Большевики допустили огромную тактическую ошибку, что 4 апреля они нас не преследовали, увлекшись грабежом захваченного Новочеркасска. Да и никто просто не хотел шевелить наше осиное гнездо. "Товарищи" упустили наиболее благоприятный момент разогнать "казачью армию", бывшую тогда в образе полувооруженной и панически настроенной толпы. Оставались они пассивны и 5-го апреля, тем самым позволив нам переорганизовать дружины и несколько упорядочить самые важные и неотложные вопросы.
С нами в Заплавы несомненно проникли и большевистские агенты, что постоянно вились вокруг нас, словно мухи вокруг компота. Когда они поспешили донести в Ростов, что здесь закладывается прочный фундамент будущей Донской армии и что вскоре может создаться серьезная угроза существованию Советской власти не только в Новочеркасске, но и в целой области, то большевики крайне обеспокоились и решили под корень уничтожить эту опасность. Потому что теперь восставшие находились в явном меньшинстве, были отрезаны со всех сторон и, как наверняка полагали красные, обречены.
С 6-го апреля они начали активные боевые действия против Заплав. Главный удар большевики опять направляли на станицу Кривянскую, предварительно обстреляв ее сильным артиллерийским огнем. Наши части это наступление успешно отбили. Столь же были неудачны атаки красных и 8-го апреля. Ворвавшись в наше расположение, элитный красногвардейский Титовский полк потерпел разгромное поражение, потеряв при этом деле около сотни человек убитыми и ранеными, и в том числе своего влиятельного красного командира. Последнего с огромной помпой хоронили в Новочеркасске, да разроют его могилу дикие кабаны. Церемония торжественных похорон под духовой оркестр (вместе с дежурной пьянкой) заняла у деградирующих большевиков целых два дня. В течение этих дней они нас не беспокоили, а мы, пользуясь этой временной передышкой, лихорадочно налаживали дело организации и сколачивания боевых частей.
Первые наши успехи сильно ободрили казаков. Большевики же, ввиду неудачной борьбы с казаками силой оружия, решили испробовать на них свой излюбленный прием, то есть лживую агитацию. И вот, как-то перед нашей позицией показались автомобили противника с белыми флагами. Их появление вызвало в окопах разные комментарии и горячие споры по вопросустрелять или нет. На другой день, такие автомобили приблизившись к нашим окопам, бросили несколько пачек прокламаций и затем удалились.
В оставленных прокламациях большевики предлагали казакам "мир" на условиях выдачи ими своего командного состава. Так и мы на таких условиях готовы миритсявезите к нам на суд в кандалах из Москвы Ленина и Троцкого, вместе с остальными ублюдками. В агитках красные поясняли казакам, что им нет никакого смысла воевать против таких же трудовых казаков и крестьян и что их в междоусобную борьбу обманным путем втянули офицеры и помещики. Идиоты! Кто тут из нас помещики? Землястаничное достояние. Но, такая пропаганда была тогда крайне опасна и могла иметь для нас весьма тяжелые последствия. Это зло было самое опасное и с ним приходилось бороться весьма осмотрительно. Я опирался на ветеранов. Они слишком хорошо знали, что следующая битва принесет вопли и кровь, ранения, боль и жажду, но, скорее всего и добычу в виде награбленного золота большевиков или мешочка настоящего чая, снятого с разлагающегося, усеянного червями трупа очередного "товарища".
На мое категорическое приказание начальнику боевой линии открыть по большевистским автомобилям огонь и не допустить их к окопам, он мне легкомысленно ответил, что казаки отказываются стрелять в противника, едущего к ним с белыми флагами. Только на одном участке и то хитростью, при помощи коварного Шэн Сю-Чена и его китайцев, нам удалось захватить и спеленать одного матерого главаря делегации красных. Он был доставлен в штаб и оказался казаком Лагутиным, тупоумным алкоголиком с лицом обезьяны. Плод греховной любви бульдога с кашалотом. Я лично его опрашивал и скажу, что держал себя он крайне вызывающе, не по чину берет, очередной "Наполеон".
Слушай ты, недомерок сифилитичной потаскушки, я вспорю тебе живот и продам твои потроха китайцам на жаркое, если захочу, и не потому что я полковник, а тыобычный рядовой, а потому что я злобный сукин сын, а ты тупая трусливая гнида, взорвался гневом я при виде подобного мерзкого коллаборациониста.
