И никто вас там не узнал?
А как? В лохмотьях, с всклокоченной бородой и висящими до плеч слипшимися волосами? Если бы в один из дней я неожиданно не обрел память среди римских развалин в Монтана Росса, то, наверное, и до нынешнего дня просил бы вспомоществования в закоулках возле Пьяцца л'Эсмеральда. Впрочем, я даже и не знаю, вернулось ли до конца мое давнее здоровье. Ты сам говоришь, что я изменился. Хуже того, даже и не знаю, смог бы я сейчас рисовать и писать картины?
Ну, проверьте сами. Такие вещи не забываются.
На какой-то стенке неподалеку от Специи, кусочком угля я попробовал нарисовать Ансельмо на его муле. Я был уверен, что выйдут, самое большее, какие-нибудь примитивные каракули, тем временем, какое-то странное умение вступило мне в пальцы, словно бы я сам не до конца ими управлял. Буквально парой линий я нарисовал округлую рожу моего слуги, выглядывающую над ушами головы животного, прибавляя всю сложность его характера и тот отблеск врожденного ума, остающегося в резком противоречии с безграничной тупостью, рисующейся на морде мула. С разгону я еще увековечил голубя, сидящего на ветке, без какой-либо скромности совершая плагиат знаменитого рисунка Пабло Пикассо. Закончив рисовать, к своему собственному изумлению вполне удачную картинку, я уже хотел ее стереть, но тут Ансельмо запротестовал, заявляя, что это было бы насилием над собственным талантом. И мы поехали дальше, оставив заботу о портрете дождям и ветрам.
Упомянутый эксперимент подбодрил меня и к следующим упражнениям. К сожалению, я никак не мог вспомнить алхимические пропорции различных микстур, ни турецкого языка, которымкак Дероссия должен был владеть в совершенстве. Что же касается проверки умений в фехтовании, до сих пор у меня не было возможностей. Но как раз об этом я сильно и не жалел.
Тремя днями позднее мы обрались до Рапалло, что тогда, равно как и расположенное рядом Портофино, было всего лишь рыбацкой дырой со всего лишь одним, паршивым, постоялым двором.
Жаждущие отдыха, грязные и усталые, на сей раз мы решили заночевать под крышей, а при случае выкупаться в горячей воде и хорошенько поужинать. Всего лишь день пути отделял нас от Генуи, то есть мы были почти что дома.
Чтобы расслабиться по-полной, Ансельмо предложил еще заказать пару гулящих девок, но это его предложение я отклонил.
Последние пурпурные зори погасли на небосклоне, все окутала ночь цвета воронова крыла.
Вытянувшись на ложе в алькове, я предавался сонным мечтаниям. Мне снились запутанные боевики, то ли "бонды", то ли "спагетти вестерны", в которых я, находясь в теле героя, совершал чудеса героизма, прыгая с самолета без парашюта или же занимаясь любовью с гибкой, словно бы изготовленной из каучука агентессой КейДжиБи на кирпичных зубцах Спасской башни.
Проснулся я, чувствуя давящую тяжесть на груди. Неужто сердце? Нет! Тяжесть была родом снаружи, не изнутри. А дыхание, добирающееся до моего лица, выдавало, что на мне кто-то чужой. Висящая надо мной тень, заслоняла остатки отсвета, проникающего в комнату со двора. Я хотел было достать кинжал, что был спрятан под подушкой, но обе руки были прижаты пледом, так что не могли двинуться. Тогда я попытался крикнуть, но мой рот был закрыт чьими-то мягкими, сладкими губами. Тут я совершенно потерял рассудок. Неужто Ансельмо, вопреки моему приказу, прислал мне грешный подарочек? И я попробовал сбросить с себя настырную женщину.
Учитель, это всего лишь я услышал я знакомый шепот. Тут уже я прекратил оборону.
Лаура? В ответ кончик влажного языка лизнул мою верхнюю губу, кончик носа, веки. Великое небо, девушка, да как ты меня здесь нашла?
Я искала тебя, самый милый, повсюду, спеша в сторону Генуи. Но, ведомая сердцем, на белой стенке возле Специи увидала я твой изумительный рисунок, представляющий вашего слугу. О мой любимый, теперь уже нас никто не разделит!
Очередной поцелуй практически отобрал у меня дух. Но не настолько, чтобы через миг я не спросил:
А что с Мазарини?
