На Малую Морскую, где находилась станция дилижансов, утром я успел только чудом. Накануне друзья-знакомые решили 'проводить Андрея в Дерпт', чем и занимались до весьма позднего времени. При непосредственном отъезжающего - моем, то есть, - участии.
Я чуть было не проспал, а потом так спешил, что позабыл дома часть багажа. Насколько значительным оказался ущерб, выяснилось, впрочем, позднее.
Сначала я ничуть не жалел, что неделю назад, покупая билет, выбрал место снаружи кареты. Даже похвалил себя за сметливость: ехать внутри, в духоте, на момент отправления казалось совсем неудачной идеей. Дилижанс направлялся в Ревель, а я собирался сойти на полпути. Уж двадцать-то часов провести на таких местах не составляло проблемы.
Петербург уже, конечно, проснулся, и ехать через город вот так, глядя на него с высоты экипажа, было приятно. Приятно и освежающе. Однако, как со временем стало ясно, освежающе чересчур: когда мы, наконец, выехали на Нарвский тракт, я понял, что совсем продрог.
А ведь настал уже день; не стоило надеяться, что солнце согреет воздух. Стояла середина сентября: еще немного, и для дилижансов, которые в последние годы следовали этим курортным маршрутом, наставал 'не сезон'. Но пока - пока-то! - так холодать было не должно.
К сожалению, природа о том не знала. И воздух, такой еще накануне теплый, выстыл до неприличия. Тогда-то я и вспомнил, что не взял пальто.
Когда мы остановились на почтовой станции, я убедился в этом воочию, заглянув в багаж. Ход своей забывчивой мысли я преотличнейше понимал: в Дерпте мне предстояло провести месяц, а октябрь мог выдаться мягким. Пальто должно было понадобиться мне на следующем этапе путешествия, но этап тот наступал нескоро. Накануне я решил уложить оставшиеся вещи утром, но когда утро настало, очень торопился. Да, я отлично себя понимал...
Но это не значило, что не осуждал.
Случившееся не было, разумеется, большой неприятностью. И все же, думая о том, сколько мне еще ехать, недвижно сидя наверху кареты, по внезапному холоду, радости я не испытывал. Поэтому, зайдя в станционный дом, чтобы согреться и пообедать, взял к обеду глинтвейна.
Средство быстро подействовало: стало теплее. Так что - чего при другом раскладе делать бы, конечно, не стал, - я прибегал к нему еще и на следующих станциях. Станциях, которые являлись из сгустившегося беломолочного тумана совершенно нежданно.
Под вечер, в Ямбурге, этом обиталище воинских чинов разного калибра, мы остановились в очередной раз. Город скрывала прежняя мгла, теперь посеревшая: относительно отчетливо я мог разглядеть только главный купол Екатерининского собора. А собор ведь был пятиглав. Решив в этот раз не пить ничего горячительного, я все-таки прошел на почтовый двор, поближе к теплу.
А когда вернулся к дилижансу, совсем перед отправлением, застал рядом с кучером нового пассажира. Он встретился со мной взглядом - в этом я был уверен, несмотря на туман, - но даже виду не подал, что узнал. И я, будучи в тот вечер в настроении довольно язвительном, услугу вернул, молча забравшись наверх и тоже решив его не приветствовать.
Но это же какая наглость!
А ведь это точно был он, Карл Г. Знакомство наше состоялось еще пару лет назад, но он учился на другом факультете и поступил раньше, а в университете почти не появлялся. Поэтому пересекались мы мало. А вскоре Карл и вовсе отчислился - и, как говорили, не мог не отчислиться, потому что иначе был бы какой-то скандал.
Нужно признать, он мне казался человеком довольно пустым, хоть и не совсем глупым. А еще, наверное, слишком богатым и слишком праздным, чтобы из него мог выйти толк. В общем, Карл - со всеми своими причудами - совсем не интересовал меня.
И, однако же, тем стылым сентябрьским вечером я обнаружил вдруг в себе живейший интерес к Карлу Г. Со своего места я мог видеть только его белобрысую макушку и, глядя на нее, отчаянно негодовал. Это же надо было быть настолько невежливым! Это же с каким... недрогнувшим спокойствием он взял и проигнорировал пусть далекого, но знакомого! Меня.
