сказал кто-то.
Ни добавить, ни убавить.
Сигналят нам что-то британцы, заметил штабс-капитан Антоненко.
Отходим внутрь дредноута, скомандовал майор Губанов. Соединимся с остальными, кто проник через другие галереи, и будем думать, что делать дальше.
Собрались все выжившие офицеры в кают-компании. Отправив солдат под присмотром прапорщиков и унтеров вылавливать остатки британского экипажа, а также устанавливать на борту дредноута нашу власть, мы расположились за громадным столом, где могли бы разместиться все офицеры Западной армии и эскадры Гершеля. Настроение царило в кают-компании крайне мрачное, не смотря на то, что вроде бы только что совершили невозможное. Взяли на абордаж британский дредноут.
Так что же делать, господа офицеры? открыл наше импровизированное собрание майор Семён Карлович Версензе, командир первого батальона нашего полка. Надо решать, и быстро. Времени у нас в обрез.
Верно, согласился с ним подполковник Панкаршин Сергей Павловичкомандир третьего батальона Новгородского гренадерского полка, самый старший по званию офицер среди нас. Командиры полков с первыми батальонами остались на «Гангуте» и должны были помогать фузилёрам его экипажа обороняться от возможных абордажей вражеских дирижаблей. Времени у нас в обрез. Британцы высадят на борт десант, как только увидят, что мы не подаём опознавательных знаков. Один-два абордажа мы отобьём, сил хватит, но после
Можно поступить крайне жестоко, предложил майор Губанов, но в полном соответствии с логикой войны.
А именно? спросил подполковник Панкаршин.
Согнать в трюм всех матросов из экипажа и перебить их, с солдатами поступить также, начал излагать наш командир, и я ужаснулся его словам. В общем, чтобы на дредноуте не осталось ни единого британца. Нам же стоит запереться в десантных шлюпках, что стоят на нижней палубе. Когда же британцы, обнаружив, что весь экипаж перебит, отбуксируют дредноут к суше, мы десантируемся и будем прорываться к французам в Испании.
В вашем плане есть несколько серьёзных изъянов, возразил ему штабс-капитан Диметров Максим Бисеровичстарший из офицеров третьего батальона Могилёвского пехотного полка, беглый болгарский борец с османами, по-русски он говорил чисто, но с едва заметным акцентом. Во-первых: каким образом, запершись в десантных шлюпках, узнаем о том, что дредноут летит над сушей, а не над морем. Во-вторых: можно ведь и дать отпор британским воздушным судам, не забывайте, что на его борту установлены новейшие паровые орудия. Ну и в-третьих: где вы найдёте людей, которые перебьют безоружных пленных британцев?
Управлять дредноутом мы не можем, покачал головой Губанов, ибо мои солдаты не только перебили всех его офицеров, но и уничтожили машинерию, с помощью которой, собственно, и правят этим левиафаном. Да и принудить британских канониров стрелять по своим будет очень сложно, даже под дулами наших мушкетов. Они своё дело знают, а мынет, даже если станут безбожно мазать, нам останется их только перебить. Что я и предлагаю с самого начала.
Хорошо, не стал спорить Диметров, но как же быть с десантом? Из шлюпок ничего не разглядишь, можно и в море десантироваться. В шлюпках на дно морское и пойдём.
На десантной палубе большого охранения не оставят, резонно заметил капитан Кшиштоф Цитович, обходившийся без отчества польский офицер на русской службе, командовал он первой ротой в батальоне Панкаршина. Их можно сработать очень быстро и без шума. А после выкинуть за борт и на их место поставить офицера, ведающего по-аглицки, и солдат. У британцев солдаты при офицере рта отрыть не смеют, тут же плетей получат, так что никто ничего не заподозрит, ежели что.
А есть среди нас те, кто аглицкий разумеют? спросил Диметров.
Я разумею, ответил штабс-капитан Антоненко.
Ну, вот и отлично, подвёл итог подполковник Панкаршин. Времени в обрез
Но как же так, господин подполковник! в нарушение всех уставов и воинских традиций вскричал Диметров. Это же беззаконие! Британский экипаж у нас в плену! Мы не имеем права так с ними поступать!
Имеем! стукнул кулаком по столу Панкаршин. Имеем полное право, штабс-капитан! Потому что идёт война! И законы мирного времени к ней неприменимы. Я старший по званию офицер среди вас, так что приказываю майору Губанову воплотить свои предложения в жизнь.