Даже и не знаю, жив ли он, в голосе синьорины Катони прозвучала неожиданная печаль. Он храбро защищал нас от преобладающих сил неприятеля, несмотря на полученные им раны; тем не менее, когда языки огня от подожженной конюшни охватили крышу постоялого двора, он сдался. Имперские повезли его с собой, наверняка во Флоренцию.
Ну а ты, как удалось тебе?
Я сбежала под покровом темноты, чудом спасая жизнь, когда оказалось, что тебя на постоялом дворе нет. Немцы разъярились настолько, что никого, кроме легата, в живых не оставили.
Храбрая ты моя малышка, воскликнул я, а поскольку к этому моменту уже сумел высвободить руки, прижал девицу к себе, открыв неожиданно, что под обширным плащом она совершенно нагая. Да еще и к тому же горячая, распаленная
Все произошло уж слишком быстро. Правда, трудно было меня в чем-то обвинять, ибо не знаю я мужчину, ну, разве что, кроме эрцгерцога Ипполито, который не поддался бы жаркому телу, что льнет к нему, оплетает ногами и руками изо всех сил. Обстоятельства только облегчали дело. Я спал без одежды, а Лаура молниеносно избавилась от плаща. И мы утонули в безумии ласк. Да может ли быть что-нибудь более чудесное, чем свежесть первой молодости, объединенной со зрелой виртуозностью пожилого мужчины. При случае, эта юная дева изумила меня совершенством своих ласк, тем более изумительным, что продиктованным интуицией и чувством, в силе которого я не смел, да и не желал усомниться.
Всего лишь раз вскрикнула она от боли, когда я входил в нее по подобию завоевателя неизвестных стран, но когда замялся, а не оставить ли свой порыв, Лаура крепче сплела ноги у меня за спиной, требуя, чтобы я не переставал. Что ж, я и не переставал, подгоняемый нежными словами, криками наслаждения и плачем от счастья, когда мы вместе преодолевали Апеннины объединения, стремясь к Гималаям оргазма. Прости меня, Моника! Прости, благословенный Раймонд! Разве не удалось вам спасти моей грешной души!
До рассвета я брал ее, по-моему, пятикратно, изумленный собственно жизненной силой и ее воодушевлением.
Быть может, сдержим себя, предлагал я, время от времени. Я же понимаю, что делаю тебе больно.
Это самая роскошная в свете боль, отвечала мне Лаура. Вот видишь же, любимый, у меня даже крови нет.
Трудно было бы передать громаду изумления Ансельмо, когда утром он застал нас вместе, в растерзанной постели, насыщенных друг другом и наполовину потерявших рассудок от счастья.
Синьору везет встречать по утрам ангелов.
Вечерами мне такое тоже случается, ответил я, с трудом открывая один глаз.
Нам нужно выходить в дальнейшую дорогу, без особой уверенности заявил мой слуга.
Потом, Ансельмо, потом, пытался я отогнать его, словно настырную муху.
Если мы выйдем позднее, то не успеем добраться к ночи до Генуи.
Нам не надо туда идти, зевнула Лаура, и я знаю, что говорю, потому что только что прибыла оттуда. Повсюду полно императорских шпиков, ждущих синьора Деросси. У них имеется самое свежее описание вашей внешности.
Но ведь как раз там в порту нас ожидает "Святая Женевьева".
Капитан Лагранж, с которым я разговаривала только вчера, разделяя мои опасения, обещал выплыть ночью в нашем направлении. На закате он должен появиться неподалеку от пристани в Портофино. Пока же у нас для себя имеется целый длинный день, который следует посвятить dolce far niente (сладкому бездельюит.). Не мог бы ты принести нам завтрак в постель, милый Ансельмо.
Госпоже известно мое имя? промямлил мой еще более изумленный слуга.
Да кто же его не знает
* * *
Я ожидал прибытия двухмачтового галеона, тем временем, "Святая Женевьева", когда выплыла из-за мыса, оказалась крупной плоскодонной галерой с двумя мачтами. Над высшей из них трепетал флаг с бурбонскими лилиями, вторую украшал флаг Столицы Петра. Судно приблизилось к берегу настолько, что до него можно было докричаться. Экипаж, вместо того, чтобы спустить лодку, начала звать, чтобы мы прошли вброд на нос. Вода в тот день была спокойной, словно в озере, потому Ансельмо, не слишком раздумывая, посадил меня себе на закорки, обещая Лауре вернуться за ней через минутку. Только девушка, как пристало отважной амазонке, смело направилась по воде в сторону галеры.
