Ну-ка, ну-ка, что тут у тебя?отставной есаул Терского казачьего войска Турчанинов с явным интересом рассматривал арсенал, что я разложил перед нимобе свои шашки, боевую наговоренную и тренировочную, трофейную саблю Орманди да наградную саблю, полученную от баварского короля.Так, эти две сестрицы мне знакомы,Турчанинов отложил в сторону обе шашки,тут у нас ничего особенного,он вынул из ножен наградную саблю и обратил внимание на золотую инкрустацию.А это что?
Награда от короля баварского,пояснил я.Оказал я ему услугу, пока там в университете учился.
Сабля сама по себе как сабля,заключил есаул, сделав ею несколько взмахов.Вот золота король, смотрю, не пожалел. Хороша, видать, услуга оказалась?
Ему понравилась,уклончиво ответил я.
Ну, раз ему понравилась, тогда оно и ладно,согласился Турчанинов.А это что за зверюга?он осторожно взял саблю Орманди.
Боевой трофей,с плохо прикрытой гордостью похвастался я.Старинная венгерская сабля, дюсак называется.
Дюсак, значит,Турчанинов крутнул несколько восьмерок и покачал головой.Долго вокруг супостата кружить-то пришлось?
Не особо. Мы конными бились. Два удара я отбил, от одного прикрылся, еще от одного уклонился, а потом он уж размахнулся, так размахнулся, я его уколом и достал. Под конец еще рубанул от души,кратко изложил я ход боя.
Пригодилась, стало быть, моя наука?спросил есаул.
Пригодилась, Яков Матвеевич,признал я,еще как пригодилась! Только вот с сестрицами, я кивнул на свои шашки,ты малость ошибся. Та из них, что боевая, тебе уже не совсем знакома. Я ее наговорил.
Наговорил?есаул задумчиво пригладил усы.Попробуем?
Только осторожно,предупредил я. Турчанинов понимающе кивнул.
Я действовал больше в обороне, постоянно контролируя шашку, чтобы не поранить учителя. Сделать со мной у него ничего не получалось, но в азарт он не впадал и ошибок не делал. И все же один удар пропустил. Ну как пропустил? Я, разумеется, удар не нанес, но четко обозначил, и будь у нас бой настоящим, рубанул бы его по шее, не так, чтобы срубить голову, но исход оказался бы все равно смертельным.
Ну что, Алексей Филиппович,Турчанинов опустил шашку.Учить тебя мне больше нечему. Но ты заходи иногда, позвеним железом,с этими словами он протянул мне руку.
Теперь только через три года, Яков Матвеевич,пожал я крепкую ладонь есаула.Под знамена призывают.
Мы тепло простились и я отправился домой, где меня взяла в оборот новообретенная сеcтрица Оленька. Татьянка сдала ей меня с потрохами, сообщив младшенькой, что я умею рассказывать невероятно интересные сказки. Пришлось отрабатывать... Про волшебника Изумрудного города я ей уже рассказал на днях, теперь настала очередь деревянных солдат Урфина Джюса. На оставшиеся дни я приготовил ей сказку про Буратино, пока еще не придумав, как его поприличнее переименовать, и сказку о спящей царевне и семи богатырях, которую, увы, придется пересказывать прозой, в стихах я ее совершенно не помнил. Да, жаль, что Пушкин в этом мире так и не появился. Род Пушкиных есть, а Александра Сергеевича, который «наше все», нет. Ну да ладно, может, еще и появится хотя бы кто-то похожий... Кстати, насчет Оленьки был интересный разговор с отцом. Как я понял, главной причиной, по которой они с матушкой забрали девочку под свою опеку, стало нецелевое, мягко говоря, использование денег, что отец давал родственникам Оли на ее содержание. М-да, на то же самое, помнится, жаловалась и Аглая, только у нее до решения вопроса дело так и не дошло. Впрочем, и не могла она там ничего решить, при ее-то роде занятий дочку так или иначе надо было с кем-то оставлять. А вот мои решили, быстро и радикально.
На могилу к Аглае я тоже сходил. Сторож кладбищенский не обманул, те пять рублей, что я заплатил ему, уезжая в Мюнхен, отработал честно и сполнаухоженная могилка пусть и выглядела грустно, как ей и положено, но вместе с тем навевала какое-то светлое умиротворение. Себе я дал слово по возвращении со службы поставить мраморное надгробие, а сторожу дал три рубля с полтиной.