Есть, ответил мой командир. Господа офицеры.
Это было одновременно прощание с теми, кто остаётся в кают-компании и приказ нам, офицерам батальона, следовать за ним.
Штабс-капитан Зенцов, обратился майор к командиру первой роты, когда мы вышли из кают-компании, фельдфебель Боев ещё служит у вас?
Так точно, кивнул тот.
Как только батальон вернётся в расположение, пусть явится ко мне.
Есть.
Расположением батальона называлась жилая палуба, очень похожая на ту, в которой мы обитали на «Гангуте». Именно туда, ориентируясь по новым надписям на табличках со стрелками, должны были вернуться наши солдаты. В расположении нас уже ждала большая часть батальона, лишь несколько взводов ещё конвоировали британцев по приказу подполковника Панкаршина в трюм дредноута. Исключения не сделали даже для обслуги паровой машины, приводившей его в движение. Это были весьма колоритные личностиголые по пояс, в одних форменных штанах, давно уже не белого цвета, перемазанные и всклокоченные, как черти, которых только из пекла вытащили.
Фельдфебель Боев по вашему приказанию прибыл, браво щёлкнул каблуками здоровенный детина в идеально сидящем мундире и запачканных порохом перчатках.
Собери из батальона таких же, как ты, опалённых, сказал ему Губанов, человек сто. Вы мне понадобитесь.
Есть, коротко кивнул тотРазрешите идти?
Ступайте, сказал майор. Вы мне понадобитесь через четверть часа. Вам хватит?
Вполне.
Опалёнными войной звали людей, у которых от пролитой в сотнях боёв крови совершенно отмирает совесть. Они, следуя приказу, зарежут младенца или сотворят ещё что похуже. Им всё равно, убивать или нет, для них просто нет подобного выбора. Только такие солдаты и могли выполнить прикази перебить весь экипаж дредноута до последнего человека.
Поручик Суворов, обратился ко мне майор, мы с вами проконтролируем фельдфебеля Боева.
Разрешите спросить, господин майор?
Спрашивайте, поручик.
Я помолчал с полминуты, собираясь с мыслями и формулируя вопрос. Однако всё, чего смог от себя добиться звучало весьма жалко:
Почему я?
Потому, ответил мне майор, что из тебя, Серёжа, может выйти отличный командир. Но для этого ты должен понять одну истину войны. А именно, войнаэто тяжёлая и грязная работа, которую мы выбрали для себя сами.
Как же так? удивился я. Грязная работа
А вот так, с напором произнёс он. Не стоит воспринимать её, как красивое действо, вроде парада, как разумел войну наш покойный император Павел Петрович. Для нас, солдат, войнаэто работа и только работа. И часть еёстоль грязная и жестокая, как та, что нам придётся выполнить сегодня.
Господин майор, отвлёк нас от разговора молодой поручик в старинном мундире ландунгс-команды.
Что у вас?
Я слышал, вы резню в трюме учинить собираетесь. А людей у вас для этого маловато будет.
Офицеры ландунгс-команд «Гангута», оказавшиеся с нами на борту дредноута не участвовали в военном совете. Не потому, что к ним относились как ко второму сортуне до того сейчасони руководили обыском британского левиафана. Лучше них в недрах его никто не разбиралсяи теперь на каждый взвод солдат, шнырявший по дредноуту, приходились один офицер или унтер из воздушной пехоты и пара солдат.
И что же, поручик? Я что-то не очень хорошо вас понимаю.
Мы, офицеры, солдаты и унтера, предлагаем свои услуги в этом деле, сказал поручик. Мы все хотим отомстить британцам за смерть Булатникова и его людей!
Отчего же? поинтересовался майор Губанов.
Месть, сударь, резко бросил морской пехотинец, дело святое! Нас, воздушных пехотинцев, считают отребьем, да мы, по сути, отребье и есть. Я, лично, угодил на «Гангут» за растрату казённых денег. Мне предложили выборили каторга или солдатчина или воздушная пехота, правда, с сохранением звания. Но Булатников был не из таких. Мы поначалу почитали его блаженнымсам в воздушную пехоту пошёл, хотя, как говорят, мог бы служить и в лейб-гвардии, восторженный такой, дурачок, в общем. Но потом Он ведь письма писал, в военное ведомство, да и на высочайшее имя. Ответов, правда, не получал, но не это важно. Булатников единственный изо всех нас пытался хоть что-то изменить. За это его уважали. Все воздушные пехотинцы «Гангута». И теперь нет от нас пощады британцам! Мы за Булатникова всех горло порвём, как говорил подпоручик Зериани из «диких» частей. Он к нам за кровожадность угодил. Не щадил ни своих, ни чужих.