Еще миг, и нас затащили на палубу. Вот только там, вместо дружественно протянутых рук нас приветствовали нацеленные в нас мушкеты.
Именем Его Императорского Величества, вы арестованы, господин Иль Кане, сказал капитан, худой, бородатый южанин, похожий на переросшего гнома.
Совершенно обескураженный, я поглядел на Лауру, но та отвернула голову, избегая моего взгляда.
Атас! заорал Ансельмо, пытая отскочить к борту, но тут же дорогу ему перекрыла пара стилетов.
Сдержитесь, бросил капитан своим бандитам. Для гребли пригодится каждая пара рук, если мы хотим быстро прибыть в Ливорно. Как сами видите, Иль Кане, обратился он ко мне, всякое сопротивление бесцельно. Считайте себя моим пленником.
Но, капитан Лагранж
Мое имя Хоакино ди Эксленди с Мальты, ответил на это командир и обратился к боцману:Отдать сигнал выхода в море.
Меня, словно изловленного зверя, поместили на корме, в настолько маленькой каморке, что в ней нельзя было ни стоять, ни лежать, вытянув ноги. Что за унижение для интеллектуала и ведущего морального авторитета эпохи! Но даже так, следовало признать, ко мне отнеслись лучше, чем к Ансельмо, которого, без всякого, включили в экипаж гребцов, сбитых под палубой. Ди Эксленди дал мне понять, что в случае неповиновения с моей стороны, отвечать будет слуга. Что же касается Лауры, то после вступления на борт, она исчезла в капитанской каюте и больше не появилась.
Я все время ломал голову, почему она меня предала. Хотя, чем больше задумывался, тем лучше подгонялись один к другому все элементы последних событий. Откуда имперские знали наш itinerarium (маршрутлат.), каким образом Лаура так легко меня нашла В том числе, эротические умения молоденькой девушки, столь убедительно изображающей девственницу, перестали быть для меня изумлением. С самого начала она руководствовалась порученным ей заданием, но никак не любовью к постаревшему художнику. Тайной оставалось лишь то, каким образом ее принудили к этой роли. А может, вовсе и не нужно было принуждать? Вот только, будет ли у меня еще возможность спросить у нее об этом.
В Италии наверняка меня ожидали новые допросы и пытки. Видение их было тем более пугающим, что, ведь, никакие муки не могли извлечь из меня тайну философского камня, которой я не владел.
* * *
Несчастные гребцы на галере, побуждаемые ударами в барабан и свистом плеток, гребли добрую часть ночи и возобновили свою каторгу на рассвете. Из того, что я мог увидеть через щелку в обшивке, двигались мы в соответствии с древней методикой плавания, не теряя побережья с глаз, которое мы с Ансельмо с таким трудом преодолели в предыдущие дни. Никакого спасения я не высматривал. Да и откуда? На чудо особо не рассчитывал. Море было гладким, словно столешница, никакая буря не собиралась мешать мореплаванию. Мне оставалось только ждать и молиться.
Принесло ли это какой-то результат? На второй день, около полудня, доносящиеся от кормы к носу, равно как и сопровождающая их суета, вырвали меня из оцепенения. Мальтийского диалекта я не знал, но из воплей выловил повторяющееся слово: "Судно, судно". Но могло ли судно в море представлять собой такую уж диковину? Удвоенный ритм барабана, свист бича и резкое ускорение гребцов свидетельствовали, что галера пытается уйти от погони. Через минуту рулевой повернул к побережью, словно желая найти там убежище. Вот это да! Неужели арабские пираты забрались в лигурийские воды только вот из моей каморки, кроме брызг пены, ничего не мог увидеть. Затем грохнул залп с левого борта, и потоки воды добрались даже до меня. Ди Эксленди, голос которого доминировал над гвалтом, приказал еще прибавить скорости.
Очередной залп. Но на сей раз это была не только лишь смертоносная картечь, но и горящие смолистые головешки, задача которых была разжечь пожар Пара из них, должно быть, упала сред гребцов, вызывая под палубой панику и потерю ритма. Раздался треск ломающихся весел и вопли обожженных людей. И весьма быстро, словно змеи, отовсюду начали выползать потоки дыма. Я отчаянно навалился на двери своего ареста. Нет, они не уступили.
Добрый Боже, выходит я, прежде чем утонуть, сгорю или завялюсь мелькнуло у меня в голове. В связи с этим, я начал орать:
Капитан ди Эксленди, ранами Христа прошу, откройте дверь!
