В контрразведку повелипослышалось из очереди.
Снова вешать
Цэ ж шпикулянт Гля, яка шуба на ём! И цацки як на показ выставыв Сука
Кутепов уже за спекулянтов принялся?
Натурально, как в Новороссийске их развешивал
Когда подошла Любина очередь, она сунула в руки унтер-офицера документы. Стоявший рядом солдат с почему-то не чёрно-красными как у всех погонами, а с простыми зелёными с буквами "К" по центру, подхватил её чемодан и поставил на телегу, жестом пригласив раскрыть.
Куда следуете?учтиво поинтересовался унтер-офицер, придирчиво рассматривая документы.
В Харьков Службу искать
И кем же?
Могу прачкой, могу швеёй.
А жильё у вас, простите, в городе имеется?
Здесь в Курске?
Да.
Квартира осталась от папеньки. Три комнаты
Эх что ж вы в Харьков-то? Нешто здесь нельзя никак?
А как? Прачечную, где я служила, снарядами разбило. Есть нечего. Менять уже тоже почти нечего
Погодите, барышня,унтер повернулся и махнул кому-то рукой и на миг распахнулся отворот его шинели, показав тельняшку под расстёгнутым воротом солдатского кителя.
Люба ойкнула и зажала ладонью рот. Но унтер, кажется, этого не заметил. Девушка оторопела, не понимая, как среди корниловцев мог оказаться матрос, с которыми белые вели взаимно ожесточённое истребление. Да и сама она была свидетелем матросского разгулакоманды бронепоезда, неделю стоявшего в Курске. Расстрельные рвы до сих пор раскапывают после них. Ей сильно повезло, что всех соседей, кто знали о её папеньке-околотничем, до этого чрезвычайка на бойню забрала. Новые жильцы были все пришлые и не совали нос в её происхождение. Тут ведь то, что отец из крестьян и отставной солдат четвёртого срока для Чека значения не имело, в полиции служилзначит враг. А ей светило попасть в заложники, из-за чего Люба не раз подумывала о самоубийстве. Заложники никогда не возвращались, да и схватить могли прямо на улице, причём не важно какого пола, происхождения и возраста. Когда русская армия первый раз Курск взяла, во дворе одного только особняка где размещалась чрезвычайка, выкопали свыше тысячи трупов. Толпы родственников хлынули искать родных и многим становилось дурно до беспамятства, при виде изуверски истерзанных тел и пыточных застенков. Потом ОСВАГ в газетах писал, что в окружных деревнях замучены старосты и все те, кто посмел возмущаться их казнями, а изувеченные трупы долго не разрешали убирать с улиц для устрашения. В Курске чекистские бойни ещё не сильно свирепствовали, беженцы из Харькова и Киева, кому не удалось вовремя уйти на Юг России, рассказывали просто невозможно жуткие вещи про красный террор
Вы, сударыня, обдумайте вот чтообратился к ней унтер.Не желаете ли пустить на постой офицеров? Оплата будет регулярная, но в зависимости от количества квартируемых.
Боязно мне
Так ведь вас никто не неволит. Вы обдумайте пока Коржов!крикнул он кому-то,помоги барышне с вализой.
И уже вновь обращаясь к ней, сказал:
Подойдите покамест вон туда Коржов донесёт ваш чемоданчик.
Не смея перечить, Люба вскоре оказалась в конном экипаже, доставившем её в комендатуру, разместившуюся, по капризу судьбы, в здании бывшего полицейского участка, где раньше служил околотничим её отец. Снаружи висел триколор, занявший место красного стяга, а внутри многое осталось по прежнему, только вот в глаза бросались ободранные стены и вставленные в окна новые стёкла взамен выбитых. Слегка пахло карболкой и ваксой. Где-то за закрытой дверью стучала печатная машинка, которую, видимо, белые приволокли в город с собою, ведь при большевиках у всех машинок выламывали "лишние" контрреволюционные буквы.
Пристроившись в уголке у кадки с давно завядшим цветком, Люба настороженно наблюдала как снуют туда-сюда офицеры. Унтеры и нижние чины попадались значительно реже. Большинство офицеров были из "цветных"корниловцы, реже дрозды, марковцы и алексеевцы. Многие носили свои отличительные мундирычёрные и белые, но часто мелькали и полевые зелёные, и английские. А у кое-кого, если приглядеться, были заметны чуть более тёмные на общем фоне следы от "разговоров"красноармейских клапанов на шинелях и на солдатских гимнастических рубахах. И если бы Люба умела различать первопроходниковучастников первого кубанского похода, она бы тогда удивилась, что и среди них попадались шинельки со споротыми "разговорами".
