Сейчас мы сделаем из тебя красотку, сказала она.
Я не ощущала себя красоткой даже в позаимствованном у нее платье с рюшами. Уверена, на ней оно выглядело бы элегантным, чувственным; на мне же висело мешком, делая из меня маленькую девочку в ночной рубашке, так что в конце концов я снова надела школьную форму. Но прическа получилась неплохой: Лума обернула мои косы вокруг головы. Затем она велела мне повернуться, выдавила несколько полосок кремов из разных тюбиков себе на запястье и принялась накладывать их на мои щеки и вокруг глаз. Пока она трудилась, снизу из кухни доносился аппетитный аромат. Значит, они что-то поймали.
Почему ты так долго не возвращалась? спросила Лума, открыла мне рот и розоватыми пальцами наложила на губы несколько мазков помады. Но тут же нахмурилась и потянулась за платком, чтобы все стереть. Нет. У тебя странный цвет лица. Чуть ли не зеленый.
Меня не отпускали домой, ответила я.
Забавно. А бабушка говорила, что ты слишком занята.
Она лизнула ладонь и пригладила слюной выбившиеся пряди у меня на лбу. Я сморщилась.
Ложь. Ничем я не была занята.
Лума пожала плечами.
А какой смысл ей лгать? Может, ты и правда была занята, просто сама не замечала.
Чем, поеданием тостов на завтрак? Попытками найти подруг, чтобы девочки перестали лить воду мне в постель, пока я сплю? Да, я вроде как учила латынь, но с тем же успехом могла бы заниматься этим и здесь. Я вздохнула. Не знаю.
Глаза Лумы расширились.
Какой ужас. И почему ты их за такое не убила?
Я вздрогнула.
Потому что это неправильно! отрезала я, но тут же вспомнила о Люси, и в животе зашевелилось противное чувство вины. Они были ужасными, но не настолько.
Лума склонила голову набок, как будто ей хотелось что-то сказать, но снизу послышался голос бабушки Персефоны: она звала нас ужинать.
Ей бы колокольчик повесить, заметила я, пока мы спускались по лестнице. Быть не может, чтобы весь дом ее слышал.
Сзади раздался стук когтей по деревянному полу, и мимо нас молнией пронесся Рис на четырех лапах; черная шерсть сверкнула, когда он в один прыжок преодолел последние несколько ступенек. Он залетел за угол, в небольшую гардеробную под лестницей, и спустя пару секунд снова появился на виду, уже на двух ногах. Он надел через голову свитер, а затем потянулся к пуговице на брюках, чтобы застегнуть ее.
А потом он сделал кое-что странное. Он остановился перед грязным зеркалом в главном зале и лизнул ладонь. Аккуратно пригладил черные блестящие волосы на лбу, точь-в-точь как Лума только что приглаживала мои. Потом повернулся влево, не сводя глаз с отражения, расправил плечи, сунул руки в карманы и только потом переступил порог столовой.
Едва он скрылся из виду, я повернулась к Луме.
Не припомню, чтобы его так заботил собственный внешний вид, сказала я. Это было не в его характере. Рисхищник, прекрасный и неудержимый. Странно было видеть, как он расфуфыривается перед зеркалом.
Не знаю, кого он хочет надуть, сказала Лума. Он пытается впечатлить Артура с тех самых пор, как приехал домой на лето.
Впечатлить? Но зачем?
Как по мне, это ребячество, ответила она и бросилась вслед за кузеном. Но я заметила, что, пробегая мимо зеркала, она тоже остановилась. Я пошла за сестрой, стараясь держаться сзади, и увидела, как она наматывает прядь волос на кончик пальца и отпускает, чтобы та завитком осталась висеть возле лица.
Я оказалась последней, все остальные уже собрались за столом: бабушка Персефона во главе, Миклош рядом с ней, что меня удивило (я думала, они всегда садятся на одни и те же места). Мама опять сидела в бочке возле края стола. Лума и Рис боролись за место напротив Артура, и в этом хаосе мне удалось незаметно занять место рядом с ним. Вошла Маргарет с огромным подносом, полным полусырой дичи: филе, стейки и еще что-то, чего я не смогла опознать. Дедушка Миклош насадил кусок мяса на двузубую вилку и махнул в мою сторону.
Малышка, ты должна попробовать сердце.