Только мой зов о помощи терялся во всеобщем гаме. Но тут скрежетнул ключ, замок упал на палубу. Я снова навалился на дверь, и та сдалась. Мой спаситель уже успел отбежать, так что я успел увидеть лишь краешек синего платья и стройные ножки в шелковых туфельках. Лаура?!
У меня не было времени гнаться за ней. Рядом были слышны ужасные стоны все еще скованных гребцов. Галера тонула. Я выбежал на верхнюю палубу, по большей частью охваченной пожаром. Экипаж в спешке покидал судно, а капитан уже сидел в лодке, отплывающей от его корабля.
Подожди меня, подожди, трус! кричала Лаура, карабкаясь на бугшприт. Ди Эксленди даже не повернул голову. Не колеблясь ни секунды, девушка сбросила обувь и прыгнула в воду. Я огляделся, не зная, что делать. Прыгнуть вслед за ней? А рядом со мной хрипел толстый боцман, придавленный упавшей реей.
Ключ, ключ от кандалов! заорал я ему. Тот понял и указал на свой пояс.
Преодолевая страх и задыхаясь от клубов дыма, я опустился на гребную палубу. Воздух там был густым от дыма, пропитанный сбивающей с ног вонью пота, крови, мочи и фекалий. Изумленный собственным спокойствием и точностью действий, я манипулировал с замками кандалов, освобождая ряды гребцов.
Ансельмо, Ансельмо, ты где!? звал я.
Наконец я обнаружил своего слугу и ученика, лежащего без сознания у третьего весла; с головы до ног он был залит кровью мертвого соседа. Я начал его дергать, тащить, но жирную тушу невозможно было даже оторвать от лавки.
Помогите мне, обратился я к освобожденным мною гребцам.
Те удирали, не говоря ни слова, тем не менее, какой-то рослый мавр пришел мне на помощь, и вместе с ним мы вытащили Ансельмо на палубу. И тут взрыв пороха уничтожил часть надстройки за нами, а удар воздушной волны сбросил нас в воду.
Ансельмо тут же накрыло волной. По счастью, его красная рубаха была прекрасно видна в воде, так что я незамедлительно нырнул и вытащил на поверхность. Тот, по крайней мере, частично пришел в себя, фыркал, бил по воде руками, и, наконец, припал ко мне, судорожно обнимая мое тело, словно отчаявшаяся пиявка.
Пусти, а не то мы оба погибнем! завопил я, сам захлебываясь водой. Он не послушал.
И тут на меня пала громадная тень, и с высоты я услышал голос, показавшийся мне пением архангела:
Канат, канат, шевалье!
И рядом со мной в воду плюхнулся конец веревки. Я обвязал нею Ансельмо.
Тяните! закричал я. И только лишь после того смог оглядеться. Надо мной покачивался нос приличных размеров галеона, когда же я увидел под бугшпритом фигуру святой Женевьевы, то понял, кем были наши спасители.
Еще мгновение, и, уже очутившись на палубе, я смог пожать руку капитану Лагранжу.
Воздух вокруг нас разрывали очередные взрывы, когда же я направил взгляд к галере, то увидел, что от нее остался только лишь задранный к небу нос. Шлюпка с капитаном ди Эксленди удалялась все дальше и дальше. На воде вокруг настоящей "Святой Женевьевы" плавали немногочисленные живые еще моряки и гребцы с галеры. Лагранж, как истинный моряк на папской службе, приказал спустить лодку и вылавливать тонущих, в первую очередьгребцов, среди которых хватало военнопленных. Я поплыл с ними, выглядывая здоровенного мавра, а так же, столь же внимательно выискивая синее платье синьорины Катони. Мавр, похоже, утонул, но через какое-то время я увидел изменницу, судорожно вцепившуюся в обломок дерева. Я выловил ее.
Зря ты это делаешь, сказала девушка и потеряла сознание. Да и я держался с трудом; ноги подо мной подламывались, перед глазами летали багровые пятна.
Когда я вернулся на галеон, капитан, приказав переодеть меня в сухую одежду, как можно скорее пригласил в собственную каюту, устроенную с изысканным вкусом римлянина. Там меня ожидал одетый в темное мужчина с рукой на перевязи, несмотря на побледневшее лицо, ужасно обрадованный.
Ma foi, не знаю, способствует ли нам дьявол, но Всемогущий, несомненно, так, заявил Джулио Мазарини.