И люди как начнут смеяться, рассказывал дядя Евпат. Я такого жуткого смеха в жизни не слышал. Представь, сидит мужик без половины башки, даже упасть ему некуда, а они ржут. Истерика, что ты хочешь. Вот такая комедия положений
Самое странное, рассказывал Евпат дальше. Я много смертей повидал, но эту запомнил почему-то. Помню, он спокойный был. Не нервничал, не дергался, только на часы смотрел. Как автомат. Посмотрит сначала на часы, потом туда, где дверь «гермы»и дальше сидит. Я вот все думаючего он ждал-то?
Что это окажется учебная тревога?
Если так, он был не единственный, сказал Евпат. Я тоже надеялся, что это учебная тревога.
Когда прошли тридцать дней, началась депрессия и паника. Все степени, что бывают, когда пациенту объявляют смертельный диагноз, и начинается по списку: сначала отрицание, затем поиск выхода, раздражение, гнев, дальше слезы и принятие неизбежного конца. Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливают. И померлучевая. Поднесли к телу дозиметртот орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.
Хаос начался.
хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, сказал Водяник. Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке гонял таджиков, м-да то ли вообще отставным армейским капитаномистория о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метрои крепко взял, не шелохнешься Когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен
Ба-даммм. Ноги подогнулись.
Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.
В «Монополию» играть будешь? услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. Чур, я выбираю!
Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?
В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.
Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.
Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:
Стоять! Пароль!
Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат
Спокойно, сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. Свои.
Бух, сердце. Бух.
Пашка, это уже ни в какие ворота! Иван опустил калаш, выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. Блин.
Ну и видок у тебя, Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногойхороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. «Кёльш, прочитал Иван. Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержкидля вина и то много, а для пива так вообще».
Какой?
Ну, такой жениховский, сказал Пашка. А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивалникто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.
Иван помолчал.
Я на Приморскую ходил, сказал наконец.
Да ну? Пашка мотнул упрямой головой. Че, серьезно? внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?
«Кое-что нашел, подумал Иван. И подарок тоже».
Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.
Сволочь! Пашка вскочил. Я для него А он! вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?
Я уже определился, сказал Иван.
Я видел, да.
Иван дернул щекой:
Пашка, давай без этого. Мне и так фигово сказал он и спохватился. А черт
Понятно, протянул Пашка. Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!
Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.
Пашка выпрямился.
Да, сильно. Смотри, обменяешь ты цинк патронов на банку протухшей тушенки.
Па-ша.
Что Паша?! Пашка взорвался. Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!
У нас с Катей ничего нет.
Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!
Это было прощание. Иван помедлил. В общем, не бери в голову.
Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.
Подарок-то покажешь? спросил наконец.
Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.
Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?
Ага, сказал Иван, бывает же. Как тебе?
Пашка еще повертел, потом сказал:
А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.
На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне стоял домик с красной крышей и с трубой, вокруг домамаленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.
Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую равнину вокруг.
Думаешь, ей понравится? Иван посмотрел на Пашку, сидевшего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.
Что? Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.
Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню:
Как дела, Миш?
Отлично, командир. На поясе у Кузнецова была потертая кобура с «Макаровым». Пистолет достался Мише по наследству от отца: тот служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. Да ты проходи.
Вообще-то Кузнецову он был никакой не «командир». Парнишкаиз станционной дружины, а Иван командует разведчиками Ментыэто каста. Как и Ивановыдиггеры. А каста тем и отличается, что туговата на вход и на выход.
Но поправлять парня Иван не стал. У каждого должна быть мечта.
Таня здесь?
Не знаю, командир, почему-то смутился Кузнецов. Я только заступил
Иван кивнул: ладно.
Мясная ферма.
Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавканьи было что-то стихийное. «Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как этобыть морской свинкой, подумал Иван. В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак».
Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью «Quartz grill», на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки.
Привет, Борис. Как сам?
Свин перестал хрупать и посмотрел на Ивана. «Блин, еще ты на мою голову», читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист.
Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные.
Типичный представитель мужского рода, да.
Таня, позвал Иван. Ты здесь?
Голос тонул в хрупанье и шебуршении морских свинок. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надоиили как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб. А могли они многое.
Дальше, за фанерной стенкой, начиналась Фазенда, всегда залитая светом ламп дневного светатеплицы, дачное хозяйство Василеостровской. Оттуда шел влажный, земляной запах и вились мошки, вечные спутники земледелия. За стенкой начиналась владения Трындычихи, там росли морковь, капуста, картошка, лук, щавель и даже салат-латук. И одно лимонное деревопредмет зависти соседей с Адмиралтейской.