Вот оно как протянул я.
Всё ясно, сказал, как отрезал Губанов. Помощь вашу принимаю. Собирайте людей и отправляйтесь в трюм.
Есть, ответил поручик, так и не представившийся нам.
К трюмному помещению, где держали пленных британцев, вёл длинный коридор, показавшийся мне тогда бесконечным. Я стоял перед дверьми и провожал глазами шагающих солдат. Опалённых войной с одинаковыми ледяными глазами и бойцов ландунгс-команд «Гангута» в мундирах петровских времён.
Войдя в трюм, мы выстроились в три шеренги. Три сотни солдат с мушкетами против почти пяти пленных, сбившихся в кучу в дальнем углу. Среди них были офицеры, на коленях вымаливавшие милость, сулившие златые горы, по крайней мере, я так думаю, но были и те, кто стоял, высоко подняв голову и с презрением глядя на нас. Они одёргивали ползающих по полу товарищей, правда, те, в большинстве своём, не обращали на них внимания или отмахивались, бросали злобные реплики и продолжали умолять. Кто на английском, кто на ломанном русском или вполне сносном французском.
Огонь весь шеренгами, начал командовать майор Губанов. Он страшно изменился в лицепобледнел до почти мелового цвета, губы плотно сжаты, по виску катится капелька пота. Дать три залпа. Выживших добить штыками. Он снова замолчал на несколько секунд, а затем вскинул руку и не своим голосом выкрикнул:Пли!
Дальнейшее помню весьма смутно. Треск мушкетных залпов, пороховая вонь, крики боли, лёгкий перезвон примыкаемых штыков, стук каблуков по палубе Очнулся я уже за пределами жуткого трюма. Мимо вновь шагали солдаты, правда теперь их мундиры были залиты кровью. Я же стоял у дверей и отчаянно боролся с позывами к тошноте. Коридор был не просто бесконечным, нет, он, казалось, тянулся и тянулся, а по нему шли и шли сотнинет, тысячи! солдат и среди них ухмыляющиеся британцы в красных мундирах, простреленных и истыканных штыками. Но вот наваждение сгинуло, последний солдат прошёл через другие двери и майор Губанов захлопнул их. И тут я не выдержал.
Рвало меня долго и мучительно. А когда я, наконец, разогнулся, первым, что увидел, был майор, протягивающий мне платок.
Благодарю, с трудом сказал я, принимая его и вытирая лицо. Значит, не выйдет из меня офицера?
Отнюдь, покачал головой майор Губанов. Ты повёл себя весьма достойно. То, что стошнило, это нормально. Тычеловек молодой, не успел ещё душой зачерстветь. А вот то, что ты, Серёжа, крепился до тех пор, пока солдаты не пройдут по коридору, и не показал им своей слабости, лучшая тебе аттестация.
(из рапорта полковника Энтони Брукса члена экипажа дредноута «Беллерофонт», руководившего операцией по захвату дредноута «Гиппогриф»)
После обнаружения в трюме «Гиппогрифа» тел убитых матросов и канониров, а также солдат, расквартированных на его борту, я приложил все усилия к поиску чёртовых русских, сотворивших это. Мои солдаты, казалось, перевернули весь дредноут, но заглянуть в десантные шлюпки никто не додумался. Быть может, потому, что до того никто не прятался в них, ведь расположиться внутри каждой могло не более взвода, а русских на борту «Гиппогрифа» никак не могло быть меньше пяти-шести батальонов. Выходит, они набились в них, как сардины в бочки. Также меня смутил тот факт, что на десантной палубе постоянно дежурил постполувзвод солдат во главе с лейтенантом. Как выяснилось несколько позже, русские без шума перебили их незадолго до десантирования и подменили своими людьми, которые и сбросили шлюпки. Дрались они до последнего, и никого из них в плен взять не удалось.