Клин - Буторин Андрей Русланович

Андрей БуторинКЛИН

Глава перваяПогоня за чокнутым братцем

Пока я расплачивался за билеты, мой безумный двоюродный братец умудрился слинять. Откровенно говоря, какой-нибудь гадости от него я ожидал с той самой минуты, как с ним познакомился. Вернее, как только впервые его увидел, поскольку знакомством нашу встречу назвать было трудноСергей лишь тупо мычал и пускал слюни. Почти тридцатилетний мужик, скажу я вам, в таком состоянии выглядит отвратительно. Хоть я и был готов к чему-то подобному, и то меня всего внутри передернуло, и, если бы не данное маме обещание, я бы, пожалуй, развернулся и убежал.

Но убежал не я, а Серега. И сделал он это в самый неподходящий момент, когда до прибытия ленинградского поезда оставалось десять-пятнадцать минут. Скажу честно, первой моей мыслью тогда было плюнуть на все и уехать домой одному. В конце концов, играть с сумасшедшими в прятки я не нанимался. Но представив мамино лицо, когда она будет слушать мои оправдания, я чертыхнулся, подхватил чемодан и стал сквозь тоскливую очередь пробираться к выходу на перрон. В дверях, ко всему прочему, я еще налетел на подозрительного вида парнянебритого, в надвинутой на самые брови ушанке, с золотой «фиксой» во рту.

 Че пихаешься, гнида?  сильно толкнул он меня в грудь, и я, нашарив за спиной дверную ручку, постыдно ретировался, выдавив жалкое «простите». Будь на перроне поменьше народа, он бы, наверное, не удовлетворился моим извинением, но люди как раз ждали поезда, и это его, к счастью, остановило.

Я заметался по перрону, высматривая своего психа. Но тот словно сквозь землю провалился! Вот ведь, дурак дураком, а сбежал грамотно, недаром был на фронте разведчикомнавыки, небось, и при больном уме продолжали работать.

Внезапно из-за угла вокзала с невразумительными воплями вылетели три мужика. Судя по их внешнему виду и по тому, как, спотыкаясь и оскальзываясь, они переставляли ноги, я понял, что это обычные забулдыги, соображавшие за углом на троих. Но что же могло их столь сильно напугать? Милиция? Да нет, от той обычно удирают молча, а эти вопили так, словно за ними гнался покойник. Или сумасшедший?.. Могли три здоровых, пусть и в дупель пьяных мужчины испугаться обычного мирного психа? Кто их знает!.. Особенно если псих из тихого и мирного превратился вдруг в буйнопомешанного. Ведь мог превратиться? Отчего бы и нет, недаром ведь и сбежал

Я хотел уже броситься в ту сторону, как раздался гудок паровоза, и, обернувшись к стоявшему на втором пути пригородному поезду, я заметил мелькнувшую в тамбуре одного из вагонов знакомую шинель. Конечно, шинели в провинции носил едва ли не каждый второй-третий мужчина, но в тот момент меня будто стукнулоэто он! А поскольку тот поезд как раз трогался, особенно раздумывать было некогда; я спрыгнул с платформы, перебежал через рельсы и успел сначала забросить в открытую дверь последнего вагона чемодан, а потом и запрыгнуть в нее сам. Из-за тяжелого вещмешка за плечами я неверно учел мой центр тяжести и едва не ухнул спиной на перрон, но успел-таки схватиться за поручень и втащить себя в тамбур. Отдышавшись, я недобрым словом помянул сердобольную тетю Клаву, Серегину соседку, нагрузившую «на дорожку» мой вещмешок банками с вишневым вареньем. Я пробовал отбиваться, но соседку было не переспоритьвидать, она чувствовала свою вину и пыталась таким образом откупиться. Откупилась! Хорош бы я сейчас был, лежа на раздавленных банках, и хорошо еще если в целом виде, а не «одна нога здесь, другая там»

Ладно, со своей больной совестью пусть теперь тетя Клава сама разбирается, тем более ни в чем ее особой вины-то и нет; мне же надо было отыскать-таки братца и А что, кстати, «и»? Дергать стоп-кран и мчаться назад, пока мы еще недалеко уехали от станции? Так ведь этого сумасшедшего хрен еще заставишь бежать. Замычит, завращает глазами!.. Тьфу! Уехали мы сегодня, кажется, в Ленинград Я аж зубами заскрипел от досады. Нет, подумалось мне, хоть и грех обижать больных и убогих, но найду сейчас этого придурка и вмажу ему хорошенько!..

