Увечный бог. Том 1 - Эриксон Стивен

Стивен ЭриксонУвечный богТом 1

Благодарности

Моя глубочайшая благодарность следующим людям. Бета-ридерам за своевременные комментарии по рукописи, которую я навязывал им почти без предупреждения и, наверное, в неподходящее время: А. П. Канаван, Уильям Хантер, Хэзел Хантер, Бария Ахмед и Боуэн Томас-Лундин. И сотрудникам гостиницы «Норвей» в Перранарвортале, кофеен «Манго танго» и «Коста кофе» в Фалмуте, которые принимали участие в создании этого романа по-своему.

А также спасибо от всей души моим читателям, которые (я надеюсь) вместе со мной дошли до десятого и последнего романа «Малазанской книги павших». Я наслаждался нашей продолжительной беседой. Что такое три с половиной миллиона слов между друзьями?

Тот же вопрос я мог бы задать и моим издателям. Спасибо вам за терпение и поддержку. С буйным зверем покончено, и я слышу ваш вздох облегчения.

И наконец, любовь и признательность моей жене, Клэр Томас, которая вынесла суровое испытание не только романом, но и всем, что ему предшествовало. Кажется, твоя мама предупреждала, что выйти замуж за писателярискованное предприятие

Действующие лица

В дополнение к появившимся в «Пыли грез».

Книга первая«Он был солдатом»

Глава первая

Котильон достал два кинжала и вгляделся в лезвия. Поверхность черненого железа словно струилась: две оловянных реки текли, цепляясь за сколы и выемки, там, где образовались зазубрины от брони и кости. Котильон присмотрелся к отражению бледного больного неба на лезвиях и сказал:

 И не собираюсь ничего объяснять.  Он поднял строгий взгляд.  Ты меня понимаешь?

Фигура, стоящая перед ним, не шевелилась. Клочья сгнивших сухожилий и полоски кожи неподвижно лежали на костях. В глазах царила пустота.

Что ж, решил Котильон, это лучше, чем бессильный скептицизм. Ох, как он уже надоел.

 Скажи мне, что, по-твоему, ты здесь видишь? Отчаяние? Панику? Упадок воли, неизбежно ведущий к бездействию? Ты веришь в будущее, Идущий по Граням?

Призрак какое-то время молчал, а потом заговорил треснувшим, скрежещущим голосом:

 Нельзя быть таким опрометчивым.

 Я спросил, веришь ли ты в будущее. Потому что сам я не верю.

 Даже если ты преуспеешь, Котильон. Вопреки всем ожиданиям, даже вопреки всем устремлениям. Все равно будут говорить о твоей неудаче.

Котильон убрал кинжалы в ножны.

 И ты знаешь, что они могут с тобой сделать.

Голова склонилась набок, пряди волос развевались на ветру.

 Заносчивость?

 Знание,  отрезал Котильон.  Сомневайся, сколько хочешь.

 Они не поверят тебе.

 Не важно, Идущий по Граням. Вот в чем дело.

Когда он зашагал вперед, то не удивился, что бессмертный страж последовал за ним. Так было и раньше. Каждый шаг вздымал пыль и пепел. Ветер стонал, словно запертый в усыпальнице.

 Почти пора, Идущий по Граням.

 Знаю. Тебе не победить.

Котильон, наполовину обернувшись, помолчал, а затем устало улыбнулся.

 Но это же не значит, что я обязательно проиграю, так ведь?

За ее спиной поднималась столбами пыль. С плеч свисали десятки жутких цепей: кости, согнутые и закрученные в кривые звенья, древние кости разного цветаот белого до темно-бурого. В каждой цепидесятки чьих-то уродливых черепов с остатками волос, слипшихся хребтов, длинных костей, стучащих друг о друга. Цепи тянулись за ней наследием тирана, оставляя в высохшей земле путаницу борозд.

Она шла, не снижая скорости, неуклонная, как ползущее к горизонту солнце, и безжалостная, как накрывающая ее тьма. Ей были неведомы ирония и горькая язвительная насмешка, жалящая небо. Ею двигала только необходимостьсамый алчный бог. Она знавала темницу. Воспоминания были жестокимине о стенах склепа и темных могилах, а о давлении. Ужасном, непереносимом давлении.

Безумиедемон, живущий в мире беспомощной нужды, тысяч неисполненных желаний, мире без ответов. Безумиеда, этот демон был ей известен. Они обменивались монетами боли, и монеты поступали из неисчерпаемого хранилища. Когда-то она знала такое богатство.

И тьма все еще преследовала ее.

Она шлалысая башка обтянута кожей оттенка выцветшего папируса, длинные конечности двигаются с невероятной грацией. Со всех сторон ее окружал пустой, ровный пейзаж, и только впереди старые бесцветные горы впивались когтями в горизонт.

