Именно я попросила его воздерживаться от упоминания мистера Баджа, если он не может сделать это без ругани. (А он не мог.) К сожалению, я не могла запретить это всем остальным. Он опередил нас, и все встречные обязательно говорили о нём, надеясь, по-моему, доставить нам удовольствие рассказами о нашем общем знакомом.
Рамзес отвлёк Эмерсона, перестав опираться о перила и тем самым вызвав суровую лекцию об опасности падения за борт. Я наградила сына одобрительной улыбкой: никакой опасности не было, и, кроме того, он был способен вскарабкаться наверх, как обезьяна. Подобные развлечения и оживлённые дискуссии по археологическим вопросам помогли достаточно приятно скоротать время, пока, наконец, мы не высадились в Вади-Хальфе.
Хальфа, как её теперь называют, когда-то представляла собой небольшое скопление землянок; но в 1885 году, после вывода наших войск из Хартума, её превратили в бастион на южной границе Египта. Перед нами раскинулся шумный склад запасов и оружия для частей, находящихся на юге. Следуя совету молодого офицера, к которому я обратилась, я запаслась консервами, палатками, сетками и всем прочим необходимым. Эмерсон и Рамзес в основном устранились от снабжения экспедиции. Но жаловаться по этому поводу я не стала: Эмерсон не очень-то ладит с военными, а капитан Бакман являл из себя тот тип молодого англичанина, который особенно раздражал мужалошадиные зубы, подбородка нет и в помине, привычка запрокидывать голову и разражаться пронзительным ржанием. Он очень помог мне, хотя его и переполняло восхищение мистером Баджем, с которым он повстречался в сентябре:
Настоящий пареньне какой-то там заурядный археолог, если вы понимаете, мэм, что я хочу сказать.
Я поняла. Попрощалась с надлежащими благодарностями и отправилась на поиски моего заблудшего семейства. Как я и ожидала, у Эмерсона в Хальфе оказалось множество «старых знакомых». В доме одного из них, шейха Махмуда аль-Араба, мы и договорились встретиться. Дом, роскошный по нубийским меркам, был построен из необожжённого кирпича, высокие стены окружали центральный двор. Я приготовилась к оживлённому спору с привратником, ибо эти люди часто пытались отвести меня в гарем, а не в комнаты хозяина дома, но на этот раз, видимо, старик был предупреждён; он приветствовал меня и неоднократно повторял: «Салам, мархаба!», провожая меня в дом. Здесь я и обнаружила шейха, белобородого, добродушного человека, и моего мужа, сидящих бок о бок на мастабе вдоль стены. Они курили наргиле (кальяны) и наблюдали за танцем молодой женщины, которая извивалась по комнате в такт оркестру, состоящему из двух барабанщиков и волынщика. Её лицо было закрыто вуалью, но вот обо всём остальном сказать этого было никак нельзя.
Эмерсон вскочил на ноги:
Пибоди! Я не ожидал тебя так скоро
Да уж вижу, ответила я, достойно приветствуя шейха и усаживаясь на место, указанное им. Оркестр продолжал причитать, девушкаизвиваться, а высокие скулы Эмерсонаприобретать цвет спелой сливы. Даже лучшие из мужчин несовершенны в своём отношении к женщинам. Эмерсон обращался со мной как с равной (да я и не согласилась бы ни на что иное) в том, что касалось разума, но и он не мог избавиться от предрассудков о тонких чувствах, присущих женскому полу. Арабыпри всей плачевности положения их собственных женщинпроявили гораздо больше здравого смысла по отношению ко мне. Решив, что я являюсь своеобразной разновидностью женщины-человека (или женщины-мужчины), они развлекали меня, как и любого другого мужчину.
Когда закончился спектакль, я вежливо поаплодировала, к немалому удивлению молодой женщины. Выразив свою признательность шейху, я спросила:
Где Рамзес? Нам пора отправляться, Эмерсон. Я оставила распоряжения в отношении припасов, которые следует доставить к причалу, но без твоего личного наблюдения
Да, конечно, сказал Эмерсон. А тебе бы стоило привести Рамзеса, он в настоящее время развлекает дам. Или наоборот.
О, дорогой, поспешно поднялась я. Да, лучше мне пойти за ним. И добавила по-арабски:Я хотела бы засвидетельствовать своё уважение дамам вашего дома.