Заведя себя на полную катушку, я шагнул в вагон и двинул по проходу, разглядывая сидевший на лавках народ. Сергея здесь не было, и я перешел в следующий вагон. Здесь как раз проверяла билеты толстая, закутанная поверх зеленого ватника в пуховый серый платок тетка с большой черной сумкой на боку. Билета на этот поезд у меня, разумеется, не было, и контролерша, словно почуяв это, посмотрела на меня не предвещавшим ничего хорошего взглядом. «Интересно, а им полагается оружие»?  пришла мне вдруг в голову странная мысль, а мой взгляд снова упал на черную сумку, в которой легко мог уместиться не только ТТ, но, пожалуй, и целый «маузер».

Я замер и медленно попятился назад, к дверям тамбура. Разумеется, я не надеялся таким образом спрятаться, ноги действовали самостоятельно. Но для контролерши мои движения послужили сигналом к действию.

 А ну стий!  закричала она, а рука ее и впрямь дернулась к сумке. Наверное, все-таки это движение было скорее инстинктивнымвозможно, тетка и носила когда-то по долгу службы пистолет,  но мне стало очень не по себе. Рука все же остановилась, а потом сжалась в приличных размеров кулак, которым тетка погрозила мне вполне красноречиво.

Забыв на время о других пассажирах, она решительно двинулась ко мне и, подойдя вплотную, спросила:

 Квытка нэмае, чи нэ так?

Я ужасно не люблю попадать в подобные ситуации. Я вообще очень законопослушный человек и к безбилетникам отношусь крайне негативно. Тем противней было очутиться на их месте. Хотя в этом случае все вышло совершенно случайно, что я и попытался объяснить закутанной в платок тетке.

 Понимаете,  опустил я на пол чемодан,  тут такая история

 Та знаю я вси ваши розповиди,  оборвала меня контролерша.  Або показуйтэ квыток, або платить штраф!

 Дело в том,  нервно сглотнул я,  что у меня нет билета. Вернее, у меня есть билет, но только не на этот поезд. Я даже не знаю, куда он идет.

Тетке мой ответ не понравился. Она свела к переносице толстые черные брови и заговорила таким тоном, словно я был закоренелым преступником:

 Потяг прямуе до Чернигова, алэ якщо я нэ побачу твого квытка або ты нэ заплатыш мени штрафты никуды нэ поидэш.

 Да послушайте же вы меня!  прижал я к груди руки.  Я сопровождаю в Ленинград больного родственника! Фронтовика, между прочим, орденоносца

 В Ленинград?  скривилась в недоброй усмешке контролерша.  А чого ж тоди до Чернигова идэш? И дэ цэ твий больной фронтовик? Ты з мэнэ дурепу не робы!

 Що там у тэбэ, Семэнивна? Зайця спиймала?  раздался вдруг за широкой спиной тетки чей-то густой, зычный бас. Я ожидал увидеть чудо-богатыря, но из-за контролерши вынырнул плюгавенький усатый мужичонка, одетый в длинный тулуп и шапку-ушанку военного образца со скрещенными молоточками на кокарде. Один рукав тулупа был заткнут за ремень, на другом боку висела такая же, как у толстухи, большая черная сумка.

 Нэ знаю, Олексийович, чи зайця, чи кроля.

 А ну, гражданин, предъявить квыток,  разгладил усы однорукий контролер.  До Чернигова або до любой другой станции у напрямку следования.

 Да нету у меня до Чернигова!  Я начинал уже злиться и полез во внутренний карман пальто за ленинградскими билетами.  Вот, у меня только до  Я лихорадочно зашарил рукой по карману, хотя и так было ясно, что карман пустой. В нем не было не только билетов, но и документов, и денег Я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног.

 Эй! Ты чого цэ, парень?  сквозь звон в ушах с трудом расслышал я сперва голос однорукого, а потом и толстой тетки:Закинчуй цирк, мэнэ нэ обдурыш!..

В глазах у меня потемнело, все звуки накрыло звенящим шумом. Наверное, я все-таки упал, а пришел в себя уже сидящим на лавке вагона. Передо мной по-прежнему стояли оба контролера. Мужчина выглядел сконфуженным, он хлопал по боку единственной рукой и заглядывал мне в лицо.

 Как ты, парень, оклемался? Так ты хворый, чи що?..

 Та який жэ вин хворый,  продолжала гнуть свое, хоть уже и менее уверенно, тетка.  Прыдурюеться, дурнив з нас робыть.