Настроение, не без помощи выпитого, меня охватило достаточно мстительное, и, надо сказать, бодрило и согревало оно не хуже глинтвейна. Который на последней станции я как раз и не брал.
А потом, миновав мост, мы, наконец, въехали на эстляндскую половину Нарвы. Непривычная - после Петербурга - шведскость города тут же окружила нас, поневоле настраивая на особенный лад. Остановка там выдалась долгой, и пассажиры, даже те, кто оставался обычно внутри дилижанса, разошлись кто куда.
И вот тут оказалось, что в Ямбурге я ошибся. В том смысле, что там Карл даже не видел меня.
- Андрей? Андрей Березин?
Я повернулся и встретился с ним глазами.
Да, вот тогда-то я сразу понял, что на той станции он, может, на меня и смотрел, но - точно не видел. А все потому, что сразу вспомнил его обычный, так раздражавший меня, колючий и пристальный взгляд. Как будто две ледышки со вмерзшей в них угольной крошкой зрачков.
Мы поздоровались, обменялись сведениями о том, кто и куда едет. Карл направлялся в Ревель - как он сказал, на воды, что было весьма необычно, учитывая, что началась уже осень. Расспрашивать я, впрочем, не стал. Он был из семьи остзейских немцев, как знать, какая у него жила там родня. Сам же я рассказал, что для написания квалификационной работы уговорился провести некоторое время сначала в Дерптском, а потом и в Гельсингфорсском университете.
Признаюсь, говоря о том, что пишу эту работу, я надеялся вызвать у Карла, учебу не закончившего, досаду. Успехами своими я гордился, а скромность - в то время, да, впрочем, и после - мне часто отказывала. Но ему было как будто бы все равно.
В ожидании отправления экипажа мы предприняли короткую прогулку по городу. Тесные улицы и днем-то давили, ночью же, в плещущемся фонарном свете, сулили угрозу и как будто бы какую - недобрую - тайну. Отлично прочувствовав настроение, Карл, одетый, как и я, в сюртук, но нимало при этом (с виду, по крайней мере) не мерзнувший, поведал слышанную некогда историю.
В истории той говорилось об одном местном кельнере, который тридцать лет исправно служил при гостинице, а потом, в год тридцать первый, после отхода ко сну вдруг помешался и зарезал всю свою семью: от жены и до детишек. А после зачем-то вышел на самую середину Наровы. По льду - стояла зима. И вот только он вышел, лед под ним возьми, да и тресни.
Так и сгинул. В момент, будто и не было.
- Чем не Божья кара? - спросил Карл скучающим каким-то голосом и добавил, уже куда энергичнее: - Но, если подумать, странное совпадение. Он словно бы... следовал плану.
- Это бы, например, какому?
Он пожал плечами и кивнул в сторону очередного торжественного портала на пустой, голой стене, увенчанного зловещими - в тот момент - статуями.
- Человек, который мне об этом рассказал, вот там живет.
Общение наше, надо сказать, оказалось приятнее, чем я ожидал. Да, Карл был, возможно, с причудами, но все же и правда неглуп. Видимо, показалось оно занятным и ему. Потому что, вспомнив, что через месяц или полтора я буду проездом в Ревеле, Карл предложил, при желании, останавливаться у него.
Я поблагодарил - вполне даже искренне - и такой возможности не исключил.
А потом мы вернулись на станцию, и несколько часов спустя, под утро, я сошел с дилижанса в Иевве. А Карл отправился дальше.
Через месяц я прибыл в столицу Эстляндии в отличнейшем настроении. Работа моя за прошедшее время изрядно продвинулась и дальше должна была стать только лучше. Холода, ненадолго отступившие, вернулись за пару дней до моего отъезда из Дерпта - но теперь я встретил их во всеоружии. Благо успел обзавестись новым пальто.
Когда мы подъезжали к Ревелю, пробираясь среди множества живописного вида сельских домиков, пошел снег. Он падал тихо и медленно, словно бы сознавая, что в середине октября это с его стороны все еще несколько дерзость. И все-таки было очень красиво. Впрочем, настроения моего в тот день не могло испортить ничто.