После короткого опроса, предатель был предан "Суду защиты Дона". Его судили и приговорили к смертной казни. В тот же день он был повешен на самом видном месте в станице.
На изменника казачеству и служителя сатаны, говорил один казак, комментируя происходящеежаль тратить патрон.
Вы только посмотрите, размышлял в слух другойкакая это мерзкая тварь! Жирный ублюдок!
Теперь уже казаков, продавшихся большевикам, ненавидели и презирали все поголовно.
Столь строгая и быстрая кара сразу отрезвила казаков, а вместе с тем у них сильно возросла ненависть к большевикам. Красные сами увеличивали ее тем, что делая постоянные налеты на станицу Кривянскую, они грабили казачье имущество и многое увозили с собой в город. Больше всех были озлоблены на большевиков, конечно, Кривянцы. Они негодовали на красных и своей кипучей злобой заражали и остальных казаков. Особенно беспощадно и жестоко расправлялись Кривянцы с красными мародерами. Их обычно приводили в Заплавы, где на центральной площади- Майданевсенародно судили. Суд и расправа были коротки. Нередко в них принимали участие и женщины-казачки. Были случаи, что мародеров засекали на смерть. Остановить и запретить подобные народные расправы было тогда совершенно невозможно.
Да к тому же и большевики сами служили нам отличным примером в этом отношении, они не щадили наших пленных, особенно офицеров. Последних они часто немилосердно мучили. Выкалывали им глаза, как в боях под Александровск-Грушевском или вырезывали на теле лампасы и погоны, то есть с живого сдирали с ног и плеч полосу кожи, шириной примерно в 7 сантиметров.
Кроме этого, к моей огромной радости опять отличилась моя самодельная зенитка. Большевики повадились использовать аэроплан для воздушной разведки, и заодно разбрасывая над нашими позициями свои лживые прокламации. На третий день удалым казакам-зенитчикам удалось удачно подловить "красного сокола" и жестко приземлить его носом в землю. Только долго еще над степью чадил дымок от обломков самолета и горящего топлива. Больше красные к нам долго еще аэропланы не посылали. Или самолеты пока у них закончились или дурни пилоты. Да и моторы для самолетов сейчас все импортные, так что эти штуки даже у богатых большевиков ныне в большом дефиците.
Борьба становилась ожесточенной и беспощадной. Однако, настроение казаков Заплавской группы, нельзя сказать, чтобы было особенно устойчивым. То они горели желанием победить врага или умереть, то вдруг в минуты утомления, такая решимость резко сменялась малодушием. Тогда они глухо ворчали и говорили о ненужности и бесцельности борьбы с большевиками, которых им все равно не победить, так как за ними стоит вся Россия. В общем, мне трудно их винить, так как потенциальное соотношение сил составляло 100 к 1 не в нашу пользу.
Случались и худшие моменты, когда казаки не прочь были "замириться" с красными и выдать им своих старших начальников. То есть нас и нашими жизнями купить себе прощение от красных властей. Вся бравада, быстро слетела с нашей стихийной армии, расположенной преимущественно в чистом поле, смытая весенними дождями и вымороженная ночными холодами.
Такие колебания станичников от нас не укрывались. Приходилось поэтому направлять ум и энергию не только на ведение боевых операций, но и зорко следить за настроением наших дружинников. Надо было все время поддерживать в них бодрость духа и решительно устранять причины и явления, могущие на них действовать отрицательно. А иначе рано или поздно проснешься поутру с перерезанной глоткой да с хатой в огне.
Нам было ясно, что первая же неудача, могла бы погубить все дело и оказаться гибельной своими последствиями для командного состава. Поэтому требовалось сколачивать войска и закалять их дух только на победах.
Большую помощь в деле сколачивания Заплавских войск, оказывал командованию "Совет Обороны", переименованный 8-го апреля во "Временное Донское Правительство".
В тот момент, когда большинство умов было захвачено повстанческой энергией, и отважные сердца бились счастьем и верой в свободу, это был исподволь создавшийся орган, временную власть которого никто не оспаривал, и в котором власть военная черпала силу и авторитет в своих действиях.