 Да не, ты глянь, Семэнивна, он билый вэсь,  покачал головой однорукий.  Треба зсадыты його в Вильче, там е ликар на станции.  Он опять заглянул мне в лицо.  Слышь, парень, мы тебя в Вильче ссадымо. Всэ ривно у тебя билета нет. А штраф не возьмем, чого там. Сказав бы сразу, что больной

 Да это не я больной!  простонал я, осмысливая масштабы катастрофы.  Это мой брат больной! Двоюродный. Он где-то здесь, в поезде Мы должны были в Ленинград с ним ехать, а он сбежал, запрыгнул в этот поезд Яза ним, и вот А теперь у меня документы украли. И деньги  Я чувствовал, что еще немногои разрыдаюсь. Хорошо, опять вмешалась толстуха.

 Отож,  закивала она,  вин мени и про брата хворого товмачыв. Кажу тоби, брэше вин як нэ знаю хто!

 Погодь, Семэнивна,  отстранил ее единственной рукой контролер и строго посмотрел на меня.  Що за брат? Дытына? Чем болеет? Чому збежав?.. Тай нэ бачыв я в составе безпрытульного рэбенка.

 Да не ребенок он,  поморщился я.  Взрослый. Двадцать девять лет, бывший фронтовик, разведчик. Уже после войны умом тронулся. Он в Овруче жил, с матерью. Мать умерла, и я его в Ленинград везу, к тетке Ну, к моей маме, то есть. А пока я билеты покупал, он сбежал. Яза ним, а он в этот поезд прыгнул. Ну и  Я развел руками и замолчал.

 Добрэ як брэше!  хмыкнула толстуха, но однорукий раздраженно махнул на нее.

 Цыть ты, Семэнивна! Может, и нэ бреше, нэ схож вин щось на мазурыка.  И уже ко мне:Ну-ка, парень, опыши брата, пройдуся ще раз по вагонам

Между тем поезд начал притормаживать.

 Вильча,  обиженно глянув на однорукого, сказала толстая контролерша.  Що, будэмо зсаджуваты?

 Не надо меня ссаживать!  испугался я.  Мне уже лучше. Куда я без документов, без денег?.. И без Сереги

 Добрэ, глянь поки за ным,  сказал мужчина толстухе.  Пошукаю того фронтовика Поки в Вильче стоимо, гляну, щоб не зийшов.  И снова ко мне:Як вин хоть выглядаэ, брат твий?

 Повыше меня,  сказал я,  худой, щеки впалые. Он в шинели без погон, в солдатской шапке, в валенках

 Тут пивсостава в шинелях та валенках,  буркнул однорукий, поправляя ушанку.  Добрэ, сыды, схожу гляну.

 А що потим з нымы будэмо робыты?  уже в спину мужчине бросила контролерша.  Бавытысь?

 В Янове сойдуть,  отмахнулся тот.  Там виддил милиции на вокзали, розберутся.

Услышав про милицию, я сперва испугался. А потом, поразмыслив, решил, что для меня это единственный выход. Иначе мне теперь не то что до Ленинграда, назад до Овруча не доехать! А в милиции и впрямь разберутся. Позвонят куда надо, наведут справки, потом, может, и на поезд посадят. Все-таки Сергей и правда заслуженный фронтовик, обязательно должны помочь. Я немного успокоился. Лишь бы мой братец нашелся, лишь бы я не обознался и он на самом деле был бы сейчас в этом поезде! А иначе Я даже зажмурился, так мне стало нехорошо от мрачных фантазий.

 Що, знову поплохело?  проворчала толстуха Семеновна.

 Поплохеет тут,  в тон ей ответил я.

Поезд остановился. Я заволновался, что Сергей впрямь может здесь выйти, и стал смотреть в окно. Но остановка была недолгой, издалека донесся гудок паровоза и вагон, дернувшись, медленно покатился.

Вскоре вернулся «Олексийович» и развел единственной рукой:

 Нету нигде твого брата. Або ты спутав, або

Договаривать он не стал, но я хорошо понял, что он имеет в виду. И, чтобы не выслушивать новых догадок и подозрений, я сказал:

 Вы говорили, что в этом в Янове, да?.. есть на вокзале милиция Сдайте меня туда.

 Здамо-здамо, не журысь,  злорадно пропела толстуха и кивнула напарнику:Пишлы працюваты, никуды вин звидси не динется.

 Я и не журюсь,  отвернулся я к окну.

