Мысль о времени снова вернула ее к попыткам найти опору для самоощущенияидол собственного образа таял, оплывал, стекал жирными каплями в окружавшую ее восковую тьму. Анна начала ощупывать себя, чтобы убедиться: по крайней мере от нее еще осталось это и это и это. Беспорядочно блуждавшие пальцы набрели на мобильный телефон, лежавший в кармане костюма.
Казалось бы, что могло быть проще: один звоноки все закончится. Почему же нет облегчения? И ни малейшей надежды? Она даже боится нажать клавишу, потому что тогда вспыхнет бледный свет, и в этом свете она увидит что?
Место, где она потеряет себя навсегда.
«С чего ты взяла, истеричка, что до сих пор ты себе принадлежала?» Это несколько отрезвило ее. В самом деле, кому удавалось заглянуть в темную комнату под черепом? И разве хоть кто-нибудь нашел там свою черную кошку? Она сомневалась. Голодная черная кошка сомневалась тоже. Вернее, знала, что ей никогда не наесться досыта.
7. Малютка/Эдгар
«Долго будешь стоять, чертов щенок?» спросил дядя Эдгар так ласково, что Малютка вздрогнул. С некоторых пор этот изменившийся голос действовал на него, как прикосновение чего-то холодного к голой спине. Малютка съежился и подобрался; он уже почти хотел услышать приказ. Хотел, чтобы ему сказали, что делать дальше.
Вероятно, дядя этого и добивался. Он наслаждался новой ситуацией. Еще недавно он был уверен, что «прогулка вдвоем» затянется надолго; по всему выходило, что нянчиться с сопляком придется как минимум полтора десятка лет, прежде чем его тело станет подходящим для того, что Эдгар собирался осуществить. Но все изменилось в одну минуту в результате нападения врага, с которым он имел дело задолго до появления на свет «чертова щенка». Теперь больше не имело смысла скрываться, притворяться, разыгрывать доброго дядюшку; более того, это было бы небезопасно. Отныне партия превратилась в «блиц», и Эдгар отнюдь не был этим огорчен, хотя, двигая такую фигуру, как Малютка, не мог использовать и четвертой части своей настоящей силы.
Никуда не денешься, сказал он себе, молокососа придется взять в долю. Мир непоправимо изменился, не те времена, чтобы таскать на себе малолетнего идиота. А раньше с Эдгаром случалось и такое.
«Нам придется вернуться малыш», произнес дядя Эдгар почти прежним тоном.
«Куда?» испуганно спросил Малютка, у которого кошки на душе скребличерные, мокрые, холодные и, судя по запаху, дохлые. Но они скребли.
«Туда». Ему пришлось повернуть голову так, как хотелось дяде. Все же он немного не докрутилочень уж не хотелось смотреть в ту сторону. Но дядя заставил.
Здание-паук выглядело словно космическая станция, на которой истреблено все живое. Когда Малютка смотрел фантастический фильм и по ходу действия кто-нибудь собирался войти туда, где затаилась смерть, хотелось закричать, предупреждая об опасности. Иногда он так и делал. Ни разу не помогло.
«Дом Проклятых, снизошел до него дядя Эдгар. Так это называли там, где я жил раньше. Дьявол, никогда бы не подумал А ещеДом Тысячи Дверей. На самом деле их гораздо больше. И гораздо меньше».
«Как это?» не понял Малютка.
«Ну, войти-то ты сможешь только в одну Хватит болтать. Пошли, пора выбрать что-нибудь м-м-м повеселее».
И Малютка обреченно поплелся веселиться.
