Харальд смотрел на уходящие ввысь каменные колонны, на свод, терявшийся в темноте. Цистерна могла вместить в себя целый дворец.
Не по нраву? спросил старик. Правильно, здесь мало кому ловко, такая махина! Да и из здешних никто сюда заглядывать не любит. Кричи, не докричишься.
Вода плескалась, черная, словно горючее масло. Ни посреди бушующего моря, ни в ночных вылазках не было Харальду так не по себе. «Неуверенность», сказал бы кто другой, но он таких слов не знал.
Как тебя зовут? спросил он, чтобы не молчать.
А по-разному. Кто «юрод клятый» зовет, кто «дедушка, помоги». А имя что? Тебя вот назовут королем, нешто поменяешься?
Ты начал Харальд и остановился. Если уж неведомая сила не желает быть узнанной, настаивать нельзя. Можно только отнестись к ней с почтением и выполнить то, что от тебя хотят.
Что приумолк? Скоро доберемся. Там, правда, потолок низкий, но уж потерпишь.
Харальд кивнул.
И поплывем мы, как Улисс вдревле, уши заткнув
Зачем?
Ох, вечно я, старый, забываю. Слушай, невежда. Был такой царь морской, вот вроде вас, разбойников. Рыжий и хитрый. Были у него корабли и верные люди, но он ввязался в войну, в которой участвовать не хотел. Клятву глупую дал потому что.
Харальд кивнул. Про клятву он понимал. Сколько раз в сагах конунги дают опрометчивый зарок, а потом убивают братьев или развязывают войну.
Но так как царь был хитер, то войну он пережил. И поплыл домой, чтобы объявить, что он жив и нечего всяким юнцам на его царство да жену зариться. А по дороге домой поплыл он мимо острова, на котором жили сирены. Ведьмы, словом, пояснил старик, до поясадевица-красавица, а нижелибо птица, либо рыба. Дуры злобные, Господи прости. Голос у них был больно сладкий, кто ни услышитбежит на него, как припадочный, а те и рады человечинке. Весь остров был в костях.
Вдалеке что-то плеснуло, и старик перестал грести. Харальд потерял счет времени, здесь его нельзя было определить привычным способомпо звездам или птичьим голосам.
Ну, царь повелел всем свои гребцам уши заткнуть, чтобы не соблазнились, а себя, наоборот, к мачте привязать, а уши открытыми оставить.
И что дальше? история была интересной.
Дальше он услышал песню сирен. И так она ему полюбилась, что стал рваться изо всех сил к ним да просить гребцов, чтобы его отвязали. А те не слышат. Так и проплыли мимо. А сирены со злости все в море побросались.
И все?
Все, да не все. Только приплыли мы уже, вылезай.
Старик привязал лодку к кольцу, торчащему из стены, и, подняв руки, начал ими шарить.
Подсоби-ка, обратился он к Харальду. Варяг тоже поднял руку и нащупал нишу в стене. Оттуда тянуло ветерком. Харальд подтянулся на руках и влез наверх, потом помог подняться юродивому. Коридор и правда был низковат, по каменному полу приходилось ступать осторожно, чтобы не поскользнуться.
Скользко, бормотал старик, тут она и ползает.
Кто?
Да тварь эта. Ты пойми, воин, старик обернулся и поднял фонарь. Тени сделали его лицо другим: совсем старым и полным странного величия. Мне же как нож в спину, когда такое творится. Город и так неспокойный, а тут еще она проснулась. Вроде бы последняя она, да только людей жрать не дело. А у меня силы уже не те.
Если мы охотимся, сказал Харальд, то не лучше было бы устроить ловушку?
Уж устраивал, спасибо, что надоумил, сварливо произнес старик и снова зашагал. Сил, понимаешь, мало у меня. Да у нее тоже немного осталось. Тебе даже уши затыкать не придется.
Пока Харальд осмысливал сказанное, коридор повернул, и на них повеяло свежестью.
Тут колодец рядом, сказал старик и погасил фонарь. Она по нему пробирается. Ждать будем. Это место тихое, даже когда по всему городу бегали да «Ника!» кричали, здесь спокойно пересидеть можно было.
Будь здесь не Харальд, а кто-то другой, более сведущий в делах империи, он непременно подивился бы тому, что юродивый говорит о событиях полутысячелетней давности как о недавних. Однако, может, только юродивый и мог так рассуждать.
Из узкого отверстия наверху не раздавалось ни звука. Близился самый темный час ночи.