Одной из причин такой бодрости духа являлось то, что, еще будучи в Дерпте, я сумел сговориться с капитаном одного судна. Он обещал доставить меня через залив, в Гельсингфорс, и не когда-то, а прямо послезавтра. А это значило, что остановка в Ревеле будет совсем короткой.
Переночевать я думал в гостинице при станции дилижансов, рядом с Михайловскими воротами. На две-то ночи, решил я, у них место найдется и без письма о приезде. Однако, как оказалось, ошибся: передо мной только развели руками.
В Ревеле имелось еще три гостиницы, все неподалеку. Я собрался уже направиться к ним: хоть в одной-то место наверняка бы нашлось. Темнеть еще только начинало, для этого сезона время совсем не позднее.
И все ж таки в тот день у меня было действительно хорошее настроение; хотелось общения. Поэтому, осознав, что наизусть помню адрес квартиры Карла, я решил сначала попытать удачи, заглянув к нему. Ведь это был человек, которого едва ли смутишь внезапным визитом.
Свернув раз, а потом и еще раз среди сумрачных улиц, я нашел нужный дом. Попасть в него оказалось не так-то просто, но, наконец, я имел разговор на немецком со старой смотрительницей. Оказалось, Карл и правда жил там. Даже больше - я был, по ее словам, невероятно удачлив. Потому что обычно к этому времени он из дому уезжал. А сегодня, против привычки, остался.
Смотрительница, по-местному - 'койя муттер' (странное сочетание эстонского и немецкого слов), - проводила меня на второй этаж. За единственной дверью слышался гул разговора. Я постучал - на всякий случай, погромче.
Дверь Карл открыл тут же. На нем была шуба, в руке - фужер. Казалось, мое появление ничуть его не удивило.
Как выяснилось, он уже снова успел изменить планы и ждал только, стоя у порога, пока приготовятся к выходу спутницы: две странного вида девицы. Однако, завидев меня, передумал ехать опять. Едва ли из гостеприимства: похоже, Карл разрывался между нежеланием выходить в тот вечер из дома и скукой. И его более чем устроило, что развлечение пришло само.
- Или, может, ты хочешь сходить куда-то? - Он смерил меня испытующим, не вполне трезвым взглядом.
Сразу я идти никуда не хотел. А потом мы уже как-то не собрались.
Предоставить мне ночлег Карл согласился с легкостью. Жил он, очевидно, один, без родни. Я не мог бы сказать, рад он нашей встрече или нет; но не беспокоился особенно на этот счет. По обычной его прохладной - и, в то же время, какой-то излишне ажитированной - манере сложно было что-то предположить.
Девушки, которых я увидел, еще стоя в дверях, были русскими и оказались актрисами. Я, правда, так и не сумел понять, какого театра. Да и не особо выспрашивал. Вместе с Карлом они составляли удивительно единообразную, немного визгливую компанию - хотя девицы, конечно, были намного попроще него.
Тем вечером мы пили и пили даже более, чем бы нужно. И когда девицы отправились домой, мы с Карлом продолжили разговор. Поначалу говорили о Ревеле - зимой, сетовал он, там было как-то особенно скучно. Потом беседа перешла еще на что-то. После - еще.
В какой-то момент Карл поднялся и распахнул окно: стало жарко. Оно выходило во внутренний двор; чистый, морозный воздух тут же наполнил комнату. Стоя у окна, мой собеседник задумчиво вглядывался в темноту над крышами.
Тишайше падал снег: едва подул ветер, как нас сразу запорошило.
- Где мы расстались с тобой тогда, в Иевве? - Карл перегнулся через подоконник, рассматривая что-то, невидное мне. - Каждый раз, как слышу это название, думаю об иудейском боге. Хотя евреев-то тут очень мало...
Я не очень понял цепочку его рассуждений и не совсем был с ней согласен, но в целом к подобному уже привык. Поэтому отделался шуткой. Хотя, признаться, это свойство его речи уже начинало мне досаждать. Но не пристало гостю пенять хозяину.
Карл захлопнул окно и обернулся.
- Холодно? Я все думаю - а как-то холодно там, у Полунощного моря?
К этому повороту разговора я тоже не был готов - но растерялся не очень, по упомянутой выше причине. И мог бы запросто отшутиться опять - однако беседа требовала все ж таки участия.