Я застыла. Вилка с сердцем дрогнула, и дедушка Миклош сначала будто бы не понял, а потом загрустил. Наконец Рис обеими руками схватил кусок с вилки. Дедушка одобрительно крякнул. Ужин начался.
Столовая наполнилась скрежетом зубов и лязгом зубьев вилок о фарфоровые блюда. Дедушка Миклош уткнулся лицом в свою порцию, съел самые нежные части и облизал тарелку дочиста языком, который казался слишком большим для его рта. Я ела медленно, как меня учили в школе, краем глаза наблюдая за этой мясорубкой. Мне было не так страшно, как за завтраком, но ощущение, что я могу стать следующей, никуда не делось.
Я искоса поглядывала на Артура. Он как будто слегка улыбался. Я обратила внимание, что он ничего не ест, только передвигает еду по тарелке и время от времени скидывает кусочки в салфетку у себя на коленях. Я ощутила дикий стыд.
Простите их за это, прошептала я на фоне чавканья и довольного мычания. От такого у кого угодно аппетит пропадет.
Артур повернул ко мне голову, вид у него был озадаченный.
Я далеко не первый раз ужинаю у Зарринов, так что знал, чего ожидать, сказал он. Садясь за стол с волками, готовься смотреть, как они терзают добычу.
Но вы ничего не едите, сказала я. Я попрошу их в следующий раз помнить о манерах.
Он фыркнул, но тут же взял себя в руки.
Вы очень добры, сказал он. Но уверяю, это никак не связано с манерами Зарринов.
Я продолжила есть, насаживая на вилку маленькие кусочки и отправляя их в рот, но краешком глаза по-прежнему приглядывала за Артуром. Я заметила, как он склонил голову, глядя на семейство с умилением? Участием? Трудно было разобрать.
Кажется, они вам нравятся, сказала я. Облако всеобщего шума создавало впечатление, словно мы одни за столом, единственные, кто не пожирает еду с диким остервенением. А может, вам просто интересно наблюдать. Вы не боитесь?
Его брови взлетели, и я обрадовалась: похоже, мне удалось его удивить.
Боюсь ли? переспросил он. Нет, а если такое и было когда-то, то очень давно. Случалось, они приводили меня в ярость. Бывало, я вовсе не хотел их видеть. Но думаю, я буду по ним скучать, когда мы уладим все вопросы.
Мое сердце бешено застучало.
Но вы же не собираетесь уйти? Прекратить работать на нас?
В ближайшее времянет, ответил он. Но я работаю на Персефону, а годы берут свое. После ее смерти все изменится. Полагаю, ваш дедушка поручит общественные дела Рису, и что-то мне подсказывает, что его взгляды на бизнес расходятся с бабушкиными.
Мы оба посмотрели на Риса. Он показывал куда-то за окно, пытаясь привлечь внимание Лумы, и когда та повернула голову, бросился к ее тарелке и зубами стащил кусок мяса. Повернувшись обратно, Лума толкнула его, и оба рассмеялись, пуская по подбородкам струйки сока. Я снова перевела взгляд на Артура и увидела, что он смотрит на меняили, по меньшей мере, я увидела собственную полуулыбку и половину лица в отражении стекол его очков. Но он улыбался, хоть и едва заметно.
С чего бы им поручать это дело Рису? с горечью спросила я. И тут же попыталась поправить себя: То есть почему не папе? Он же старше.
Потому что Рисих любимчик. Потому что он напоминает им давно потерянного первенца. Они почти верят, что Рисэто он. Артур цокнул языком. И потому что они считают, что вашему отцу недостает авторитета. Заррины на удивление консервативный народ.
Я посмотрела на родственников: перепачканные кровью и соусом, орудующие то руками, то вилками, то непосредственно зубами. Должно быть, Артур заметил мой шок, потому что склонился ко мне, не прикасаясь, но достаточно близко, чтобы я ощутила, как от сближения между нами пробежал электрический разряд.
Вас не было очень долго, сказал он. Знаю, вам кажется, будто это плохо, но теперь вы можете видеть все гораздо яснее.
Ужин продолжался, пока тарелки не опустели. Столовая постепенно погрузилась в тишину, лишь звуки лакания еще раздавались то здесь, то там. Артур наклонился вперед.
Благодарю за прекрасный ужин, сказал он. Персефона, могу я попросить чашечку кофе?
Я принесу, сказала Лума. Рис толкнул ее. Она толкнула кузена в ответ. Они начали рычать друг на друга, их плечи напряглись.