Со стороны колодца послышался плеск. В детстве Харальд видел как-то змеиное гнездо. Гадюки переплетались и беспрестанно шевелились, и хотя ему ничего не угрожало, по спине все равно пробежал холодок. Так и сейчас он звериным чутьем чувствовал, что приближается что-то чужое.
Ты, главное, не слушай ее, шепнул старик и ткнул жестким пальцем Харальду под ребро.
Плеск слышался все ближе. Как будто большая рыбина билась о мокрый пол, приближая себя к ним. Харальд перехватил рукоять меча и встал, готовясь к встрече. Старик за его спиной зашевелился, зашуршал, и Харальд краем глаза уловил рассыпающиеся искры. Светэто хорошо. Свет будет бить ей в глаза.
Наконец тварь выступила из тьмы. Зашипела, увидев их, и остановилась, разглядывая. Харальд смотрел на рыбий хвост в серебряной чешуе с налипшей травой, на молочно-белую кожу живота. Тяжелая грудь обвисла до самого пояса, шея пошла складками. Лицо сирены было крупным, с радужными глазами навыкате. Рыжеватые волосы на голове давно сбились в колтуны, но их было такое изобилие, что они стояли облаком.
И тут она запела.
Харальд пошатнулся. Песня звала его, будя все постыдные желания разом. Короны плыли во мраке, только сделай шаг, только протяни руку. Его имя прославляли певцы, еще один маленький шаг вперед, и все твои мечты сбудутся прямо сейчас.
Его пробудил еще один тычок под ребра.
Не забыл, зачем мы здесь, голубь сизый? спросил юродивый, и Харальд потянул меч из ножен.
Она умирала тяжело и долго. Так и не сказав ни единого слова, она смотрела на него со вполне человеческой ненавистью, и уловки ее были уловками древнего и коварного существа. Харальд вспомнил историю о злом духе, обратившемся в тюленя, так что пришлось загонять его в землю ударами молота. Та же сила, то же зло, боролись с ним сейчас.
Последний удар пришелся в шею, серебристая кровь потекла без остановки, и сирена затихла на каменном полу.
Вот и славно, вот и молодец, старик обошел кругом тела и потыкал его ногой. Чешуя тускнела на глазах. Не заманит больше никого, не сожрет. Ты шел бы к себе, дружок, а через три дня приходи. Да прежде скажи: деньги-то есть у тебя?
Харальд кивнул.
Тогда слушай. На Месе, там, где оружием торгуют, есть лавка, на вывеске семь мечей намалеваны. Ты зайди туда, приценись. Купи нож, валяется там такой, рукоять в бирюзе. Да непременно проси ножны к нему. Хозяин начнет жалиться, что нет, да просить подождать, а ты говори, что ждать не будешь. Пусть тебе вместо этого завернет их в ту тряпку, что на верхней полке в углу лежит. И ни на что другое не соглашайся. Понял? Тогда полезай-ка вон туда, там ступеньки на свет божий.
Когда Харальд вернулся в казармы, спящий Тормод пробормотал:
С кем ты подрался? С торговцем рыбой?
Упал неудачно, буркнул Харальд. Теперь, вместо того чтобы спать, надо было идти отмываться. Не то будет он зваться в веках Харальдом Рыбьеголовым, кто же пойдет за таким конунгом?
Когда он принес старику кинжал и ткань, тот, не разворачивая тяжелое полотнище, долго водил пальцами по золотым узорам.
Долго упрямился хозяин-то? спросил он.
Не слишком, коротко ответил Харальд.
Старик усмехнулся.
Сколько мы с тобой возле этой церкви встречаемся, а ты знаешь, чья она?
Варяг покачал головой.
То-то же. Это церковь святых Сергия и Вакха. Были они полководцами у императора, пока тот, разгневавшись, не сослал их в Сирию да не приказал казнить. Да так вот, за Сергием, говорят, победа летала, как ручная. Солдаты перед боем норовили к его одежде прикоснуться.
Старик снова погладил расшитый шелк и поднял глаза на Харальда.
Мне бы вдовицам или сиротам помогать, а? Так нет, увидел тебя, охлопня эдакого. Береги этот шелк, да без дела не разворачивай. Он победу приманивает. Не валяться же ему было здесь еще три сотни лет? Поторопись во дворец, воин, ждут тебя там.
В казармах Харальд услышал, что походу на болгар быть, и варяжской гвардии идти туда в числе первых.
