Не стану мучить вас описанием впечатлений, которые дарят сверление черепа или команд типа: "Скальпель, трепан, поосторожнее с левой оболочкой, электрод, осторожно!".
Впрочем, вскоре в гармоничном проведении церемонии что-то нарушилось, я почувствовал что-то вроде холода, проникшего через все тело, и будто пассажир скоростного лифта начал падать с головокружительной скоростью (ну совершенно как Деросси в Колодце Проклятых!). Меня нагоняли нервные окрики Мейсона: "Пять миллиграммов! Господи, да поскорее же! Сестра, кислород!".
Вот только, если бы не падение, я не испытывал ничего мне лично докучающего, этажи мелькали словно года, месяцы, вечерние и утренние часы. После чего я услышал фальцет анестезиолога: "Господи, мы его теряем!". После чего меня окутала полнейшая чернота. Кто-то выключил свет.
Я читал многие сообщения, записываемые специалистами по "жизни после жизни". Когда, буквально через секунду, я пришел в себя (во всяком случае, мне казалось, будто бы прошла только секунда) все с подобными описаниями совпадало: заполненный густым и липким туманом коридор и мелкая светящаяся точка передо мной. И тишина! Я чутко разглядывался в поисках каких-нибудь духов, покойных приятелей или врагов, которые должны были бы меня ожидать и служить проводниками в дальнейшем путешествии к реке забытья. Напрасные ожидания! Быть может, мой визит застал мир иной врасплох? Я сделал шаг, пошатнувшись, затем второй, уже более твердый, туман сгустился до такой степени, что превратился в жидкость, а точнеесмрадной жижей, так что я даже начал сомневаться в ценности пропуска в рай, выставленного мне добрым священником.
Если так выглядел задний вход в рай, то сам Эдем мог, в большей степени, оказаться страной Третьего Мира. Но я чувствовал, что вступил на однонаправленную дорогу, и что отступления нет.
С каждым шагом почва в туннеле делалась более раскисшей, а вот освещение усиливалось и становилось ярче, так что пришлось прищурить глаза. И тут же меня окутала лавина звуков и запахов. Меня окружило жужжание золотистых шмелей и медоносных пчел, треск цикад, шкршание стрекоз. Эти впечатления еще более подкрепило благоухание цветов, росистых трав и листьев. Выходитвсе же Эдем!
И наконец, когда глаза уже привыкли к сиянию, я открыл, что нахожусь в сказочном саду под синим небом. Опадающие за мной ветви, словно театральный занавес, закрыли выход из подземного коридора, а сразу напротив, среди кустов, деревьев и цветов бежала тропинка
И тут же среди этих зарослей я увидел ангела с радужными крыльями, повернутого ко мне профилем. У ангела были буйные волосы темно-каштанового цвета (интересно, а ведь возможности существования ангела-шатена никакие священные книги не оспаривают), и казалось, он над чем-то очень сильно задумался, потому что его прелестные черты были напряжены, кровь прилила ему к щекам, и он издавал отзвуки, свидетельствующие о нечеловеческом усилии.
Я подошел поближе, чтобы поклониться этому херувиму. И тут же райскую действительность разодрал настолько ужасный пердеж, что наверняка бы сорвал у меня с головы шляпу, если бы та, естественно, на ней была.
Очарование лопнуло. Предполагаемым ангелом оказалась дородная и грудастая селянка, забросившая себе на спину цветастую юбку и, присев, предавалась банальному действу дефекации. Я тихонечко отступил, следя внимательно, чтобы ни во что не вступить, и пошел по тропке в противоположном направлении, весьма изумившись запутанной структуре этого вот снане сна. Ибо, по сравнению с трансцендентным потусторонним миром, деревенский пейзаж уж слишком напомнил мне суконный реализм.
Так я отошел на пару сотен метров, пока передо мной не открылся обширный вид на очень даже знакомое поселениес остроконечным шпилем церкви, обломанной аркой акведука и поднимающимися над домами дымами. Я остолбенел. И так бы и торчал наверняка, словно засохший древесный ствол, вплоть до того, что порос бы мхом с северной стороны, если бы среди кипарисов не появился бы худой и рябой мужичок, несущий на плече косу, и который, увидав меня, снял шапку, поклонился и сказал:
Слава Иисусу Христу и Деве Марии, signore Деросси.