Элеанор, обратилась ко мне бабушка Персефона, почему бы тебе не принести кофе? Уверена, Маргарет уже все приготовила.
Пожелайте мне удачи, сказала я Артуру. Он тихонько рассмеялся себе под нос.
Удачи с чем? Бабушка Персефона опять смотрела на меня, склонив голову набок, как в тот раз, когда хотела предостеречь меня от грубости. Скоро это начнет меня бесить.
Так, ерунда.
Поднос с готовым кофе уже ждал на столике возле двери. Тетушка Маргарет стояла спиной ко мне и мыла посуду. Я подняла поднос, стараясь не произвести ни звука, но одна ложка предательски соскользнула и со звоном ударилась о каменный пол. Тетушка повернулась и уставилась на меня.
Всего лишь ложка, пробормотала я, поставила поднос обратно и подняла ложку. Я протерла ее краем юбки. Я нечаянно.
М-м-м-м-м-м-м пробормотала Маргарет, будто разговаривая сама с собойпо крайней мере, так мне поначалу показалось. М-м-м предательница. Не припомню, чтобы Маргарет когда-нибудь так четко произносила хоть одно слово при мне, но в этот раз она выразилась вполне ясно.
Прошу прощения? удивилась я.
Хм. Она опять отвернулась от меня к пригоревшей сковороде.
Я пыталась убедить себя, что это меня не задевает. Подумаешь, какая-то сумасшедшая. Просто странная тетка, которая предпочитает готовку и мытье посуды ужину с семьей. Я даже ни разу не видела, чтобы она разговаривала с собственным сыном; разумеется, я ей не нравилась. Я ведь нарушила ее привычную рутину.
Но это подействовало на меня. Дрожь, зародившаяся в моих мыслях, распространилась вниз к ладоням, и поднос задрожал у меня в руках. Чашка из костяного фарфора сдвинулась с середины блюдца, кофе расплескался из серебряного кофейника, ложечки для сливок и сахара позвякивали. Как только я переступила через порог, Артур поднял на меня взгляд, и все замолчали. Я плавно шла прямо к нему. Наверное, Лума иногда подавала кофе, и я представила, как она это делает: длинные волосы переброшены на одно плечо, шаги легкие, словно она идет по лесу. Я держалась так же: мягко склонив голову, вытягивая носочки, повернувшись чуть в сторону от Артура. Я поставила поднос прямо перед ним, и выбившаяся прядь моих волос скользнула по его пиджаку. Он посмотрел на меня снизу вверх, его лицо и мое ухо разделяла какая-то пара дюймов.
Благодарю, сказал он.
Я кивнула и убрала руки от подноса. Мое запястье коснулось горячего кофейника, и я быстро отдернула руку, хотя даже не почувствовала боли. Почти.
Вы обожглись, заметил он.
Нет, все в порядке.
Вы очень стойкая девушка.
Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Когда я впервые приехала в школу, я была плаксой, той самой девчонкой, что проигрывает в каждой драке. Но я многому научилась.
На кухне есть мазь от ожогов, сказала бабушка Персефона. Попроси Марга
Я в порядке, сказала я чуть резче, чем нужно.
Бабушка откинулась на спинку стула и не сводила с меня глаз, пока я садилась на место. В столовой снова стало шумно, только не от скрежета зубов, а от возобновившихся разговоров, и напряжение слегка спало.
Но теперь мной заинтересовался папа. С озадаченным лицом он переводил взгляд с Артура на меня и обратно. Впервые после возвращения я внимательно рассмотрела его. Он был похож на молодого дедушку Миклоша или на Риса в зрелом возрасте: густые темные волосы, тяжелые надбровные дуги и челюсть. Но Артур был прав: папе недоставало какого-то важного качества, которым обладали Рис и дедушка Миклош. Словно в этом крепком теле скрывался хлипкий и робкий человек, вечно чем-то смущенный. И я, кажется, заметила еще кое-что, хотя пока не до конца понимала что. Заметив мой взгляд, папа сказал:
Итак, Элеанор. Как ты? Освоилась?
У меня такое чувство, будто я потеряла очень много времени, сказала я. Я почти и не помню, как жила здесь раньше. Как будто это было не со мной.
О нет, подал голос Миклош с дальнего конца стола. Я посмотрела на него. На его лице читалась искренняя печаль. Может, он все тот же дедушка, каким я его помню? В те моменты, когда не смотрит на меня как на раненого оленя. Может, я еще могу показать ему себя с другой стороны.