Год спустя он сразил на поле битвы самоставленного болгарского царя и стал начальником дворцовой гвардии. Старика он больше не видел.
Вот вторая история. Она короткая, точно полет стрелы
Харальд, конунг Норвегии, смотрел, как приближается чужой берег. Зеленая земля, ждущая того, кто возьмет ее. Кто же виноват, что правители англов не могут поладить между собой и брат идет против брата? Вот стоит Тостиг Годвинсон, опальный брат короля Гарольда, и незаметно, чтобы его что-то смущало. Харальд усмехнулся. Рано или поздно он пришел бы сюда, даже не будь договора между старыми королями. Хардекнуд Английский и Магнус Норвежский согласились, что если кто из них останется без наследника, то трон перейдет второму. Хардекнуд умер, наследники его умерли, значит, пора забрать обещанное. Ты не вовремя забрался на трон, Гаральд Годвинсон, эрл Уэссекса! С юга дразнит короля Англии Вильям-бастард, а с севера идет вся сила Норвегии. Они поладят с Вильямом, когда станут делить земли Англии. Или нет, и тогда впереди новые битвы. Как, впрочем, и всегда.
Харальд оглянулся на жену и дочерей. Олаф, сын, плыл на другом корабле, но со своими женщинами конунг расстаться не пожелал. Жена спокойно встретила его взгляд и лишь улыбнулась. Что за женщина Эллисив! Ценишь только то, что тяжело достается, а он служил ее отцу много лет, прежде чем конунг русов согласился отдать за него свою дочь. И какая еще женщина ушла бы из палат конунга после того, как он взял наложницу? Правда, наложница родила ему сыновей, чего Эллисив так и не смогла. Сколько лет они препирались и возвращались друг к другу. Ушла из дворца, но поплыла с ним в поход, взяв еще и дочерей.
Дочерьми Харальд гордился. Радовался рассудительной и спокойной Ингигерд и всегда улыбчивой и заботливой Марии. Иногда он думал: как хорошо, что Мария еще ни разу не попросила его о том, что он не хотел или не мог бы выполнить. Потому что она была его любимицей, и ему бы не хотелось отказывать ей.
Они выступили в поход следующим утром. Женщины остались на кораблях. Воины, обмениваясь шутками, ехали за вождем. Их ведет сам конунг Харальд, прозванный Суровым. Кто не слышал о нем и его знамени? Ландода, погибель земель, принесет им победу и в этот раз.
Свен оглянулся и на правах старого друга подъехал к Харальду, оттеснив надувшегося Тостига.
Харальд, я не вижу знаменосца.
Я оставил его у кораблей.
А знамя?
Оставил там же, Харальд пожал плечами. Сперва забыл о нем, а когда вспомнил, решил не возвращаться.
Испытываешь судьбу?
Моя судьба уже вершится, Свен. Я же забыл о нем, лицо Харальда было спокойно. Осталось узнать, к добру это или к худу.
Так тому и быть, Свен вдохнул свежий осенний воздух. Никому судьба не дает больше, чем он сможет вынести. Они и прежде не в каждом сражении разворачивали это знамя из тяжелого шелка с восточными узорами, и делали это только по приказу конунга. Хватит им и обычного, с вороном.
Харальд уже забыл об этом разговоре. Он просто ехал вперед. Никто не знал, что через несколько недель войска двух королей встретятся у Стамфорд-Бридж. Что английская стрела взлетит вверх, а потом вонзится в горло конунгу Харальду. Что в тот же час на корабле Мария, любимая дочь, закроет глаза, чтобы больше никогда их не открыть. Что победа короля Гарольда не принесет ему удачи: Вильям-бастард заберет его корону и жизнь меньше чем через месяц.
Все это только будет. А пока бежала на север белая лошадь Уэссекса да летел ей навстречу варяжский ворон.
Третья история, где шумит море и раздается смех с холмов
У Черного Олафа было много детей. В мыслях своих он часто воспарял над землей и любовался на свое королевство. Вот Мэн, вот Льюис, Скай и Айона, вечные корабли в океане. Кто из сыновей получит Айону, прибежище святых и королей? Кому достанется Скай с горами, где спят великаны? Чьи корабли встанут в бухтах острова Мэн? Нет травы зеленее, нет неба выше, чем над землями короля острова Мэн и прочих островов. Недаром властители здешних мест ведут свой род от Мананнана Мак Лира, морехода старых времен, которому были подвластны волны и ветер.