- Полунощного моря? Что за дело тебе до него?
В конце концов, я правда не мог взять в толк, зачем говорить о море Полунощном, находясь на берегу Балтийского.
Карл задумался, потом прошелся в возбуждении по комнате, переставил пару предметов. И когда начал, начал издалека.
- Ты знаешь ведь, сколько всего говорят о Лапландии? Сколько известных поэтов, писателей упоминало ее у себя, в определенном вполне смысле? Они, конечно, никогда не бывали там, и описания их - выдумка для украшения истории. Момент чего-то зловещего. Страна оленей и колдунов. - Его высокий голос взлетал к потолку. - Даже у Фюссли есть картина, 'Кошмар навещает лапландских ведьм'. И, конечно, ты слышал кое-что и от местных. От людей, непосредственно живших там или бывавших.
Все это не вполне проливало свет на то, чем же так приглянулось Карлу скованное льдами Полунощное море. Имевшее, впрочем, и Лапландские берега.
- Слышал, конечно. - Я уперся взглядом в его абсурдно расшитый, яркий жилет. - И что же?
В ответ он поведал мне смутную, путанейшую историю о том, что Полунощное море, де, это не только место в привычном, физическом смысле, но еще и некое духовное измерение. Полное невиданных откровений. И что хорошо подготовленный человек, если отправится к нему через Лапландию, сумеет в заветной точке преодолеть границу между мирами.
Было в Карле в момент, когда он говорил об этом всем, что-то совершенно безумное. Я со всей ясностью вдруг осознал, что не знаю, ни чем этот человек живет, ни чем занимается. Речи о том он никогда не заводил.
Что же до истории его, то, признаться, я давно не слышал такой чепухи. Рассказанной, тем более, с монолитной уверенностью, образованным человеком. Чепухи, даже не основанной на местных, лапландских, преданиях. Кто ему мог вообще рассказать о подобном, я не понимал. Но слушал Карла не перебивая, только то и дело кидал взгляд на его руки. Хотя, на самом деле, и не думал различить каких-то масонских колец.
Да и что масонам - или еще какому из множества тайных обществ - за дело до пустынной Лапландии с ее лопарями? Скорей, он связался с кем-то из мистиков пошибом пониже.
Слушая Карла, я отчаянно боролся с собой и преуспел, сумел не развязать спора. Не встретив с моей стороны интереса к этой необычной истории, он, кажется, удивился. И тут же поддел:
- Вижу, ты совсем мне не веришь.
Подобные поддевки давались ему удивительно хорошо: тут же хотелось возразить, отплатить за остроту насмешки.
И все-таки я твердо решил не ввязываться в обсуждение, чтобы не разругаться с человеком, который пустил меня ночевать. А он позволил мне увести разговор к другим вещам. Возможно, потому, что, на самом деле, и не думал меня убедить. Просто озвучил важное для себя переживание.
Какое-то время спустя я сказал, что отправлюсь, пожалуй, спать. Карл, как будто немного разочарованный, указал дорогу к гостевой комнате и сообщил, что все в ней к приему постояльцев готово.
- Нет, - качнул он на прощание головой, - а все-таки про Полунощное море ты мне не поверил. И зря.
Развернулся - и ушел, не дожидаясь ответа.
Я закрыл дверь и лег на постель, ее пока не расстилая. Комната была темна, но уютна. Свет с улицы ломался в мелких оконных стеклах. Я закрыл глаза и уже подумал было, что так и останусь лежать, что никуда не пойду. Это было бы очень удачным исходом: чересчур хорошо я знал свой характер. Слишком часто мне приходилось о нем потом жалеть.
И все-таки не удержался. Все-таки пошел спорить. Встал, вернулся в гостиную - где и застал Карла.
Продолжить разговор о Полунощном море он, разумеется, согласился. И, начавшись мирно, разговор этот вскоре направился прямиком в Преисподнюю. Потому что, признаться, в подобные истории я не верил и считал приверженцев таких взглядов людьми не очень разумными. А за убеждения - в моменты особого, как той пьяной ночью, рвения - привык воевать. Карл же никогда не был человеком уступчивым или пугливым.