И, добавила про себя, поговорить с молодой женщиной, котораякак они это называют«танцевала» для нас. Я чувствовала себя предательницей своего пола, если пропускала любую возможность читать лекции бедным угнетённым существам из гарема об их правах и привилегияххотя и мы, англичанки, невероятно далеки от обретения положенных нам прав.
Служитель провёл меня через двор, где в тени нескольких чахлых пальм слабо сочился фонтан, в часть дома, отведённую для женщин. Было темно и жарко, как в бане. Даже окна во внутренний двор закрыли дырявыми ставнями, чтобы ни один дерзкий мужской глаз не узрел запретных красавиц внутри. У шейха было три из разрешённых мусульманским законом четырёх жен и множество служанокналожниц, грубо говоря. Все они собрались в одной комнате, и я слышала хихиканье и восклицающие высокие голоса задолго до того, как увидела их самих. Я ожидала самого худшегоарабский язык Рамзеса чрезвычайно свободен и нелитературенно потом поняла, что его голоса не было среди тех, которые я услыхала. По крайней мере, мой сын не развлекал женщин, рассказывая пошлые шутки или распевая непристойные песни.
Когда я вошла в комнату, дамы замолчали, и по толпе пробежала волна тревоги. Но, увидав меня, они успокоились, и однастаршая жена, судя по наряду и повелительным манерамвышла вперёд и обратилась ко мне с приветствием. Я привыкла к подобному поведению обитательниц гарема; бедняжки, у них почти не было развлечений, и западная женщина представляла из себя действительно что-то новое. Однако, взглянув на меня, они повернулись назад, перенеся своё внимание на что-тоили, как я и предполагала, на кого-тоскрытое от меня их телами.
Тепло, мрак, зловоние сильных духов (и аромат немытых тел, стремившийся одолеть эти духи) были мне знакомы, но я ощущала и какой-то другой, преобладающий запахнечто сладкое, тонкое и проникающее повсюду. И этот странный аромат заставил меня забыть любезность: возможно, из-за неопределённости относительно того, что происходит с моим сыном. Я растолкала женщин в стороны.
Пол был покрыт коврами и циновками, создававшими причудливое сочетание синего, красно-оранжевого, зелёного и тёмно-коричневого цветов. На нём сидел мой сын, скрестив ноги, со странно и неподвижно сложенными руками. Он не повернул головы. Перед ним стояла, пожалуй, самая удивительная фигура, которую я когда-либо виделаа мне приходилось видеть множество удивительных лиц. На первый взгляд она выглядела, будто сложенная или измятая масса тёмной ткани, с какими-то кусками костей или дерева, выступавшими под странными углами. Мой рассудительный мозг понял, что эточеловеческая фигура на корточках; но материнское сердце испытало страх, граничащий с ужасом, когда глазам не удалось найти человеческий лик на вершине массы. Затем верхняя часть предмета пришла в движение; появилось лицо, закрытое плотной вуалью, и глубокий приглушённый голос произнёс:
Молчи. Молчи. Чары наложены. Не буди спящего.
Старшая жена шагнула ко мне, робко положила руку мне на плечо и прошептала:
Он поистине могучий волшебник, Ситт Хакимкак и вы. Старик, святой человекон оказывает мальчику честь. Ведь вы не скажете нашему господину? В этом нет ничего плохого, но
Старый шейх, очевидно, был снисходительным хозяином, иначе женщины не посмели бы ввести к себе мужчину, будь он сколь угодно старым или святым, но ему непременно придётся заметить подобное вопиющее нарушение приличий, если кто-нибудьнапример, яобратит на это его внимание. Я ободряюще прошептала:
Тайиб матакхафш (Всё в порядке, не волнуйся), хотя сама отнюдь не считала, что всё в таком уж порядке.
Мне доводилось видать подобные представления на различных каирских суках. Гадание по зеркалу или по стеклу является одной из наиболее распространённых форм прорицания. Конечно же, это полная ерунда: то, что зритель видит в хрустальном шаре, пролитой лужице воды или (как в данном случае) жидкости в ладоняхвсего лишь зрительные галлюцинации, но одураченная публика твёрдо убеждена, что прорицатель способен предсказать будущее и обнаружить скрытые сокровища. Часто на предсказателя судьбы трудится ребёнок, ибо считается (простодушно?), что невинность молодости является более восприимчивой к духовному воздействию.