За ним тянулись заснеженные поля, проносились кусты и деревья. Начинало смеркаться. Внутри у меня тоже все потемнело. Я оказался так далеко от доматеперь вообще неведомо где!  без документов, без денег, да еще и потеряв душевнобольного брата, который один и вовсе наверняка пропадет!.. Хуже ситуации трудно было себе и представить. Хуже было разве что в блокаду; и после, в эвакуации, тоже приходилось несладко. Но тогда я был ребенком, рядом была мама, принимать решения самому не приходилось. Да и потом, став уже достаточно взрослым, много ли я их принимал? То, что поступать после школы я должен только в ЛГУ, безоговорочно решили родители. То, что идти нужно на матмех, а не на физический, как мне хотелось самому, постановил отецтам конкурс меньше. И вот даже сейчас то, что за Сергеем в этот чертов Овруч должен тащиться именно я, на семейном совете приняли решение мама с отцом, не приняв во внимание никакие мои возражения. Хотя если говорить откровенно, это решение было единственным: у меня сейчас были каникулы, а родители трудились как проклятые, дома я видел их очень редко, особенно отца, который как раз принимал новый цех. Да и мама, что называется, ответственный работник, этим все сказано. Но все равно было обидно: только успели встретить новый, 1951 год (новое десятилетие, между прочим!); только распланировали по дням с ребятами каникулы: когда на лыжах, когда по музеям, когда на концерт и в кино; только что-то начало складываться с Машейи вот, на тебе новогодний подарочек, письмо с Украины, из Житомирской области, где жила мамина старшая сестра Ольга. Только не от тети Оли письмо, а от ее соседки по коммуналке. Сама тетя Оля, оказывается, уже три недели как умерла. И Сергей, ее душевнобольной сын, мой двоюродный братец, остался без присмотра. Соседка, тетя Клава, писала, что ей самой с Сергеем не справиться, да она, в общем-то, и не обязана, так что если мы за ним не приедем (хорошо, что удалось найти наш адрес), то придется сдать его в специнтернат. Мама, прочитав такое письмо, разумеется, поплакала, а потом заявила, что хоть с сестрой они последние годы не виделись и вообще почти отдалились, даже письма писали раз в пятилетку, но это, кроме нас с отцом, был самый близкий ее человек. А теперь, мол, из всей родни (опять же, не считая нас с отцом) остался один лишь племянник, Сергей. И, дескать, бросать его на произвол судьбы было бы с ее стороны бессовестно и жестоко. Вот поэтому и было решено забрать Серегу к нам в Ленинград, и даже если ужиться с больным будет решительно невозможно, здесь его хотя бы можно будет поместить в хорошую психиатрическую лечебницу с достойным уходом.

Вот так я здесь и оказался. А за воспоминаниями и не заметил, как за окном совсем потемнело. Мои новенькие часы, подаренные родителями на окончание школы (хорошо хоть их не украли!) показывали четверть восьмогото есть наш ленинградский поезд отправился к берегам Невы почти два часа назад. Мне стало так невыносимо грустно, что я развязал вещмешок и достал трофейный цейсовский бинокль, привезенный мне в подарок с фронта отцом. Этот восьмикратный, с просветленной оптикой приборпредмет зависти моих ленинградских друзейнастолько был мне дорог, так нравился, что я даже взял его с собой в эту поездку, сам не знаю зачем. Повесив бинокль на шею, я и впрямь почувствовал, что мне немного полегчало. Все-таки я жив, здоров, нахожусь в родной странене дадут же мне, в самом деле, пропасть! В милиции обязательно помогут и Сергея отыщутдля них это раз плюнутьон же не шпион какой, чтобы специально прятаться и скрываться.

Я тяжело вздохнул и уставился в черноту за окном. А потом поднес к глазам окуляры бинокля и навел его на чуть более светлое небо, будто надеясь, что сейчас в нем покажется несущаяся мне на выручку эскадрилья краснозвездных истребителей.

По глазам вдруг ударила ярчайшая вспышка. Я отдернулся и, уронив на грудь бинокль, принялся яростно протирать глаза, в которых мельтешили красные пятна. По вагону пронеслись изумленные возгласы. Кое-как проморгавшись, я снова глянул в окно. И тоже, не удержавшись, ахнул: налившееся жутким лиловым светом, бугрящееся клокочущими фиолетовыми тучами небо непрестанно разрывали многочисленные молнии. Самое, пожалуй, жуткое в этой картине было то, что все это происходило в полной тишине, словно картину небывалой грозы прокручивали на гигантском киноэкране, забыв подключить звук. Но какая может быть гроза в январе?! Да и не бывает таких гроз никогда, ни зимою, ни летом!

Поезд замедлил ход и, дернувшись, остановился. Яркие, как электросварка, вспышки освещали за окном заснеженное поле с черной щеточкой леса на дальнем краю. Снег, отражавший свет неба, стал тоже лиловато-сиреневым, напоминая черничный кисель. И вдруг я увидел, как по этому киселю в сторону леса бежит человек. Ноги его вязли в снегу, он оступался, падал, но вскакивал и упорно рвался вперед. Я почему-то сразу понял, что это Сергей, но все-таки поднял бинокль, навел резкость