По лестнице в вестибюль спустились два прапорщика-корниловца, один держал скомканную кумачовую тряпку, оба отчего-то были веселы.
Юра! Иди погляди,позвал один из прапорщиков сидевшего у телефона поручика.На чердаке вот валялось.
Люба наблюдала как корниловцы развернули длинный кумач и со смехом прочли написанное: "Кутеповпалач трудового народа! Белогвардейщинагангрена революции! Все на борьбу с Кутеповым и черным бароном Врангелем!"
Ай да "товарищи",с весёлой ухмылкой оценил поручик.Выбросьте эту тряпку на задний двор. И скажите там Охрименке, чтоб сжёг.
Дальше Любе показалось, что про неё забыли. И документы вроде взяли, и несколько вопросов задали, и ждать велели, но вот прошло самое малое полчаса, а она всё сидит себе в уголочке и слушает непонятные ей разговоры. То про каких-то юнкеров-сергиевцев, которых отправляют в тыл на учёбу, а вместо них комплектуют дивизион гаубиц нижними чинами. То про какой-то четвёртый полк, переформировать который решено теперь в Курске и полк этот, вроде бы, понёс большие потери под Ливнами.
И вот, наконец, подошёл совсем молодой, наверное её сверстник, подпоручик с солдатскими красно-чёрными погонами, на которых контрастировал белый просвет и звёздочки, и в фуражке с красной тульей и чёрным околышем, на грудина георгиевской колодке меч в терновом венце. За плечами выглядывали красный башлык и винтовка. Щёлкнув каблуками и звякнув при этом сабельными ножнами, офицер с полупоклоном спросил:
Простите, не вы ли Любовь Тихоновна?
Любе, давно привыкшей к хамству и бесцеремонному "Любка" и "Любаша", обращение по батюшке показалось до невозможности странным. И тем не менее, она твёрдым голосов ответила:
Да, это я.
Подпоручик Авестьянов. Можно просто Григорий. Имею намерение квартировать у вас комнату,он засмотрелся в её васильково-синие глаза и добавил с улыбкой:Ежели, конечно, пустите.
Пущудевушка встала, подавляя смущение.Что уж тут
На улице крупными гроздьями падал снег. Они шли к ней домой на Крутой Лог, подпоручик нёс её чемодан, а за плечом у него висели верная винтовка и солдатская сумка. Слушая его рассказы обо всяких забавных случаях, девушка оттаяла, корниловец больше не казался её таким страшным. Да и лицом он был симпатичен, лик его хранил тень преждевременно ушедшей юности, глаза его были глазами прожившего жизнь и многое повидавшего человека.
А сколько вам лет, Гриша?спросила девушка, когда они подошли к дому.
Скоро уже двадцать.
Уже?она смутилась. Странно, вроде бы и ровесник, но в то же время ровесником он ей не ощущался, словно лежала между нейдевятнадцатилетней барышней и нимдевятнадцатилетним юношей непреодолимая пропасть. Впрочем, рассудила она, он же фронтовик, что тут странного?
А почему "уже"?не поняла Люба.
Он пожал плечами.
Потому что на "ещё" я загадывать не берусь.
Она ела быстро и жадно, а он делал вид, что не замечает её смущения. Буханка ржаного хлеба, несколько луковиц и полуфунтовый шмат салавсё что оказалось в его сумке он выставил на кухонный стол, когда понял, что хозяйка квартиры не ела, быть может, дня два.
Поев, Люба почувствовала испарину на спине и щекахтак всегда с ней бывало при нерегулярном питании. Вдобавок она осоловела.
А чайку у вас, Любочка, видимо, нет?не питая надежды спросил офицер.
Она развела руками. Какой там чай! Даже посуды лишней и то нет! Всё на еду выменяла. Растирая глаза и чувствуя при этом неловкость, девушка рассматривала его нарукавные нашивкитриколор-наугольник и череп с костями.
Гриша, а вам не холодно в вашей фуражечке?
Холодно да бывает и холодно,признал он.Но я её ни на что не променяю. И башлык от ветра бережёт
А коли уши отпадать станут? Вот как вдарит мороз как в том годе!
Тогда, конечно, найду себе папаху у "товарищей" их ещё много
Сегодня на заставе,вдруг резко перевела она разговор,я видала вашего корниловца в тельняшке под шинелью.