Я знала, что прерывать церемониюне только грубо, но и опасно. Рамзес был погружён в какой-то нечестивый транс, из которого его мог вывести только голос мага, склонившегося над сложенными ладонями мальчика и бормотавшего так тихо, что я не могла разобрать ни слова.
Я не собиралась обвинять ни бедных скучающих женщин, наблюдавших за церемонией, ни провидца, который, несомненно, искренне верил в свои фокусы-покусы. Тем не менее, я не собиралась сидеть сложа руки и ждать удобного случая. И очень тихо прошептала:
Все знают, что я, Ситт Хакиммогущественная волшебница. Я призываю этого святого человека вернуть душу мальчика в его тело, дабы ифриты (демоны), которым я приказала защищать моего сына, не совершили ошибку, пытаясь разгадать цель святого человека, и не съели его сердце.
Женщины ахнули от восторженного ужаса. От «святого человека» реакции не последовало (во всяком случае, немедленной), но через некоторое время он выпрямился и широко взмахнул руками. Слова, сказанные Рамзесу, были мне незнакомы: либо какой-то неизвестный диалект, либо бессмысленный волшебный бред. Но результат оказался драматичным. По всему телу Рамзеса пробежала дрожь. Его руки обмякли, капли тёмной жидкости упали в чашу, которую колдун держал наготове. Чаша исчезла в каком-то потайном кармане мятой одежды, и Рамзес повернул голову.
Добрый день, мама. Надеюсь, я не заставил тебя ждать?
Мне удалось удержаться от комментариев во время длительного и утомительного процесса прощания, вначалес женщинами, а затемс шейхом, который настоял на том, чтобы проводить нас до самого входа в дом: наивысшая честь, которую он мог оказать нам. И только когда мы оказались на грязной улице, и дверь закрылась за нами, я позволила словам вырваться. Я была чрезвычайно взволнована, и Эмерсону пришлось несколько раз останавливать и переспрашивать меня, прежде чем он всё понял.
Из всех проклятых глупостей!.. воскликнул он. Ты вообще думал, Рамзес, прежде чем позволить подобное?
Отказаться было бы непростительной грубостью, ответил Рамзес. Женщины так надеялись на это представление!
Эмерсон разразился взрывом хохота.
Ты понемногу становишься галантным, мальчик мой. Но запомни: потворствовать женщинам далеко не всегда разумно или безопасно.
Что-то ты слишком легкомысленно относишься ко всему этому, Эмерсон! воскликнула я.
Скорее всего, Рамзеса подвигло участвовать в подобном эксперименте любопытство, а не галантность, ответил Эмерсон, всё ещё посмеиваясь. Этоего главная черта характера, и ты никогда не сможешь её изменить. Так что будем рады, что приключение, в отличие от многих предыдущих, оказалось безвредным.
Надеюсь, ты прав, пробормотала я.
Самое страшноегрязные руки, продолжал Эмерсон, осматривая ладони Рамзеса. Они были окрашены чем-то тёмным и ещё оставались влажными. Я выхватила платок и принялась вытирать их; результат получился гораздо лучше ожидаемого, но вновь возник тот же странный аромат, что я ощущала раньше. Я вышвырнула платок прочь. (Беззубый уличный попрошайка набросился на него.)
Пока мы шли, Эмерсон, изнемогавший от любопытства, забросал Рамзеса вопросами. Наш сын заявил, что опыт был чрезвычайно интересен. Он утверждал, что постоянно был в полном сознании, и слышал всё, что говорилось. Тем не менее, ответы на вопросы провидца возникали помимо его собственной воли, как будто он слышал речь другого человека.
Разговор почти всё время шёл о детях, пояснил он серьёзно. Мальчиках. Он обещал всем женщинам множество сыновей. И те выглядели довольными.
Ха, только и сказала я.
* * *
Следующий этап нашего путешествия проходил по железной дороге, с невероятной скоростью проложенной из Хальфы в Керму, что позволило избежать стремнин Второго и Третьего Порогов. Эта часть поездки стала испытанием даже для моей стойкости. Мы устроились в лучшем из того, что оказалось доступно: разбитом, ветхом вагоне с ласковым именем «Жёлтая Мэри», который был выпущен ещё для Исмаила-Паши. С тех пор утекло много воды. Большей части стёкол не было, а на крутых поворотах и отвесных кручах он так раскачивался и громыхал, что чуть ли не слетал с рельсов. Двигатели были старыми и скверно отремонтированными. Из-за песчаных бурь и перегрева приходилось часто останавливаться для ремонта. К тому времени, как мы достигли цели, лицо Рамзеса приобрело бледно-зелёный оттенок, а мои мышцы так одеревенели, что с трудом удавалось передвигаться.