День, в который мне надлежало явиться на службу, неумолимо приближался. Женская часть семьи всячески выражала свое недовольство таким оборотом. И так четыре с половиной года отсутствовал, а тут опять из домачто за злая судьбинушка? Но царская воляэто не то, что здесь принято оспаривать, и уж тем более, когда воля царя идет в паре с его обещанием возвысить главу рода, если я не обману царских ожиданий. Возвысится глава родалучше будет и всему роду, и семье нашей в том числе.
[1] Гласныйвыборный представитель, депутат.
[2] Прусская винтовка Дрейзе 1841 года, французская винтовка Шасспо 1866 года.
Глава 2. Вкус службы
Служба службой, а перед поступлением на нее мне предстояло отметить свой новый уровень, для чего я и отправился в Разрядную палату. Там сделали списки [1] с моих дипломов и письма профессора Левенгаупта, а на следующий день я снова прошел памятную по гимназии процедуру определения разряда одаренности. Вот только на этот раз молочно-белый каменный шар после моих рук стал не синим, как это было тогда, а ярко-красным с багровыми прожилками. Результат я, как и в гимназии, получил в запечатанном конверте, вскрыть каковой надлежало дома. Ожидания мои полностью оправдались, разряд у меня теперь оказался, к радости всей семьи, пятым. А через пару дней я собрал сумку с вещами и явился в Кремлевское воинское присутствие, ведавшее призывом на службу московских бояричей и дворян.
Приняли меня на службу в чине подпрапорщика, то есть я должен был полгода отслужить фактически рядовым, а когда на собственной шкуре познаю все прелести и даже некоторые тонкости службы, меня ждало производство в прапорщики. Прапорщикон вроде бы как уже офицер, но не вполне настоящий. На командные должности прапорщиков не ставят, их участьсостоять адъютантами при настоящих строевых офицерах и таким вот образом набираться служебной премудрости. А вот дальше уже произведут в подпоручики и все, тогда-то и можно будет не только считаться офицером, но и быть таковым на самом деле. Впрочем, сословная принадлежность одну привилегию мне в нелегкой жизни подпрапора обеспечивалавместо получения и последующей подгонки по фигуре казенного обмундирования мне выдали пособие на его пошив. Правда, рассчитывалось это пособие по усредненному варианту, и расходы на построение мундира у тех портных, кои считались настоящими мастерами такой работы, полностью не покрывало, но как мне сразу же при выдаче пособия объяснили, пошив у других портных сослуживцы не поймут и не одобрят.
Ох, и красавчиком же я в новопостроенном мундире смотрелся! Темно-зеленый полукафтан с пуговицами желтой меди [2] и алыми шнурами на груди, ярко-синие воротник, обшлага и погоны, обшитые тем же алым шнуром, на воротнике и обшлагахпетлицы из желтой тесьмы, прошитой золотыми нитями, по краю погон выкладка из той же тесьмы, не мундирконфетка! К этому великолепию прилагались серовато-синие штаны, официально именуемые шароварами, но по невеликой своей ширине на таковое звание никак не тянувшие, хотя и не стеснявшие движений, две пары юфтевых [3] сапог (строго по размеру ноги на лето и чуть побольше на зиму) и для особо торжественных случаев белые перчатки. Конечно, стоячий воротник, застегивавшийся на крючки, некоторые неудобства доставлял, но мое тело привыкло к ним еще в бытность Алеши гимназистом.
Головных уборов мне полагалось аж две штуки. На парад, в караул и в строевое учение носилась слегка зауженная кверху барашковая шапка черного меха с ярко-синим суконным колпаком в виде усеченного конуса, с медным орлом впереди и черно-золотисто-серебристой кокардой над ним. В прочих случаях следовало носить фуражку с темно-зеленой тульей, ярко-синим околышем, алыми кантами и все той же кокардой. В отличие от нижних чинов, носивших фуражки-бескозырки, мне как подпрапорщику фуражка полагалась с козырьком черной лаковой кожи.
Остальные предметы обмундирования мне выдали уже казенныетолстого некрашеного сукна шинель, почти такую же, как я носил в армии в прошлой своей жизни, верблюжьей шерсти башлык [4] с ярко-синими прошивками, да рубаху гимнастическую, или, попросту, гимнастерку, пошитую из белого полотна на манер простонародной косоворотки. До ношения гимнастерки в качестве строевого обмундирования тут еще не дошло, и надевать ее полагалось именно и только при выполнении гимнастических упражнений.