Командный состав, зародившейся армии тесно жил и работал с "Советом Обороны", который разделял с ним все тяготы боевой жизни. Без преувеличения могу сказать, что эти дни совместной работы в Заплавах, лучший пример единения власти военной и гражданской.
В дни боевой тяжелой работы долетали до нас различные слухи. В один из светлых весенних дней, прибыли из-за Дона казаки и рассказали нам обстановку в Кагальницкой станице и о своей борьбе с красными. Они просили нас помочь им снарядами и патронами. Их прибытие было для нас особенно дорогой вестью. Как-то невольно исчезало чувство жуткого одиночества в борьбе с большевиками и увеличивались шансы на конечный успех. Мы наладили с ними связь и стали обмениваться сведениями.
Скоро пришла другая весть о том, что в Задонье прибыл разъезд полковника Барцевича из Добровольческой армии. Мы узнали, что армия еще жива, но потеряла своего вождягенерала Корнилова. Наконец, глухие и противоречивые сведения о Походном Атамане, который, как известно, 12-го февраля ушел с отрядом из Новочеркасска в степи, стали определённее. Его отряд в составе около 1 000 человек с 3 пушками и двумя десятками пулеметов, посаженный на пароходы, 9-го апреля причалил к пристани станицы Константиновской.
К нам в Заплавы прибыло несколько офицеров из этого отряда, и рассказали нам подробности похода. Говорили, что поход был тяжелый. Шли в холодную зиму по широким степям, занесенным снегом. Не хватало теплой одежды. Не было запаса снарядов и патронов. Движение отряда стеснялось ранеными и больными, которых приходилось вести с собой. Пополнений почти не было, и отряд постепенно таял. Участники теряли веру в благополучный исход похода и уже начали искать спасение удалением из отряда одиночным порядком или мелкими группами.
Положение делалось все более отчаянным и потому, еще в степи, возник вопрос о распылении отряда. К моменту перехода через реку Сал этот вопрос уже созрел окончательно и считался решенным в положительном смысле в кругах близких к Походному Атаману. Участники похода утверждали, что в штабе Походного Атамана был даже заготовлен приказ о роспуске всего отряда. И только слепой случайвести о восстании в Суворовской станице, да настойчивые просьбы казаков, удержали штаб от опубликования этого приказа.
Измотавшийся душевно и физически отряд Походного Атамана, полетел из степи, как мотылек, на огонек в район Суворовской станицы. В этом, надо считать, было его спасение: уже в пути в районе Ремонтная-Котельниково генерал Попов встретился с отрядами восставших казаков И спасенные казаками, усвоив роль спасителей, отряд генерала Попова, поехал вниз по Дону, совершенно забыв о том, кто кого спасал. Спускаясь по Дону, отряд нес весть о свободе и о восстании. Истосковавшиеся за порядком станицы жаждали присоединиться к какой-либо нормальной власти. Походному Атаману никто не возражал в его стремлении объединить повстанцев около своего имени, как лица по принципу преемственности власти, ставшего на вершину волны казачьего народно-освободительного движения.
Между тем, предоставленная самой себе в борьбе с большевиками, наша Заплавская группа имела о Походном Атамане своеобразное представление. В его приходе видели спасение не только казаки, но и начальники. Это был богатый по своему содержанию психологический фактор. Открыто ставшая на борьбу за Дон, успевшая сформироваться в полки, выдержавшая уже не один бой, Заплавская группа ждала от Походного Атамана помощи и искала пути соединения с ним. Для встречи Походного Атамана и для доклада ему военной и политической обстановки в Заплавах, было решено послать 10-го апреля в станицу Константиновскую делегацию. В нее вошли от Временного Донского Правительства Янов и Горчуков, а от военного командованияя.
Встреча с "педагогическим" генералом Поповым и его приближенными произошла на борту комфортабельного парохода "Москва". Умеет же начальство устраиваться! Тут не хватало разве что оркестра и хора девочек в бикини! Быть королемхорошо, атаманомвеликолепно; перед тобой заискивают, пресмыкаются, тебе льстят и возносят хвалы; любое твое желание исполняетсянет, даже не исполняетсяпредугадывается людьми, которые будто и ждут, как бы его исполнить; ты в центре внимания, все гнут перед тобой спины, клонят головы и обожают тебя до безумия. Здесь, среди чайных чашек и подхалимов, лебезящих перед атаманом, гражданская война уже не казался такой ужасной.