А Эмерсону всё было нипочём. Мужчинам гораздо легче, чем женщинам; они могут раздеться до степени, недопустимой для скромной женщины, даже для придерживающейся столь нетрадиционных взглядов, как я. Я всегда была сторонником рациональной одежды для женщин. Я стала одной из первых, подражавших скандальному примеру миссис Блумер, и на раскопках привыкла носить широкие брюки по колено задолго до того, как общество, наконец, приняло смелые велосипедные наряды английских дам. Мода и в спорте и в повседневной жизни менялась, но я хранила верность брюкам, обладавшим ярко-пятнистой окраской, так что следов песка и пыли совершенно не было виднов отличие от тёмно-синего и чёрного цветов. Прибавьте к этому аккуратную блузку из хлопка (конечно же, с длинными рукавами и воротником), пару крепких ботинок, куртку им под стать, и широкополую соломенную шляпуи вот вам костюм настолько же скромный, насколько и практичный.
Во время этого жуткого путешествия на поезде я решилась расстегнуть две верхние пуговицы моей рубашки и закатать манжеты. А Эмерсон отказался от сюртука и галстука, как только мы покинули Каир. Теперь его рубашка была расстёгнута до пояса, а рукавазакатаны выше локтей. И никакой шляпы. Как только он помог мне выйти из вагона, то глубоко вдохнул жаркий, душный, переполненный песком воздух и воскликнул:
Последняя остановка! Мы скоро будем на месте, моя дорогая Пибоди! Разве это не великолепно?
Всё, на что я оказалась способнаиспепелить его взглядом.
Но вскоре ко мне вернулась моя обычная жизнерадостность, и несколько часов спустя я уже была в состоянии разделить его энтузиазм. Отряд суданцев-солдат, среди которых оказалось несколько знакомых Эмерсона, сгрузил багаж и помог нам установить палатки. Мы с благодарностью отказались от предложения изнурённого капитана, начальника лагеря, разделить с ним его тесные апартаменты; заверив нас, что на следующий день мы сможем отплыть на пароходе, он с явным облегчением попрощался с нами и пожелал счастливого пути. Когда солнце стремительно затонуло на западе, мы с Эмерсоном прогуливались рука об руку вдоль берега реки, наслаждаясь вечерним бризом и блеском заката. Силуэты пальм казались чёрными и стройными в золотом и малиновом сиянии.
Мы были не одни. Нас окружала толпа любопытных жителей. Всякий раз, когда мы останавливались, останавливались и они, усаживаясь на землю и глазея на нас что есть сил. Эмерсон всегда привлекает поклонников, и я уже более-менее привыкла, хоть мне это и не по вкусу.
Надеюсь, что с Рамзесом всё в порядке, повернулась я к стремительно исчезающей в сумерках палатке. Он что-то совсем на себя не похож. Слова из него не вытянешь.
Сама говорила, что у него нет лихорадки, напомнил мне Эмерсон. Хватит суетиться, Амелия. Поездка на поезде была утомительной, и даже для такого крепыша, как Рамзес, не могла пройти бесследно.
Солнце спустилось за горизонт, и наступила ночь, внезапно, как всегда в этих краях. Звёзды вспыхнули на кобальтовом небосводе, и рука Эмерсона обвилась вокруг моей талии.
Много времени прошло с тех пор, как мы имели возможность насладиться нашим супружеством, пусть даже в малой мере, но всё-таки я возразила:
Они смотрят на нас, Эмерсон. Чувствую себя зверем в клетке. Я отказываюсь выступать для публики.
Ерунда, ответил Эмерсон, ведя меня к большому валуну. Садись, милая Пибоди, и забудь о публике. Слишком темно, чтобы они смогли наблюдать за нашими действиями, а если вдруг увидят, то найдут их поучительными. И вдохновляющими. Например, вот это
Что, безусловно, вдохновило меня. Я и забыла о таращащихся зрителях до тех пор, пока мощный поток серебристого света не озарил черты возлюбленного чуть ли не рядом со мной. Взошла луна.