Пищевые ресурсы.
Очень удобноотходы грызунов на удобрения, отходы растений (и сами растения) морсвинам на прокорм.
А морсвинов понятно кудана сковородку и в котел.
Раньше пробовали приспособить туннели для расширения Фазенды, но не смогли справиться с проблемой крыспищевые, блин, террористы. Даже железо грызут. Да и с электричеством оказалась проблемане хватало, ресурс генератора не тот.
Так что в вентиляционном туннеле теперь выращивали шампиньоны и черные грибы. Они темноту любят. Грибные грядки рядами нависали в темнотежутковатое место, если честно. Вешенки, шампиньоны, даже японский гриб шиитаке. Вкусные, конечно, но Ивану там было не по себе.
Только представьгрибница, говорил дядя Евпат. Это же готовый коллективный разум. Она может на много сотен метров простираться, эта грибница, связывать тысячи и тысячи грибов в единое целое. И знаешь, что самое жуткое?
Что?
Мы ни хрена не знаем, о чем они думают.
Дядя Евпат. Воспоминания. Кусочки черно-белой мозаики.
«Старею, опять подумал Иван. Да, отличное время я выбрал, чтобы остепениться. Завести семью. Хорошая жена, хорошая станция, хорошая работаПостышев прочит его в станционные полковники, если не врут. Что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость? Н-да».
Таня, ты где? Иван вышел в тамбур между фермой и Фазендой.
На длинном столе (составлены несколько старых стульев, на них поло жена широкая доска) стояли старые весы, металлические тарелки блестели от вытертости. Чугунные гирьки выстроились в ряд. Здесь Таня и ее напарница взвешивали морсвинок, вели учет. Рядом стул. На нем мирно дремала пожилая женщина, седые волосы связаны в пучок. На скрип дерева она вздрогнула, обернулась
Иван! Фу ты, чуть сердце не выскочило
Доброй ночи, Марь-Сергеевна. Простите, что разбудил. А где Таня?
Марь-Сергеевна держала руку на груди, точно боялась, что сердце вырвется и убежит.
Не знаю, Вань, она покачала головой. О-хо-хо В палатке, этой Где дом невесты, наверное. Ты только туда не ходи, вспомнила Марь-Сергеевна и засуетилась. Видеть невесту в свадебном платьек несчастью.
Не пойду, сказал Иван.
Так она и спать должна уже. Ты-то чего не спишь? Да, вспомнила она. Она же тебя искала и еще друг твой заходил высокий такой
Ага, сказал Иван. Сазонов? Я слышал. Ладно, пойду лягу.
Иди, а то ты бледный совсем. Стой Марь-Сергеевна прищурилась. Что у тебя с лицом?..
На Василеостровской (впрочем, как и на многих других станциях) ритуалам, оставшимся со времен до Катастрофы, придавали особое значение. А уж свадебный ритуалэто целая наука. Священная корова Василеостровской общины.
Иван еще раз прошвырнулся по станции, но Тани не встретил. Неужели действительно спит? Делать нечего, он вернулся в свою палатку. Снял с плеча автомат, убрал сумку в изголовье лежака. Так, времяна наручных часах полчетвертого утра. Спать хотелось неимоверно. Но сначалаоружие. Иван чуть не застонал. За оружием положено следить, даже если это безотказный советский калаш. Это как чистка зубов. То есть зубы чтопотерял и живешь дальше, а без оружия ты покойник.
Так, масло. Тряпки. Шомпол. Поехали!
Он заканчивал чистку фактически в бреду. Иногда просыпался в какой-то момент и не мог сообразить, что именно делает. Запихав шомполом тряпку в дуло (зачем?!), Иван понял, что так не пойдет. Аккуратно разложил детали на тумбочкеутром, все утроми упал, не раздеваясь. Зарылся лицом в подушку. Кайф. Спать-спать-спать. Перевернулся на спину
Над него смотрела Таня. Иван улыбнулся: «Отличный сон. Вот теперь действительно все хорошо».
Ты где лоб обжег, оболтус? спросила она.
Ерунда, до свадьбы заживет, ответил Иван автоматически. И только потом вспомнил.
А, сказал он. Смешно вышло.
Вот-вот, до свадьбы, сказала Таня. Ты еще не забыл? Нет? Странно. Кстати, она мгновенно переключилась. Ты уже померил костюм?
Блин, точно. Иван даже проснулся на мгновение.
Конечно, соврал он.
