Пароль: свадьба! крикнул Иван еще раз, уже не надеясь, что его услышат.
Молчание.
А хто идет? спросили оттуда наконец.
Жених идет! ответил Иван.
Еще заминка. Потом негромкое «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.
Иван, ты, чи шо?
Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:
Я.
Тю! сказали с блокпоста.
Вот тебе и тю.
Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!
Вымазанный в желтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.
Кто старший дозора? Почему один?
Та это сказал Ефиминюк. Я это
Кто старший? повысил голос Иван.
Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.
Сазонов старший, признался, наконец. Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Та я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был Тильки его позвалы на полминуты.
Так. Сазонов, значит.
Кто позвал?! резко спросил Иван.
Та я що, крайний? Не знаю.
Распоясались, сказал Иван. Ничего, я с вами разберусь.
Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошел к свету.
Василеостровскаястанция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух: одна вела на левый путь, другаяна правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находилась дальше в сторону Приморской, но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» и всякая дрянь лезла из туннеля, только успевай нажимать на спуск.
«Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Сазоновты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин».
Это называется Феномен Бона жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. От такого не застрахуешься.
Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжелые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называли станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского, была станцией аскетичной и суровой, готовой выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.
Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывалисьво избежание. Еще на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь все еще работали. Стоило это будь здоров. «Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.
А куда деваться?
Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.
Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он ни посмотрел, всюду скакали цветные пятна.
На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, в это время выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитанные от аккумуляторовкитайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проемами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.
Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни, и красные, синие, желтые мелкие лампочки.
Иван прошел по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, ее Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клетокмясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.
В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.
Иван шел мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.
Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этогоИван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам Желтые цифры переключились на четыре двадцать три. Еще три часа.
Долго он провозился. Иван шагал, и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь серого гранитного пола. Он поднимал голову и просыпался.
Спать.
Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.
Где ты был? Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.
Хороший вопрос. А что, не видно? поинтересовался Иван, расстегивая «аладдин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без нее в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно, если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.
Еще бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.
Иван закончил с «аладдином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Все.
Где же тебя носило? спросила Катя, пропуская его вперед. Не выспавшаяся и раздраженная, она была еще красивее. Точнее, красивой она становилась всегда, когда злилась.
А ты как думаешь?
Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещейличное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чертова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, все-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. «Женщины, подумал Иван. Вы так предсказуемы
Все бы вам котят спасать. Или тигров».
Ты с кем подрался? спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо в кровоподтек. Блин. Иван застонал сквозь зубы.
Что, болит? спросила Катя с плохо скрытым садизмом в голосе.
Нет.
А так?
От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то меж лопаток. Он замычал, помотал головой.
Ага, сказала Катя. Хорошо. Будем лечить, она вернулась с тазиком и марлей.
Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:
Если ты сейчас скажешь это свое идиотское «бато-ончики», я тебя по башке двину вот этим тазиком, понял?!
Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу еще одинстало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила ее на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:
Значит, завтра?
Ты красивая, сказал Иван. Катя посмотрела на него. И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.
Но не получилось, Катя выдохнула легко. Обними меня напоследок, Одиссей.
Иван покачал головой:
Не могу. Прости.
Почему?
Он дотронулся до ее волос, отвел темную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.
Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? Он взял ее за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. Это глупо?
Нет, сказала Катя. Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у нее валяться и Бога благодарить за нее, придурок чертов! Понял?!
Да.
В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой светтаймер сработал. Теперь палатка была залита красным светомсловно наполнена кровью.
Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.
Льстец, сказала Катя. Ты хорошо изучил Библию, я смотрю, Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. Подними руку.
Я хорошо запоминаю истории про женщин.
Катя улыбнулась против воли. Закончила перематывать его ребра, закрепила узел. Снова загремела бачком с инструментами. В палатке установилась странная, напряженная тишина.
А она? спросила Катя наконец.
Что она?
Катя остановилась и посмотрела на него:
Кто она тебе? По Библии.
Моя будущая жена, ответил Иван просто.
Катя то ли всхлипнула, то ли подавиласьИван толком не понял. Она отошла на секунду и вернулась с баночкой. Желтая застывшая мазь.
Повезло тебе, придурку. Ну-ка, подними голову!
Он поднял голову. Увидел в Катиных зрачках белый силуэт убегающего в туннель тигра Моргнул. Показалось. Катя наклонилась и начала мазать ему лоб вонючей холодной мазью. От ее дыхания было щекотно и смешно.
В следующее мгновение Катины губы оказались совсем близко.
Иван, смотри, что я добыл!
Пашка ворвался в палатку. Замер. Иван с Катей отпрянули друг от друга. Пашка прошел между ними, с грохотом поставил бочонок на стол, повернулся. Неловкая пауза. Пашка оглядел обоих и сказал:
Что у тебя с рожей?
Стучать надо, вообще-то! сердито сказала Катя. Павел, блин, Лександрыч.
Пашка только отмахнулся.
Иван поднял руку и потрогал лоб. Болит. Странно, вроде маской противогаза было закрыто, а поди ж ты.
Обжегся.
Че, серьезно? Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лицеИван никак не мог сообразить с каким. И как это вышло?
Рассказывать целиком было долго.
Ну как-как. Карбидка рванула, сказал Иван чистую правду. Вот и обожгло.
Да ну?! Пашка притворно всплеснул руками. А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?
Пашка! прошипела Катя.
А что Пашка? изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могутеще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился Вообще-то знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого
К черту.
Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стираный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. М-да. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше
Водяник говорил, что святость все-таки передается хуже, чем микробы.
А то мы бы все уже в метро с нимбами ходили.
Иван встал с койки, прошел к большому зеркалу с выщербленными краями, что стояло на столе. Оглядел себя. Синяк на груди действительно замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул головувправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.
Паша, к твоему сведению, говорил Пашка язвительно, с карбидками не целуется. Потому что у негочто?
Что? спрашивала Катя, злясь.
Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!
Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.
Па-ша, сказал Иван раздельно. Выйди, пожалуйста.
Я что
Выйди.
Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь наготы (перед Катей? смешно), быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, начал застегивать пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, опять загремевшей своими банками-склянками. Красивая шея. Закончив с пуговицами, Иван встал. От усталости в голове тонко звенело. Такой легкий оттенок поддатости, словно махнул грамм пятьдесят спирта.
Готов? спросила Катя, не оглядываясь.
Да, сказал Иван. Подошел к ней. Не обижайся на Пашку.
Не буду. Он прав. Я шлюха.
Пашка дурак, сказал Иван. У него всеили черное, или белое.
У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!
Она повернулась к Ивану, вцепилась в край столадаже пальцы побелели.
Не так, Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки, провел вниз. Почувствовал, как она дрожит. Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.
Почему я такая невезучая, а? Она смотрела на него снизу вверх, словно действительно ждала, что Иван ответит.
Иван вздохнул: «Не умею я утешать».
Брось, сказал он. Ну хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.
Она хмыкнула сквозь слезы:
Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.
К черту правила! Иван протянул руку, обнял Катю за талию, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя какую-то опустошающую нежность. Это все равно остаетсясколько бы времени не прошло.
Все. Будет. Хорошо.
Красивый ты, сказала Катя развязно. А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался, она вдруг сбросила эту манеру. Смотри. Будешь Таньке изменятья тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?
Понял, сказал Иван. Прижал ее и держал крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Ее груди уперлись ему в солнечное. Иван выдохнул. Женщины. Голова слегка кружиласьот усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.
«Все, пора на боковую. Только»
Знаешь, зачем я ходил начал Иван.
Тут в палатку вошел Пашка. Не глядя на них, угрюмо прошествовал к столу, поднял бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших бывших любовников.
Ну, пиц, сказал Иван, глядя вслед исчезнувшему за порогом другу.
Катя посмотрела на него, на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.
Иван вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. Все остальное снаряжение осталось тамдля санобработки. Иван поморщился. От сумки ощутимо воняло жженой резиной. Сейчас бы раздобыть воды, умыться, почистить автомат и спать. Впрочем, лучше бы сразу спать. В глазах резь, словно от пригоршни песка. Тяжесть в голове стала чугунной и звенящей, как крышка канализационного люка.
Впрочем, еще одно дело.
Пашка! начал Иван и осекся. Рядом с палаткой уже никого не было. Обиделся, наверное.
в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: широк русский человек, широк! Я бы сузил.
Иван остановился, услышав знакомый голос.
Выглянул из-за угла палатки. Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Дежурную гирлянду на елке не выключалицветные диоды энергии жрали минимум, а света для ночной смены вполне хватало. И посидеть, покурить и почитать. И даже перекусить, если придется.
Вот что получается. Мы сузили свой мир, говорил пожилой грузный человек с черной растрепанной бородой. До этого жалкого метро, до живыхпока еще! станций. А ведь это конец, дорогие мои. На поверхности нам жизни нет и, боюсь, больше не будет. Так называемые «диггеры»самая у нас опасная профессия после
После электрика, подсказали из темноты.
Совершенно верно, сказал Водяник. После электрика.
У профессора бессонница, поэтому Иван не удивился, застав его здесьу елки было что-то вроде клуба, куда приходили все, кому не спалось. Бывает такоеподопрет человека. И надо бы спать, а душа неспокойна. Один выпивает тайком, другой ходит к елке, песни орет и байки слушает. Впрочем, пообщаться с Водяником в любом случае стоило. Ходила шутка, что, столкнувшись с профессором по пути в туалет, можно ненароком получить среднее техническое образование.
А еще ходила шутка, что анекдот, рассказанный Водяником, вполне тянет на небольшую атомную войну. По разрушительным и необратимым последствиям.
Профессор не умел рассказывать анекдоты, хотя почему-то очень любил это делать.
Расскажите про Саддама, Григорий Михайлович! попросил кто-то, Иван не рассмотрел кто. Про Саддама Великого Иван слышал. Впрочем, про него все слышали.
В самом начале, когда все случилось и гермозатворы закрылись, люди впали в оцепенение. Как кролики в лучах фар. А потом кролики начали умиратьвыяснилось, что отпереть гермозатворы нельзя, автоматика выставлена на определенный срок. Тридцать дней. То есть Большой П все-таки настал. Радиации на поверхности столько, что можно жарить курицу-гриль, прогуливаясь с ней под мышкой.
Вот тут людей и накрыло.
Дядя Евпат рассказывал, что прямо у них на глазах один большой начальникон сидел в плаще и шляпе, держа в руках портфельдорогой, из коричневой кожи, этот большой начальник сидел-сидел молча, а потом достал из портфеля пистолет, сунул в рот и нажал спуск. Кровь, мозгив разные стороны. А люди вокруг сидят плотно, народу много набилось, не сдвинуться. Всех вокруг забрызгало.