Тут я впервые поглядел на себя: куда-то пропала больничная простынка, которым я должен был прикрываться. Сейчас на мне были добрые, темные штаны до колен, белая сорочка, элегантные башмакисловом, я выглядел будто Альфредо Деросси за мгновение до того, как его бросили в Колодец Проклятых.
Впечатление déjà vu еще более усилилось, когда возле акведука я увидал знакомые развалины, окружающие пруд русалок.
Монтана Росса!
Короче, я очутился в селении Монтана Росса под Розеттиной. Вновь в качестве Альфредо Деросси иль Кане. А самое главное, все указывало на то, что здесь все так же продолжается XVII век.
* * *
Уверенный в том, что я переживаю оптическую иллюзию, галлюцинации после сильного стресса, в конце концов, возможного у исключительного автора данной реальности, я начал щипать себя, моргать, пытаясь довести себя до как можно более скорого пробуждения. Но ишь вспотел. Тогда я попробовал другой методраз уж я был творцом данной фикции, я потребовал от собственного воображения, чтобы на тракте появился курьер имперской почты, усатый тип с мешком на маленькой лошадке.
Только никто не появился. Хотя бы какой-нибудь желторотик на осле! Другие подобные желания, выражаемые во все более категоричной форме с прибавлением крепких ругательств ХХ века, тоже остались неисполненными.
В конце концов, мне захотелось есть и пить. Жажду я утолил в ручейке. Ну да, был и ручеек. Именно там, где я его описал. Он даже образовывал небольшой такой разливчик, окруженный камышами. Прежде чем глотнуть водички, я поглядел на себя в этом естественном зеркале.
Блин горелый! Вместо древнеегипетской черепушки Гурбиани я видел черные, с проблесками седины кудри, усыпо идее задиристые, сейчас уже слегка повисшие, бородка, похожая на утиную попку; именно такую тюремный цирюльник мне подравнял, когда готовил к казни (сегодня, вне всякого сомнения, если бы еще устраивались публичные казни, визажистка, заботясь о моем image, обязательно сделала бы мне make up).
Тогда я решил попытаться провести другой эксперимент и демаскировать всю эту иллюзию. В своих выдумках про Розеттину я никогда не описывал другой стороны ручья; то есть, ниже разлива имелась и водяная мельница, и часовня святой Чечилии, но вот что про все, что было выше по течению? Я понятия не имел, что там может находиться. Наверняка же ничего!
В общем, я перешел ручей и вышел на тракт. Судя по погоде и растительности должна была стоять самая средина лета.
Сразу же за поворотом дороги я увидел обширную усадьбу, солидно возведенную из серого травертина, с небольшим кирпичным донжоном, более характерным для региона Болоньи, чем Розеттины. Усадьба богатая, многолюдная, потому что очень быстро меня окружила стая собак, куча детей, слуг и служанок, ведя к своему хозяину, который в саду, в тени аркады рядом с impluvium (бассейн в римском доме для сбора дождевой водылат.) переживал сиесту.
Увидав меня, он подскочил с энергией, которой позволяла ему полнота, обнял, словно самого лучшего своего приятеля, облобызал и прижал к животу, отличавшемуся воистину везувианской выпуклостью.
Неужто я знал его?
Вина, вина моему другу! требовал мой гостеприимный тип, одновременно призывая самых различных Петронелл, Летиций и Лаур. Как оказалось: жену и двух дочек, обаятельных, модно одетых, так глазками стреляющих, что у человека не одна мышца дрожала. Здесь, понятное дело, я имею в виду мышцы шеи, управляющие кадыком. Когда же он меня наобнимал, всем представил и напоил, наконец-то позволил себе издать переполненный изумлением возглас:
А говорили, Иль Кане, что тебя уже нет в живых!
Чего только люди не говорят, ответил я уклончиво, все время перебирая про себя, кем мог быть мой столь хорошо питающийся хозяин.
Святая правда, уже с амвонов обещали нам комету, которая весь людской род испепелит, если грешники в истинную веру не обратятся. Комета, фьюуу пролетела, мир стоит, а люди грешат, как и всегда. Говоря это, и тут же приказав женщинам надзирать над приготовлением угощения, толстяк провел меня в прохладную тень дома. Давно ты здесь не был, мой милый приятель, я же свою скромную галерею за эту пару лет весьма даже увеличил. Сейчас покажу тебе ее, пока нам на стол накрывают.