Она несла с собой своих предков, которые гремели хаотичным хором. Она не бросила ни одного. Все пройденные могилы зияли теперь пустотой, как черепа, извлеченные из саркофагов. Тишина всегда говорит об отсутствии. Тишина враждебна жизни. Нет, они шипят, скрипят и скрежещутее идеальные предки; голоса ее собственной песни, отгоняющей демона прочь. Больше она не торгуется.

Она знала, что когда-то давным-давно мирыбледные острова в Безднекишели существами. Их мысли были просты и незамысловаты, и кроме этих мыслей были только мрак, пропасть невежества и страха. Потом в смутном сумраке мелькнули первые проблескисловно точечные огоньки. Но разум не пробудился сам по себе, на волне славы. Или красоты, или даже любви. Не возник от смеха или торжества. Огонькам дало жизнь одно, только одно.

Первым разумным словом была «справедливость». Слово, зовущее к негодованию. Слово, дающее волю изменить этот мир и его жестокие обстоятельства; слово, несущее праведность вопиющему позору. Справедливость, пробившаяся к жизни из почвы равнодушной природы. Справедливость, скрепляющая семьи, возводящая города, изобретающая и защищающая, создающая законы и запреты, втискивающая буйную волю богов в рамки религий. Все предписанные верования ответвились от одного корня, потерявшись в слепящем небе.

Но такие, как она, остались вокруг основания этого громадного древа, забытые, раздавленные; и оттуда, из-под камней, в плену корней и темной земли, стали свидетелями того, как справедливость извращалась, теряла смысл, была предана.

Боги и смертные, искажая истину, своими деяниями запятнали то, что прежде было чистым.

Ну так что ж, близится конец. Близится, дорогие мои, конец. И дети не восстанут из костей, из развалин, чтобы отстроить заново все, что утеряно. Да остался ли хоть один среди них, не припавший к соску испорченности? О, они поддерживали свой внутренний огонь, они копили свет и тепло, как будто справедливость принадлежит им одним.

Она была потрясена. Она кипела от ненависти. Справедливость раскалялась внутри нее; огонь рос день ото дня, пока несчастное сердце сочилось бесконечными потоками крови. Осталась лишь Дюжина Чистых, кормящихся от этой крови. Двенадцать. Возможно, есть и другие, в каких-то дальних местах, но она ничего о них не знала. Нет, только дюжина, только они станут лицом последней бури, и именно она, главная среди них, будет стоять в центре урагана.

Ради этого она и получила имядавным-давно. Форкрул ассейлыничто без своего терпения. Но и терпение нынеодно из утерянных достоинств.

Влача за собой цепи, Тишь шагала по равнине, а за ее спиной угасал свет дня.

 Бог нас подвел.

Дрожа, чувствуя боль в животе оттого, что нечто холодное, чуждое струилось по жилам, Апарал Форж сжал челюсти, чтобы проглотить возражения. Эта месть старше, чем любое возможное объяснение, и не важно, сколько раз ты повторишь эти слова, Сын Света, под солнцем распускаются, подобно цветам, ложь и безумие. И я не вижу ничего перед собойтолько мертвенно-бледные красные поля, тянущиеся во все стороны.

Это не их сражение, не их война. Кто придумал такой закон, что сын должен подобрать меч отца? Дорогой отец, неужели ты в самом деле хотел такого? Разве она не отказалась от своего консорта, чтобы взять тебя? Разве ты не велел нам жить мирно? Не говорил нам, что мы, дети, должны быть едины под новорожденным небом твоего союза?

Какое преступление довело нас до такого?

Я даже не могу вспомнить.

 Ты чувствуешь, Апарал? Чувствуешь силу?

 Чувствую, Кадагар.  Они далеко отошли от остальных, но слышали крики агонии, рычание Гончих; видели блестящий пар над их спинаминад разбитыми валунами в призрачных потоках. Перед ними вздымался демонический барьер. Стена плененных душ. Вечно разбивающаяся волна отчаяния. Апарал смотрел на лица с распахнутыми ртами, изучал затравленный ужас в глазах.

Вы ведь были такими же? Отягощенные своим наследием, размахивали мечом направо и налево.

Почему мы должны расплачиваться за чью-то чужую ненависть?

 Что беспокоит тебя, Апарал?

 Мы не знаем причины отсутствия нашего бога, Владыка. Боюсь, говорить о его неудаче было бы слишком дерзко.

Кадагар Фант не ответил.

Апарал закрыл глаза. Нужно было промолчать. Я ничему не учусь. Он прошел к власти кровавый путь, и следы в грязи еще красные. Сам воздух над Кадагаром по-прежнему хрупок. Этот цветок дрожит от тайных ветров. Он опасен, очень опасен.

 Жрецы говорили о самозванцах и обманщиках, Апарал  Кадагар говорил спокойным, ровным голосом, как всегда, когда выходил из себя.  Какой бог позволил бы такое? Нас бросили. И лежащий перед нами путьбольше ничей. Только наш.

Мы. Да, ты говоришь за всех нас, даже если мы отвергаем собственную веру.