Снаряжение тоже выдали казенноедва поясных ремня, один из которых, белый, полагалось носить при параде и иных объявляемых особым приказом случаях, другой, черный, для вседневной носки, на оба ремня имелась одна бляха из все той же желтой меди; не шибко удобный ранец из черной кожи; медный котелок с деревянной ложкой и медную же, обтянутую серым сукном, баклажку для воды; луженую медную чарку; патронную сумку черной кожи с орлом желтой меди; сумку-кармашек для капсюлей. К этому добавлялись две смены белья, две пары запасных портянок полотняных и еще две суконных, зимние рукавицы с отдельно пришитым указательным пальцем, да всякая мелочьполотенце, сапожная вакса, щетка и бархотка, расческа, мел для чистки пуговиц и бляхи ремня, щетка платяная, иголка с нитками разных цветов, два галстука и кусок мыла. Зубной порошок в жестяной коробке, зубную щетку и бритву со всеми принадлежностями я взял из дома.
Ну и оружие, куда ж без него-то. Зачислили меня в легкую роту, по каковой причине мне полагался штуцер да длинный тесак, который и сам-то по себе неплохое рубяще-колющее оружие, да его еще и можно примкнуть к штуцеру вместо штыка.
Но штуцер, мать его, это вообще песня! Капсюльный. С одной стороны, это, конечно, хорошово многих полках еще кремневые ружья остаются, вот с чем возни хватает... А тут надел капсюль на запальную трубку и осечек ноль целых шиш десятых. Пуля в хвосте имеет выемку и при выстреле пороховые газы ее расширяют, поэтому в нарезы она ввинчивается за милую душу, а при заряжании лезет в ствол легко и пропихивается шомполом без особого труда. В бывшем моем мире такая пуля, если я ничего не путаю, называлась как-то очень уж похабно, чуть ли не «миньет», [5] здесь, впрочем, ее называют ненамного лучшепуля Аналя. Ох уж, эти французики...
Однако же если кто думает, что мне удалось, или пришлось, кому как больше нравится, вволю пострелять из столь замечательного штуцера, он крупно ошибается. За все время своего пребывания подпрапорщиком выстрелил я из штатного оружия не более десяти раз, точно и не помню, то ли семь, то ли восемь. Зато «левой-правой», «нале-во!», «напра-во!», «кру-гом!» и прочего «шагоммарш!», да еще перемежаемых гимнастическими упражнениями и изучением уставной премудрости, наелся от души. Не сказать, что это было таким уж непосильным делом, молодой крепкий организм вполне выдерживал, но в университете я привык к совсем другой системе обучения. Тем не менее где-то на третьем месяце такой жизни я неожиданно для себя пришел к выводу, что на самом деле так и надо. А что? Я ж все равно офицером стану, так что стрелять из штуцерадело не мое, а вот посмотреть на службу со стороны тех самых солдатиков, которыми я буду командовать, мне очень даже полезно. Самое смешное, додумался я до столь мудрой мысли, сидя под арестом в маленькой камере-одиночке, куда попал на трое суток за то, что второпях застегнул ремень с видимым смещением бляхи вправо. Точнее, за это ротный командир влепил мне лишь сутки ареста, а еще двое суток добавил за неуместное остроумие. Была у капитана Мартынова такая привычказаканчивать разносы риторическими вопросами. Вот и в тот раз, прочтя краткую лекцию на тему важности образцового внешнего вида для несения военной службы, он вопросил:
А вам, Левской, вероятно кажется, что можно вот так стоять в строю со сдвинутой бляхой?
Ну, я не нашел ничего лучше, как ответить:
Виноват, господин капитан! Я полагал, что только влево сдвигать нельзя, а вправо можно!
В итоге получил трое суток не самого комфортного отдыха от поднадоевшей муштры, а заодно возможность найти и понять в той самой муштре ее глубинный смысл. В чем он, спросите? Да в том, чтобы приучить солдата выполнять любой приказ быстро, точно, по возможности синхронно с товарищами и в любом случае не раздумывая. Сказано «направо», значит направо. Бой же тем и отличается от драки «стенка на стенку», что солдаты действуют не сами по себе, а по приказу. То есть, при прочих равных условиях кто лучше выполняет приказы своих командиров, те и победят. Если, конечно, эти приказы соответствуют обстановке. Но этому меня, надо полагать, будут учить, когда я стану уже прапорщиком.