Чтобы быть правдивым, следует сказать, что свидание это было крайне тягостным. Нас приняли и холодно и сухо, одарив ледяными взглядами. Конечно, я такой сякой, дурак набитый, потерял для господина генерала-атамана Новочеркасск. А то, что я его отбил самостоятельно с тремя десятками человек, а генерал с тремя тысячами об этом и не помышлял, то это же совсем другое. Да, никогда меня начальство не ценило, что в той жизни, что в этой!
Мало того, наш приезд стремились истолковать, как какое-то покаяние заблудившихся. Но в чем состояли наши грехи, нам не говорили. Я что, похищал монахинь и затем продавал их в бордели Порт-Саида? Особенно же поражало то, что и Атамана, бросающего реплики недовольным тоном человека светского, и его окружение, состоявшее из тупоумного алкоголика полковника Сидоринаначальника его штаба, скользкого полковника Семилетова, поклонника дорогих борделейкомандующего отрядом, и лица без определенных занятийполковника генерального штаба Гущина (крайне себя скомпрометировавшего во время революции) больше всего интересовали вопросы шкурные, персональные, нежели общая обстановка в Заплавах. Скверная история, трудно поверить, куда катится наша армия.
Надменность "свиты" Попова, больше всего напоминающего мне сытого кота на нагретой подушке перед горящим камином, временами переходила всякие границы. В этом отношении побивали рекорд местные идиотыГущин и Семилетов. Несколько сдержаннее держал себя Сидорин (влитый в кровь легион бутылок ярко запечатлелся в чрезмерной красноте его носа). Да уж, выпивкастрашная вещь. Я довольно подробно изложил Атаману положение в районе Заплав, оттенив при этом состояние духа войск, их организацию, а также и ту стойкость, которую неоднократно проявили станичники, отбивая многочисленные атаки красных.
Мой доклад (я придал своему лицу самую дружелюбную из минтакой гримасы испугался бы даже Джеронимо, вождь апачей) вызвал и со стороны Походного Атамана и его клоунского окружения, только неуместные, иронические и порой даже оскорбительные замечания и реплики. Эти уроды с холодным блеском в глазах наглядно демонстрировали как свою воспаленную гордость, так и полное отсутствие здравого смысла. Подобные подонки еще и носят медали, раздуваясь от важности, и если ты щедро не задобришь их, то они постараются причинить тебе столько неудобств, сколько в их силах.
Только к концу нашего заседания, можно было уже уловить причину сухости и недовольства генерала Попова, этого непостижимого орангутанга, и его штаба. Чувствовалось, что Походному Атаману и особенно его свите приятнее было бы видеть у себя депутацию рядовых казаков, заявивших о своей готовности мобилизоваться по приказу Походного Атамана, нежели встретить представителей высшей Временной власти на Дону и представителя уже организованной казачьей армии, к тому же далеко превышающей численность отряда Походного Атамана.
Видно было, что руководители Степного похода крайне раздражены, что дело организации казачьего восстания проведено без них и без их благословения и главное лицами, обладавшими достаточным опытом и знанием. Их сердило и то, что эти лица уже стали популярными среди казачьей массы, и потому их беспричинное устранение могло теперь иметь неприятные последствия не только для общего дела, но и для самого окружения Походного Атамана.
Тяжело было это свидание, еще тяжелее оказались его последствия для Заплавцев.
Вернувшись в Заплавы, мы подробно рассказали о нашем свидании с Походным Атаманом. Тогда командующий армией и начальник штаба полковник Денисов, решили 12-го апреля сами отправиться на поклон к генералу Попову. Я же скромно сообщил, что не собираюсь больше приближаться к этому квадратноголовому ублюдку даже с целой Лейб-гвардейской бригадой в качестве охраны! Пустая трата времени! Сообразительный человек с первого раза поймет, с какой стороны у змеи жало. К этому времени флотилия Походного Атамана бросила якоря у станицы Раздорской, всего в одном переходе позади станицы Заплавской. Как мне передавал полковник Денисов, их в Раздорах тоже приняли далеко не радушно. Повторилась точно такая же картина, как и в станице Константиновской, с той лишь разницей, что после этого свидания генерал К. Поляков, смертельно оскорбившись в своих лучших чувствах, оставил командование Донской армией.