Подпоручик вопросительно приподнял бровь, но через мгновение дёрнул плечом и ответил:
Он из морского батальона черноморцев. Они почти все тут под Курском костями легли Кто осталсяк нам в дивизию влились Что-то ещё спросить желаете?
Нет-нет!Люба замотала головой и тут же приняв решение разместить, наконец, постояльца, сказала:
Вот что, Григорий,она встала и поманила рукой, успевшего уже вскочить офицера,идёмте, я вам вашу комнату покажу. Здесь у меня до ваших семья жила. Недолговсего месяц. А как Врангель к Курску подошёл, они съехали
Краснюки?
Я не знаю, честно. Платить они не платили, но хоть жить веселей стало после смерти матушки.
А отчего не платили?
Их на уплотнение мне поселили.
У вас ещё есть родные?
Есть Наверное, есть. Я старших сестёр с семнадцатого не видела, как замуж оне вышли и уехали, так и не видала
Квартира была чистой, с паровым отоплением, сейчас, правда, оно года два как не работало. Все комнаты согревались кустарной чугунной печкой, прозванной в народе "буржуйкой". У печки имелся тощий запасец дровишекнесколько сухих уже порубленных поленьев и спинка стула.
Вы уж простите, Гришенька, но постельного белья у меня для вас нет. Пришлось всё приданное менять на прокорм.
Это ничего. Я уж как-нибудь по-солдатски сподоблюсь. Кулак под голову да шинелькой укроюсь
Ну и слава Богу, а я уж боялась
Он улыбнулся и затворил за хозяйкой дверь. Люба пошла почивать, наелась вдосталь впервые за долгое время и ослабленный организм совершенно разморило. Подпоручику понравилась её квартира. Хоть и пустая почти, но чистая. Без клопов и, главное, без вшей, которых он с трудом вывел в городской бане, прокипятив бельё и обмундирование. Что хозяйка настоящая чистюля видно было сразу, даже собравшись уезжать, успела полы помыть и окна.
Вечером, когда Люба проснулась и зашла на кухню, она аж присела от неожиданности. Подпоручик откуда-то успел притащить самовар, чайный сервиз, чугунок и продукты: куль муки, мёрзлый картофель, пару голов хлеба, двухфунтовую банку сахару и несколько морковин. Даже медная толокуша была, правда, с рассохшейся деревянной ручкой и зеленоватыми пятнами патины. Но ничего! Почистить медьи можно смело взбивать картошку. Любе казалось, что она сто лет, наверное, не ела пюре. Как потом обнаружилось, дров он тоже принёс, несколько связанных пучков толстых сухих веток и вязанку колотых чурок. Где всё это богатство он достал, девушка расспрашивать постеснялась. Но если бы спросила, то, пожалуй, не удивилась бы ответу, что всё это было выдано в комендатуре, куда поступала часть добра после реквизицийна нужды расквартированных в городе офицеров.
А после ужина, когда запаривался чай, постоялец спросил:
Любочка, а зачем вы в Харьков хотели ехать?
Слышала на рынке, что там швеи нужны
Так вы шить умеете?оживился подпоручик.
Умею,не поняла она его интереса.
Тогда как же вы про Харьков знаете, а про здешнее швейное общество не слышали?
Какое такое общество?
Эх, вы даёте, в самом-то деле Позавчера открыли у вас тут в Курске. Где точно не знаю, но узнать могу. Так почему бы вам?он многозначительно вздёрнул подбородок, отчего его усики смешно встопорщились.Жалование там, как я слышал, недурное: мука и керосин. Сейчас армия остро нуждается в обмундировании. В нашем русском. Это ведь не дело, что приходится с пленных или убитых новенькие штаны или кители снимать. А в английском у нас ходят от безвыходности
Погодите, Гриша,Люба перевела дух,я же там была в этом вашем "обществе". Это которое на Прилужной? Но туда принимают портних или офицерских жён, что вслед за вами домой возвращаются
Да?удивился подпоручик.Об этом мне не говорили. Вы самоучка?
Она грустно улыбнулась.
Меня матушка научила Кроить умею, шить на "Зингере", у нас она была, её папенька в восьмом годе купил Но мне отказали.
Плохо Хотяего лицо сейчас стало таким, будто внезапно попал из знойной пустыни под струю ледяной воды. И загадочно глядя на неё, офицер улыбнулся, в глазах его затрепетал весёлый огонёк.Хотя, погодите паниковать! Я на вас женюсь и вы совершенно законно сможете требовать там службу.