 Простите мои слова, Владыка. Я болен этот привкус

 У нас нет выбора, Апарал. Тебе плохо от горького привкуса его боли. Это пройдет.  Кадагар улыбнулся и похлопал Апарала по спине.  Я понимаю твою минутную слабость. Забудем о твоих сомнениях и никогда больше о них не заговорим. Мы ведь друзья, и мне ужасно не хотелось бы объявлять тебя предателем. Идем на Белую Стену Я преклоню колени и поплачу, мой друг. Так и будет.

Апарал содрогнулся. Бездна! Грива Хаоса, я чувствую тебя!

 Распоряжайтесь моей жизнью, Владыка.

 Владыка Света!

Апарал обернулся, за ним Кадагар.

Ипарт Эрул, по губам которого текла кровь, шатаясь подошел ближе и широко открытыми глазами смотрел на Кадагара.

 Владыка! Ухандал, который пил последним, только что умер. Он он разодрал себе горло!

 Значит, все,  ответил Кадагар.  Сколько?

Ипарт облизнул губы, явно вздрогнув от привкуса, и сказал:

 Вы первый из Тринадцати, Владыка.

Улыбнувшись, Кадагар шагнул мимо Ипарта.

 Кессобан еще дышит?

 Да. Говорят, он может истекать кровью долгие века

 Но теперь эта кровьяд,  кивнул Кадагар.  Рана еще свежа, сила чиста. Значит, говоришь, тринадцать. Прекрасно.

Апарал уставился на дракона, прижатого к склону за спиной Ипарта Эрула. Громадные копья, приколовшие его к земле, почернели от запекшейся и высохшей крови. Апарал чувствовал боль Элейнта, накатывавшую волнами. Дракон снова и снова пытался поднять головуглаза сверкали, челюсти щелкали,  но гигантская западня его удерживала. У четырех выживших Гончих, державшихся вокруг дракона на расстоянии, шерсть на загривке стояла дыбом. Глядя на них, Апарал обхватил себя руками. «Еще одна безумная игра. Еще одно горькое поражение. Владыка Света, Кадагар Фант, ты не преуспел в потустороннем мире».

За ужасным зрелищем, за вертикальным океаном бессмертных душ, словно в дерзком безумии, поднималась Белая Стена, скрывавшая руины древней столицы тисте лиосанСаранаса. Стену уродовали длинные темные полосы, начинавшиеся под зубчатыми бойницамивсе, что осталось от братьев и сестер, заклейменных как предатели идеалов. Под их высохшими телами алебастровую поверхность покрывали пятнавсе, что вытекало из их тел. Преклонишь колени и поплачешь, да, мой друг?

Ипарт спросил:

 Владыка, мы оставим Элейнта как есть?

 Нет, у меня иное, более правильное предложение. Собери остальных. Будем обращаться.

Апарал вздрогнул, но не обернулся.

 Владыка

 Мы теперь дети Кессобана, Апарал. Новый отец сменил того, кто бросил нас. Оссерк мертв в наших глазах, пусть так и останется. Даже Отец Света стоит на коленях, сломленный, бесполезный и слепой.

Апарал не сводил глаз с Кессобана. Повторяй богохульства почащеони станут банальностью и перестанут вызывать шок. Боги теряют силу, и мы встаем им на замену. В громадных чужих глазах древнего дракона, плачущего кровавыми слезами, не было ничего, кроме гнева. Наш отец. Твоя боль, твоя кровь, наш дар тебе. Увы, только такие дары нам понятны.

 А как обратимся?

 Ну же, Апарал, разорвем Элейнта на части.

Он знал ответ заранее и кивнул.

Отец наш. Твоя боль, твоя кровь, наш дар. Восславь наше возрождение, Отец Кессобан, своей смертью. А для тебя возврата не будет.

 Мне нечего предложить для сделки. Что привело тебя ко мне? Впрочем, понимаю. Мой разбитый слуга не может путешествовать далеко, даже во сне. Да, моя прекрасная плоть изувечена в этом несчастном мире. Ты видел, какая за ним ходит толпа? Какое благословение он может предложить? Да никакое, кроме нищеты и страданий, а они все равно собираются в стаиорущие, молящие стаи. О, когда-то я смотрел на них с презрением. Я упивался их энтузиазмом, их неправильным выбором и их печальной судьбой. Их глупостью.

Никто не захотел выбрать себе мозги. Всем и каждому хватало столько, сколько имелось от рождения. Через моего слугу я вижу их глазаесли осмелюсь,  и они глядят на меня странным взглядом, который я долго не мог понять. Жадный, разумеется, полный нужды. Но я чуждый бог. Скованный. Падший, и мое Священное словоболь.

И все же их глаза молили.

Теперь я постиг. Чего они хотят от меня? Дураки, излучающие страх так, что на них смотреть невозможно. Чего они хотят? А я отвечу. Они ждут от меня жалости.