И сразу же случилась небольшой конфуз. В самом центре стены, завешенной холстами самой различной работы, висела картина, слишком малая, чтобы заслонить прямоугольник более светлой штукатурки.
Асканио! рявкнул мой cicerone своему мажордому. А где картина благородного синьора Деросси?
За шкафом, простодушно ответил этот олух, но я уже вытаскиваю.
Мы тут пережили ужасный страх, когда разнеслась весть, будто вы в немилости, будто вас за решетку бросили, объяснялся хозяин. Герцогские чиновники начали выслеживать твои произведения. Асканио, правда, накалякал на холсте, что вроде бы его Джорджоне pinxit, но я, опасаясь утратить шедевр, предпочел спрятать его в безопасном месте. А ты, ротозей, тряпкой паутину сотри! И живо!
Картина изображала нашего хозяина, на десять лет младшего, с гордой миной, в испанском костюме среди голых муз, лицо которым одолжила донна Петронелла, тела же должны были быть родом из красивейших воспоминаний автора. И это написал я? Просто не верится! В любом случае, божественному Джорджоне нужно было бы прожить на полвека дольше, чтобы написать воина в таком вот костюме.
Еще у меня имеется один из твоих первых рисунков, карандашом по картону, когда, еще мальчишкой, ты нарисовал моего счастливого братца, продолжал хвастаться коллекционер, копаясь в объемистом секретере. Вот он!
Мне хватило одного взгляда. Сципио? Ну да, Сципио! Мой единственный товарищ непристойных мальчишеских забав, трагически погибший после падения из окна Высокого Дома в Мавританском Закоулке. Вот только в моем рассказе у Сципио не было никакого брата, а только пять сестер.
Мне еще удалось увидеть дарственную надпись: "Дорогому Катону". Во! По крайней мере я узнал, что хозяина зовут Катоном. Что же касается остального Porca madonna, ну почему я не придумал Сципиону какую-нибудь фамилию!
Тут я с изумлением подумал, что ругаюсь совершенно в духе эпохи; более того, могу сказать, что с момента, когда провалился в эти времена, выражаться мне хотелось только в стиле, обязательном в данные времена. Мало того, в своем дневнике, который писал на ходу, я без особой причины вставлял латинские обороты, давным-давно устаревшие выражения и массу слов, которых Альдо Гурбиани никак знать не мог (А может когда-то и знал, но забыл).
Желая хоть как-то упорядочить нарастающий в голове сумбур, я попросил Катона про возможность выкупаться, поскольку с дороги я прибыл грязным и усталым. Он заявил, что сейчас же все устроит илукаво подмигнувспросил:
Ты кого предпочитаешь: банных мальчиков или банщиц?
В соответствии со своим desideratum (здесь, пожеланиемлат.) я получил пригожую и грудастую деваху, как оказалось, того самого ангела-шатена из розового сада, готовую удовлетворить все мои желания. Тем не менее, когда я вспомнил лицо Моники и представил себе ее, не спящую в госпитальном асептическом коридоре, всяческое вожделение во мне опало, словно сгоревший фитиль.
Наша пирушка прошла в милой, хотя и не лишенной некоей искусственности, атмосфере. Блюда, пускай даже изысканно и красиво поданные, были мне не слишком-то и по вкусу, ну а вид жаворонков в сметане просто неприятно поразил. Катон много болтал, просто сыпал различными поучениями, сторонясь, правдасловно черт ладанаактуальной политики. Не спрашивал он прямо и о моих недавних перипетиях, хотя наверняка его пожирало любопытство: откуда же это я взялся. С момента моей казни, случившейся весной, должно было пройти, как минимум, пара-тройка месяцев. Так что сложно было не поломать голову над тем, а где это я все это время пропадал, как мог прибыть сюда без лошади, повозки, без дорожного мешка и даже кошелька. Но он ограничился лишь тем, что спросил о моих художественных намерениях.
В путь собираюсь, ответил я без каких-либо обязательств. Катон принял эти слова с явным облегчением. Поначалу отправлюсь в Рим, а там
В Новый Свет, быть может? спросила слегка косоглазая Летиция, не знаю почему, со смешком.
Может и в Новый Свет.