* * *
Он все еще был напуган, но не настолько, чтобы не заметить, что вошел в Дом Тысячи Дверей через другой туннель. Ноги несли его сами собойчем дальше, тем быстрее. Оставшийся снаружи «недорисованный» мир ему категорически не понравился; с другой стороны, он совсем не был уверен, что ему понравится там, где станет весело дяде Эдгару. Интуиция подсказывала обратное. Малютка уже понял, что дядины пути темны и неисповедимы; тот вдруг сделался кем-то вроде страшных безликих типов («педофилов»), относительно которых предупреждали родители и воспитатели, когда долбили: не садись в машину к незнакомцам, не бери ничего у чужих, не ходи туда, куда тебя позовут. Если вдуматься, сейчас он именно это и делал, однако не обнаруживал в себе даже мизерной возможности выбрать что-нибудь другое.
До него вдруг дошло, что все случившееся в супермаркете, возможно, было иллюзией, чем-то вроде магического наваждения или компьютерной игры, запущенной дядей для того, чтобы выбить землю у него из-под ног, заставить его покинуть привычный мир, в котором ему были обеспечены спокойствие, еда и безопасность. Выходит, дядя теперь готов специально рисковать его жизнью? И своей, значит, тоже? Но ради чего?!
Для Эдди это стало потрясением. Он впервые почувствовал себя («оттраханным», издевательски шепнул дядя и тихо захихикал) обманутым по-крупному. Прежние разочарования вроде липового Санта-Клауса казались сущими пустяками. Введенный Эдгаром в заблуждение, он сам сбежал от всего, что любил, и от всех, кто любил его. Дядя поступил коварно и гнусно. Это было похуже, чем похищение невинного младенца. Это было насилие, идущее изнутри. Использование под видом «помощи» и «спасения».
Думая об этом, Эдди испытывал что-то вроде ненависти. Дядя, конечно, узнал об этом. И снова тихо засмеялся. Про себя. Будто достиг своей, непонятной Малютке, цели.
Он остановился. Это потребовало определенных усилийчто-то толкало его вперед, будто внутри у него был маленький парус, наполненный ветром. Однако такому давлению он сумел воспротивиться, и Эдгару это очень не понравилось.
«Дядя, ты никогда не рассказывал, откуда ты взялся».
«Нашел время, мать твою Во-первых, ты никогда не спрашивал, мой мальчик. А во-вторых, я кое-что тебе даже показывал, разве ты не помнишь? Двигай ногами, сынок!»
«Ты говоришь про сны? Это не считается. Это все ненастоящее».
«Ненастоящее?! Да неужели? Ну что же, тогда выведи нас отсюда, мой юный самонадеянный друг».
Эдди было неведомо, что означает слово «самонадеянный», как, впрочем, и слово «сарказм», однако саркастическое настроение дяди Эдгара он улавливал мгновенно. И понял, что сейчас ему будет преподан очередной уроквозможно, болезненный.
«Я просто хотел» начал он оправдываться, но Эдгар резко прервал его:
«Я знаю, чего ты хотел. Кажется, ты вспомнил о боли? А знаешь почему? Дядин голос сделался вкрадчивым. Потому что больэто лучший индикатор реальности».
Вот тут Малютка вообще перестал что-либо понимать, но внутри у него, где и так было очень холодно, совсем заледенело. А Эдгар продолжал шептать:
«Если ты думаешь, что болью называется тот пустячок, который ты испытывал, когда болел ангиной или подвернул ногу, то я вынужден тебя разочаровать. Ты просил чего-то настоящего? Что ж, я покажу тебе кое-что настоящее»
После этих слов у Малютки потемнело в глазах. Он мог бы поклясться, что гвозди в вискахсправа и слеваабсолютно реальны. Дядя сдержал обещание. Боль была такая, что Эдди завизжал, но это, конечно, ничего не изменило. Собственного визга он уже не слышал. Синхронными ударами кто-то (Эдгар, кто же еще) загонял гвозди глубже и глубже, пока их острия не встретились точно в середине его черепа и его мозгав точке ослепительной, исчерпывающей, запредельной муки, после которой даже временное ее прекращение или хотя бы ослаблениеда все что угодно! показалось бы вершиной милосердия