Черный Олаф любил всех сыновей, но большесамого младшего, Лауда. Тот был тише старших братьев, хотя никто не рискнул бы назвать его трусом. Пускай монахам немного грамоты удалось вбить в головы юных принцев, зато росли они быстро. Братья не боялись уйти в море на хрупкой лодке, их не страшили завывания ветра и порвавшийся парус. Если хочешь быть королем морялюби море. Здесь тебе будет больше пользы от примет погоды, чем от мертвых букв на пергаменте. Лауд, как и все, управлялся со снастями, почитал Господа и отца да упражнялся с мечом.
Однако с недавних пор до Олафа стали доходить слухи, будто младший сын таскается по лугам без дела. Будто чьи-то серые глаза превратили принца острова Мэн в пастушьего подпаска. Ума, по крайней мере, оставили ровно столько же. И в этом не было бы большой беды, не знай Олаф упрямство младшего сына. А ведь он должен заключить выгодный брак. Дочерей и сестер мы отдаем лордам и королям скоттов и северян, а сами забираем в жены их родню. Свиваем из кровных связей веревки, прочнее которых нет. Что же, неужели Лауд осмелится ослушаться отца?
Когда же Олаф узнал, кто именно заворожил его сына, то стукнул кулаком по столу и смял серебряный кубок в руке. Уна Гудбругсдоттир не могла похвалиться ни большим приданым, ни знатной родней. Там и красоты-то особой не было, чтобы так по ней убиваться. На свете сотни таких девиц с глазами, руками, ногами и всем прочим. И Олаф поклялся самому себе, что, пока жив, не допустит свадьбы.
Поздним вечером Уна ждала Лауда. Она не боялась: большая пастушья овчарка сидела у ее ног и лениво шевелила хвостом. Море шумело, но шаги Лауда девушка могла распознать издалека. В этот раз он шел медленно. Он не протянул ей рук и не обнял.
Сегодня отец спросил меня, долго ли я собираюсь ходить за тобой хвостом, наконец сказал он.
И ты не удержался, договорила за него Уна. Она бы предпочла, чтобы он схитрил, пока они придумывают, как бы смягчить гнев короля. Но что же делать, если этого мужчину она полюбила за то, каков он есть, а не за воображаемые доблести?
Лауд кивнул. Он не знал такого гнева короля до этого дня. Его братья отступили, как щенки перед матерым волком.
Что же, сказала Уна, нам надо подождать. Что именно он от тебя потребовал?
Чтобы я сам не искал с тобой встреч и не заключал брак без его позволения. Он заставил нас всех поклясться на святой реликвии, что мы не выйдем из его воли.
Уна улыбнулась.
Если бы на свете была только воля твоего отца, Лауд, и невеселое же это было бы место! Иди, любовь моя, и не ищи со мной встреч. Я сама тебя найду.
Лауд ушел, а девушка еще долго стояла. Наконец она топнула ногой и прошептала проклятье, от которого, имей оно силу сбыться, Черный Олаф окривел и облысел бы еще до восхода солнца.
Уна Гудбругсдоттир никогда не считала себя доброй. Впрочем, стать ведьмой ее тоже не тянуло. Она честно избегала Лауда, пока это было возможно, и честно полюбила его. Она считала, что хочет не так много, чтобы все святые вдруг ополчились против нее. А раз так, то и Черного Олафа можно заставить принять верное решение. Осталось лишь придумать, как.
Как-то раз Черный Олаф отправился на прогулку. И надо же было так случиться, что он поскользнулся как раз над обрывом. Король острова Мэн и прочих островов висел, уцепившись за какой-то куст, а внизу облизывало камни море. Тут он услышал собачий лай, собрался с силами и стал звать на помощь. Какая-то девица перегнулась через край обрыва и, увидев короля, не стала зря терять время. Она спустила свой передник, а был он из плотного, славного домотканого полотна, а сама вместе с собакой ухватила ткань за другой край и принялась тянуть.
Король оценил ее старания, так как знал, сколько весит. Поэтому, когда они все, обливаясь потом, сидели на краю обрыва, он сказал:
Прежде всего, никому об этом не говори, девушка. И проси чего хочешь, у меня достанет и серебра, и овец.
Твоего младшего сына, ответила нахальная девица. Черный Олаф пригляделся получше и узнал Уну Гудбругсдоттир.
Что же, сказал он, слово короля было сказано. И у тебя есть право явиться в мой пиршественный зал и попросить Лауда себе в мужья.