Рассказывают, там ужасные чудовища проживают, а люди так совсем голыми ходят, допытывалась, покраснев словно вишня, Лаура, более красивая, чем сестра (эх, да был бы я давним Гурбиани, так обеих поместили бы на разворотец в "Минеттио", а потом отправили бы на моей яхте в сторону Сейшелэто как пить дать).
Успокаивая любопытство синьорин, я кое-что рассказал о путешествиях и приключениях Деросси, которые сам придумал в молодости на основании мемуаров Челлини или романов Дюма. Так что рассказывал о поединках и изобретениях, с знаменитым "железным псом", от которого взялось мое прозвище, во главе.
Слушатели были увлечены и, похоже, возбуждены.
Весьма необычная жизнь, сказала тут же донна Петронелла. Но, тем не менее, а вот скажите, мастер, почему вы так и не завязали брачных уз?
А может женщинами и не увлекается, двузначно захихикал Катон.
А может он уж слишком любит всех, чтобы решиться взять себе только одну, парировал я его укол своим. Хотите верьте, хотите нет, но скажу вам, что в этом плане у Альфредо Деросси счастья не было (о счастье Гурбиани я предпочел умолчать).
И неужто ваша милость так и не повстречал одну-единственную? спросила Лаура, направив на меня свои синие, то ли сонные, то ли мечтательные, глазища.
Однажды встретил.
И что же с этой счастливой избранницей?
Ее уже нет в живых.
Повисла тишина, слуги воспользовались моментом, чтобы поменять столовую посуду и внести сладкое. Я же на мгновение ощутил словно бы касание духа. Я почувствовал мимолетное присутствие Марии. Моей Марии, эрцгерцогини Розеттины. К сожалению, это впечатление тут же исчезло, оставляя после себя привкус любви, за которую и она, и Деросси заплатили жизнями. По крайней мере, на страницах моего рассказа.
Вместе с вечерней прохладой настроение делалось все свободнее. Асканио играл на лютне, донна Петронелла начала петь. И вполне даже ничего (быть может, в связи с размерами резонирующего корпуса). Ей вторил супруг, к сожалению, гораздо хуже.
В беседе я участвовал довольно-таки поверхностно, углубившись, скорее, в собственные мысли, чем в светской болтовне, хотя ножка сидящей vis-à-vis меня Лауры, не такой уже и робкой, как следовало бы думать, принимая во внимание ее возраст, отбросив туфельку, поначалу просто толкала меня в ступни, затем в колени, затем пристроилась между бедрами и начала дразниться, играясь, словно кот птичкой с перебитым крылом.
Быть может и мой птенчик, несмотря ни на что, рванул бы в полет, в конце концов, я всего лишь человек, но хозяин, похоже, должен был заметить блаженство, рисующееся на лице младшей дочки, поскольку отправил ее спать с супругой и сестрой, мне же назначил комнату для гостей на втором этаже.
Можно было бы еще долго разговаривать, сказал он, только вот маракую, что вы сильно уставши, а завтра день тоже будет.
Я, не медля, согласился. Все время питал я надежду, что после прихода сна я тут же возвращусь в свое время, к Монике, к Фреддино. Глупо я поступил: нужно было, скорее, попросить одолжить коня, какие-то деньги и бежать что было сил.
Так могу ли я надеяться, спросила Лаура, уходя, накручивая на пальчик свои золотистые локоны, что завтра мастер найдет минутку, чтобы осмотреть мои неумелые рисунки и дать мне урок.
С наслаждением так и сделаю, ответил я, прибавив про себя: "Если только сумею". Ведь Гурбиани, если говорить о художественных способностях, мог бы нарисовать, самое большее, Дональда Дака.
Спать, спать, спать! подгоняла всех донна Петронелла.
Я выполнил ее приказ. Тем не менее, несмотря на громадную усталость, спал я недолго, а проснувшись от неспокойного и кошмарного сна, я не обнаружил возле себя выключателя лампы, мобильного телефона или же кнопки вызова медсестры.
Неужто следовало еще ожидать визита Лауры?
Нет, Альдо, нельзя, ни в коем случае ты не станешь венчать себя такими лаврами, шепнул я сам себе.
Но тут двери с обоих концов комнаты неожиданно распахнулись, и появившиеся в них фигуры ни в коем случае не походили на симпатичных девиц-подростков. Обнаженные рапиры, пистолеты, горящие факела.
От имени светлейшего эрцгерцога Ипполито, вы арестованы, объявил предводитель вооруженных убийц.