Как так "женюсь"?у Любы аж глаза округлились от его слов.
Да вот такзапросто!
Но Но я же вас не знаю совсем. Это же не игра
Правильно, Любочка, это не игра. Это жизнь. Вы мне нравитесь и скажу более того: вы красивая барышня. Так что ж ещё надобно?
Любу взяла оторопь от такого напора, она вздохнула и робко спросила:
А как же как же моё согласие?
Так соглашайтесь же!он пожал плечами, мол, пустяки какие и, продолжая идти напролом, добавил:Я понимаю, что совершенно незнаком вам И упаси Боже, вам подумать, что я вас домогаюсь. Даю слово, я вас не трону и пальцем, не из того я теста замешан Если только сами не пожелаете.
Но как вы всё это быстро
Я как тот Онегин у Пушкина тьфу ты! Простите благодушно, у Вяземского: "и жить торопится, и чувствовать спешит".
А разве это не ирония? Я читала в гимназии "По жизни так скользит горячность молодая"
Уж какая тут ирониягрустно заметил подпоручик.Увы, времени за вами ухаживать не имею. Я в Курск на несколько дней прибыл, потом обратно на фронт. А там уже как военное счастье обернётся.
Я я подумаю,Люба пребывала в смятении и откровенно призналась себе, что растеряна.Вы мне нравитесь, Гриша, но это всё так наскоро, что
Подумайте,он улыбнулся и накрыл её ладонь своею, девушка руку не одёрнула.А завтра я займусь поисками попа. Я слышал, есть тут ещё не дострелянные.
Сбитая с толку Люба импульсивно встала со словами:
Я я пойду умоюсь. Что-то жарко мне
Москва, 18 марта 1938 г.
Москва встретила моросящим дождём.
Держа в одной руке коричневый кожаный чемодан, да придерживая при ходьбе наградную Георгиевскую саблю, генерал-лейтенант Авестьянов шёл по многолюдному перрону Казанского вокзала. Шёл не спеша. Спешить ему было некуда, время терпело. Однако он прямиком направился к таксомоторной стоянке, где уже во всю шустрили прибывшие последним поездом пассажиры, не пожелавшие пользоваться услугами трамваев и автобусов.
Таксисты, поголовно одетые по своей моде в короткие кожанки, не торопясь разбирали клиентов. Рижские "Русо-Балты", американские "Форды", луганские "Новороссии", нижегородские "Волги", итальянские "Фиаты", самарские "Самары", екатеринославские "Морозовцы" и с полдесятка других марок всех цветов и разных моделей стояли аккуратными рядами на размеченных белой краской парковочных стоянках. Среди авто был даже один ярко-жёлтый "Амурец" новейшей второй серии, запущенной Хабаровским автозаводом в декабре прошлого года. Авестьянов несколько удивился, увидев его здесь, легковые "Амурцы" выпускались на ХАБАЗе в небольших количествах, основным изделием завода были армейские шеститонники, надёжные грузовики составлявшие основу автопарка дальневосточных армий.
Шофёр "Амурца", пожилой уже дядька совершенно разбойного видас недобрым прищуром, в длинном однотонном пальто фасона некогда модного в уголовной среде, да сдвинутой на глаза кепкой, скучал облокотившись об открытую дверцу с чёрными шашечками. Выражение скуки его покинуло при появлении генерала.
На Причистинку,сказал Авестьянов.И как-нибудь, чтоб побыстрей.
Можно и побыстрей,ответил шофёр, открывая багажник.Быстро везём, не дорого берём.
В Москве Авестьянов не был несколько лет и по первому впечатлению город не изменился. Конечно он уже не тот, что был лет десять назад и уж совсем не тот, что был в двадцатом, когда Корниловскую дивизию бросили из-под Ряжска на штурм советской столицы, объявленной Кутеповым после её взятия столицей России. Однако как и прежде город был в основном одно-двухэтажным. Население к 1938 году достигло едва ли миллиона трёхсот тысяч, три четверти жилого фондачастный сектор, многоквартирные дома доминируют по большей части в промышленных окраинах. И в этом отношении столица мало чем отличалась от иных городов, особенно от новых, выросших на местах грандиозных строек. Иные мировые столицы давно были многомиллионными мегаполисами, давно обзавелись метрополитенами и бестолковой суетой. В Москве же жизнь текла не спешно, что не отличало её от любого провинциального города России.