Я помню, как ты рассказывал замечательные истории, дедушка, сказала я. Может быть, ты поможешь мне.
Отличная идея, поддержал меня Артур.
Папа снова покосился на Артура, но дедушка улыбнулся. Он был в человеческом обличье, за исключением волчьих зубов, так что улыбка была чересчур широкой. Я заставила себя не отводить взгляд, дышать глубоко, несмотря на черный туман, заволакивающий мое боковое зрение. Все получится, только если я буду сильной.
О чем ты хочешь послушать? спросил он.
Расскажи, как ты впервые стал таким, какой ты сейчас, попросила я. Как ты начал Я порылась в памяти, отыскивая фразу, произнесенную им за завтраком. Перевоплощаться в волка?
Бабушка Персефона возмутилась.
Элеанор!
Тише, дорогая. Дедушка Миклош положил ладонь ей на плечо. Это тяжелая история, сказал он мне. Слишком тяжелая, чтобы рассказывать ее после сытного ужина. Я расскажу в другой раз, обещаю. А сейчас вместо этого я расскажу Он задумался. Другую историю о нашей семье. Историю моего имени.
Дедушка Миклош наклонился вперед и облокотился о стол.
В детстве, начал он, меня звали не Миклошем. И фамилия моя была не Заррин. Я был мальчиком без имени.
Я оглядела всех за столом. Рис и Лума подались вперед и навострили уши: как и полагается, все внимание. Мама протянула руку через стол, чтобы погладить папину ладонь. Папа наблюдал за Артуром, а Артур смотрел на меня. Интересно, что видит каждый из них? Или думает, что видит.
Ты был сиротой? спросила я.
Нет, сказал Миклош. У меня была семья: мать, отец и две старшие сестры. У них не было имен. Ни у кого из нас не было. Потому что никто из нас не знал ни единого слова. Мы жили вот так.
Он отодвинулся на стуле, вскинул обе руки и принялся изображать разные вещи, словно актер немого кино. Его жесты описывали невидимые предметы: деревянная миска, отполированная ладонями многих поколений. Вилы, которыми протыкали стоги сена. Мягкая шляпа, которую сшила для него мама и надела ему на голову.
Я завороженно наблюдала.
Дедушка Миклош изобразил жест, очевидно, обозначавший перемены: время шло.
И вот когда я прошел через всю страну, это было в
Европе, подсказала бабушка Персефона.
В Европе, да. Я вышел к морю и сел на корабльи вот тогда я, можно сказать, впервые услышал человеческую речь. Я знал, что люди вроде как умеют говорить, но думал, это привилегия знати, королевских особ. Но на корабле говорили все, говорили все время. Совсем слов не экономили! Я был в восторге.
Но почему ты уехал из своей страны? спросила я.
Внимание сидящих за столом переключилось на меня. Бабушка Персефона приподняла бровь. Я смотрела на нее в ответ. Чего она от меня ждет? Как я должна позволить глазам привыкнуть, если мне не разрешают никуда смотреть?
Дедушка Миклош, похоже, даже испытал небольшую гордость за меня.
Ага, пытаешься все же выудить у меня ту историю, я гляжу. Умно, заметил он. Не сегодня.
Корабль, напомнила бабушка Персефона.
Да, корабль! Мне ужасно понравился тот корабль. Там были люди, они научили меня стольким словам. Некоторые учили меня хорошим словам: «привет», «делиться», «одеяло», они остались в живых и попали в Америку, и те из них, кого мне удалось отыскать позже, когда я разбогател, разбогатели тоже. Но те, кто учил меня плохим словам Дедушка пожал плечами и в неровном свете свечи позволил лицу трансформироваться. Только что за столом сидел дедушка Миклош. А в следующую секундускалящаяся зубастая морда.
Все случилось за какой-то миг. У меня не было времени падать в обморок, поэтому я просто изо всех сил вцепилась в стол, пока сердце грохотало у меня в груди.
Миклош! осадила его бабушка Персефона. Она еще не готова к таким представлениям.
А когда-то ей нравилось, сказал дедушка Миклош. «Дедуля, дедуля, а покажи волка»
Все в порядке, сказала я. Дедушка одобрительно кивнул. Может, он меня полюбит. Точно полюбит. Я этого добьюсь.