Единственное, что оставалось мне непонятным, это обещание царя дать мне службу по моим способностям. Себя я оценивал трезво и прекрасно понимал, что способности мои довольно сильно отличаются от тех, коими должен блистать нормальный офицер, понимал это и государь, раз уж наводил обо мне справки. Но царю виднее. А я рано или поздно все равно получу соответствующие приказы и буду ту самую службу по своим способностям исполнять. Пока же мое делослужить и терпеть, поскольку ничего другого все равно не предусмотрено.
Тут, пожалуй, стоит сказать несколько слов и о том, где именно я начал свою службу. Большой Стремянной полк, как следовало из его названия, должен был находиться «при государевом стремени», то есть представлял собой самую настоящую гвардию. Но я бы посчитал ключевым в наименовании полка слово «большой», ибо фактически Большой Стремянной полк являлся целым корпусом, потому как состоял из Кремлевского полка, где сейчас уже дослуживал Васька, Стремянного Гренадерского полка, Старшего, Среднего и Младшего Стремянных пехотных полков да Стремянного Охотничьего батальона. В Большой Стремянной полк входила и кавалерияЦарский Конный полк, Стремянной Драгунский, Стремянной Легкоконный и Стремянной Казачий полки, артиллерию представляли полковые артиллерийские роты и Стремянной Артиллерийский полк, инженерные войскаСтремянной Саперный батальон и Стремянная конно-саперная рота. Кроме того, Большой Стремянной полк имел в своем составе четыре кадетские роты, готовившие отпрысков боярских и лучших дворянских родов к офицерской службе и выпускавших не прапорщиков, нуждающихся в стажировке, а подпоручиков, которых сразу ставили на командные должности.
Меня зачислили в легкую роту первого батальона Старшего Стремянного пехотного полка. Легкие роты, как и гренадерские, считались отборными, поэтому в нашей роте подпрапоров имелось целых троекомпанию мне составляли княжич Иван Никитич Бельский да боярич Григорий Семенович Шувалов. Жили мы в казарме, но у нас была своя комнатка, где я и отметил свое двадцатиоднолетие в компании тех же подпрапоров да еще ротного старшины и урядников, сержантов то есть, если в терминах бывшего моего мира. Эти, правда, лишь пропустили с нами по чарочке, а потом, когда мы втроем добавили еще и болтали за жизнь, обеспечивали нам спокойствие и безопасность, чтобы господа офицеры не обнаружили столь вопиющее нарушение. Впрочем, не только нам, но и себепопадись мы на распитии горячительных напитков в казарме, досталось бы и нам, и старшине с урядниками, за то, что не обнаружили и не пресекли безобразие.
В следующий раз те самые напитки мне удалось употребить через три седмицы. Как и обещал государь, мне дали три дня отпуска в связи со свадьбой брата, вот на на ней и употребил. Женился Васька на Анне Хомич, младшей дочке деловых партнеров отца и сестре моего бывшего гимназического одноклассника. Я знал, что для отца партнерство с Хомичами значило немало, но оказалось, что даже не представлял, насколько, раз уж боярин Левской не посчитал уроном для чести семьи породниться с дворянами, стоящими на сословной лестнице пониже нас. Как известно, браки по расчету тоже бывают счастливыми, если расчет правильный. В данном случае расчет оказался верен и на второй день свадебного пира молодожены вышли с сияющими, хотя и слегка невыспавшимися лицами, а Аннушка так и льнула к мужу, скромно пряча глазки. Ну что ж, как говорится, совет да любовь.
А через седмицу у меня все закрутилось. В чин прапорщика меня произвели на месяц раньше срока, и я, едва успев переобмундироваться как положено офицеру, получил предписание явиться в Военный отдел Палаты государева надзора для прохождения службы в качестве офицера по особым поручениям с сохранением выслуги и старшинства по Старшему Стремянному пехотному полку. Облачившись в парадный вне строя мундир, в каковом надлежало представляться начальству по новому месту службы, и повесив на бок шашку (привилегия офицера из боярслужить с собственным оружием), я прибыл на место за четверть часа до назначенного времени. Как раз хватило, чтобы отметить явку и добраться до нужного кабинета.