Про костюм он все-таки умудрился забыть. Ночь еще та выдалась, тут вообще все забудешь. «Ладно, утром успею, решил Иван. Поставлю будильник на пораньше. Поспать хотя бы два часа, иначе вообще смерть.
А завтра целый день гулять. Церемония.
Вот бы, подумал Иван, проснуться, а все уже кончилось. Терпеть не могу эти ритуалы. Одно делогулять на чужой свадьбе, совсем другоена своей. Это почище вылазки на поверхность.
А вспомнить хотя бы, как они тогда с Косолапым тащили дизель? Это же сдохнуть можно, как тащили»
Ты спала сегодня? спросил Иван.
Конечно. Сама безмятежность.
Угу. Врунишка.
Мне надо идти, еще кучу дел надо сделать
Вот-вот, сказал Иван. Иди к своему Борису.
Он хороший! сказала Таня. Почему ты его не любишь?
«У всех свои недостатки, подумал Иван. Я сжигаю карбидом тварей и целую бывших, Таня балует раскормленного грызуна».
У нас с ним вооруженный нейтралитет. Мы тебя друг к дружке ревнуем.
Ваня, он кормовое животное!
Нас жрут, а жизнь идет, согласился Иван, закинул руки за голову. Угу. Черта с два она позволит съесть своего любимчика. От усталости голова кружилась. И палатка вокруг тоже кружилась. Но приятно.
Я с тобой посижу минутку, сказала Таня. Присела на край койки, коснулась его теплым бедром.
Ладно, посиди минутку, согласился Иван милостиво. Не открывая глаз, вытянул руку и положил Тане между ног. Тепло и уютно. Впервые за столько времени к нему вернулось спокойствие. «Я там, где и должен находиться», подумал Иван. Зевнул так, что испугал бы крокодила. Я не против.
Нахал!
Я тигра видел, сказал Иван сквозь сон. Хотел еще что-то добавить, но уже не мог, плыл сквозь призрачные слои, проваливался сквозь подушку и пол вниз, и в сторону, и опять вниз. И это было правильно.
Спи, велела Таня. Завтра трудный день
Иван открывает глаза. В палатке темно. Он встаетна нем почему-то камуфляж и ботинки. Иван выходит из палатки и останавливается. Где я?
Платформа с рядами витых черных колонн. На стенах барельефы. На стене название станции на букву «А», но Иван никак не может его прочитать. Но главное он понимает.
Станциядругая, не Василеостровская. И здесь никого нет. Совсем никого. Пусто.
Иван идет по платформе.
У платформы стоит состав.
В одном из вагонов виден свет. Иван идет туда. Стекла выбиты, ржавые рейки обрамляют оконные проемы. По некоторым признакам можно угадать прежний цвет вагонаон синий. Сиденья раньше были обтянуты коричневой искусственной кожей. По белесым закопченным стенам вагона пляшут тени от свечейздесь сквозняки. Ветер, пришедший из туннелей, продувает вагон насквозь, перебирает редкие волосы на высохшем лбу мумии. Карстовые провалы глазниц. Древний пергамент, обтягивающий костякее кожа. Бриллиантовая сережка в ухенапоминает о прошлом.
На коленях у большой мумиималенькая. Свернулась клубочком, кисти скрючены. Когда человек умирает, сухожилия высыхают и укорачиваются. Именно поэтому у большой мумии и у маленькой мумииодинаковые вывернутые кисти. Словно они плывут по-собачьи. Еще у них одинаковые натянутые улыбки. Это тоже сухожилия. И смерть.
Большая мумия держит на острых коленях спящую маленькую.
В руке у большой мумиитолстая зажженная свеча. Пламя подергивается от сквозняка. Пальцы в потеках парафина.
Вокруг первой мумии и маленькой мумиидесятки таких же мумий. Все сиденья заняты.
Рядом с каждой большойпо одной, иногда двум маленьким.
У каждой из больших мумий в рукепо свече. Пахнет тлением и горелым парафином.
Вагон горящих свечей.
Иван заходит внутрь и останавливается.
Вагон материнской любви.
Говорят, по инструкции о бомбоубежищах, женщин с детьми до двенадцати лет запускали заранее, еще до объявления сигнала «Атомная тревога». Они имели право оставаться на самой станции или в поезде, стоящем у платформы. И они остались. Все. У Ивана комок в горле. Потом он видит то, чего не замечал раньше. Сквозь кожу мумий кое-где пробиваются серо-голубые побеги. Это похоже на проросшую картошку. Иван протягивает руку
Не трогай, говорит голос.
Иван поворачивает голову. Перед ним стоит высокий старик. Глаза у старика мерцают зеленоватым огнем, как у давешнего тигра.