«А это ещё что должно значить?!»
Вставай. Пора возвращаться.
Глава 8
Большая ладонь сжала его плечо, заставив его приостановиться, прежде чем он слишком близко подошёл к лошади.
Подожди, Грэм, не спеши. Дай им секунду, чтобы осознать твоё присутствие, сказал его отец.
Грэм поднял неуверенный взгляд на своего папу. Он просто хотел подойти ближе, чтобы их потрогать. Разве это неправильно?
Дориан улыбнулся, сверкнув зубами из-под густых усов:
Ты ещё маленькийесли понесёшься к ним с твоей обычной скоростью, то напугаешь. Они не хотят делать тебе больно, но если спугнёшь их, то тебя могут потоптать, или того хуже. Его взгляд метнулся к большому жеребцу в одном из стойл в дальнем конце. Но вот к тому не приближайся. Он не очень дружелюбен.
Грэм подался вперёд, теперь двигаясь медленно. Протянув руку, он слегка погладил коричневую шкуру лошади.
Ну ну говорил он, повторяя слова, которые так часто слышал в устах отца, хорошая девочка.
Она тебе нравится? спросил его отец.
Он кивнул, снова подняв взгляд. Запах выделанной кожи и пота миновал его нос, вместе с резким запахом металла. Эти запахи он уже давно стал ассоциировать со своим отцом.
Она моложе тебя, поделился Дориан.
Грэм удивлённо посмотрел на него. В его молодых глазах кобыла выглядела огромной. Она не была похожа на ребёнкаеё размер был близким к остальным лошадям.
Правда?
Она ещё только годовалая.
А это какой возраст?
Дориан засмеялся:
Ей чуть больше года.
Я могу на ней покататься? с надеждой спросил Грэм.
Его отец покачал головой:
Боюсь, что нет, Сын. Она хоть и выглядит большой, но ещё не готова. Её нужно ещё немного подрасти, а её костям нужно окрепнуть. Она ещё слишком мягкая. А вот на её матери ты прокатиться можешь. Он указал на более крупную кобылу, смотревшую на них, просунув голову над воротцами, отделявшими конюшни от внешнего стойла.
Как её зовут?
Мать зовётся «Стар», она когда-то принадлежала отцу Королевы, но Граф выкупил её годы тому назад, объяснил Дориан.
Нет, как её зовут, повторил Грэм, гладя годовалую кобылу в качестве пояснения.
Дориан улыбнулся:
Ну, вот для этого я и привёл тебя сюда похоже, что никто пока не дал ей имя, которое ей нравится.
Почему?
Не знаю, но думаю, что причиной этому может быть то, что мы все слишком старые. Имя может понравиться ей больше, если будет исходить от кого-то молодого. Дориан вытащил странной формы гребень с большими зубьями, и начал совершать им широкие, круговые движения. Этоскребница, объяснил он. Тебе нужно быть осторожней с нею, используй её только для того, чтобы отделить грязь от её шкуры. Вложив гребень сыну в руку, он продемонстрировал, двигая руку Грэма по боку кобылки.
Думаешь, я достаточно молод, чтобы дать ей имя? спросил его пятилетний сын.
Возможно, сказал Дориан, отпуская руку сына, и внимательно наблюдая, убеждаясь, что мальчик по-прежнему совершает гладкие и нежные движение. Есть только один способ узнать.
Грэм остановился, бросив взгляд на отца, а затем снова на молодую кобылку.
Пеббл, уверенно сказал он ей. Тебе нравится? Он говорил с ней серьёзно, со всей той важностью, которую лишь ребёнок может ощущать, обращаясь к такому существу.
Лошадь посмотрела на него большим карим глазом, и навострила уши при звуке его голоса. Нагнув шею, она внезапно выдохнула, щекоча его ухо и шею тёплым дыханием, а затем ткнулась мордой в его голову.
Ей нравится! восторженно сказал Грэм, подняв взгляд, и ища одобрения у отца.
О, нет! с притворной досадой воскликнул Дориан. Я боялся, что это случится.
Грэм нахмурился:
Почему?
Ну, это значит, что отныне заботиться о ней придётся тебе. Она тебя выбрала. Этотяжёлая ноша для мальчика твоего возраста.
Я не против, объявил Грэм. Я справлюсь!
Дориан некоторое время тщательно изучал его взглядом, будто глубоко задумавшись.
Ладно, наконец сказал он, полагаю, что тут уже ничего не сделать. Тогда давай, я тебе покажу другие щётки. Вот эта называется «жёсткой»
Постой, сказал Грэм, внезапно неуверенный.
Что, Сын? спросил его отец.
Опустив взгляд на свои руки, Грэм осознал, что ему уже не пять лет. Он был крупнее, гораздо крупнееему было пятнадцать. На него накатила ясность, и прежнее изумление сменилось печалью. Глядя на отца, он ощутил, как из глаз полились слёзы.
Ты умер.
Произнеся эти слова, он сразу же понял, что это было ошибкой. Ему не следовало их произноситьон нарушил правила. Сон закончился. Дориан печально посмотрел на него.
Как твоя мать? спросил его отец. И маленькая Карисса? У них всё хорошо? Его тело начало меняться, становясь твёрдым, кристаллическим.
Они в порядке, поспешно сказал Грэм. Но нам тебя не хватает.
Знаю, Сын. Руки и ноги Дориана стали иными, чужеродными, состоявшими из будто бы чистого алмаза. Даже его глаза стали меняться.
Я люблю тебя, Пап. Пожалуйста, не уходи, отчаянно прошептал Грэм.
Я тоже тебя люблю, сказал его отец. Из его рук стали расти длинные клинки. Он попятился, оставив между ними больше местаего тело стало острым и опасным. Скажи матери и сестре, что я их люблю. Из земли поднялся туман, и очертания мира потеряли чёткость.
Грэм очнулся ото сна, и сжал живот, силясь подавить невольные всхлипы, вызванные его сном. Делая глубокие вдохи, он расслабился, хотя его разум пытался удержаться за последние обрывки его видения. Снова проснувшись, он снова ощутил потерю, но, что хуже, он больше не мог видеть отца. Представавшее перед его внутренним взором лицо не было истинным воспоминанием, это было лицо с портрета. Эту картину с Дорианом и Грэмом написала его мать, до того, как Дориан умер.
Он больше не был уверен, что сможет вспомнить настоящее лицо отцаразве что во сне может быть.
Грэм Торнбер сел в своей кровати. В соседней комнате он уже мог слышать шаги матери, готовящейся к поездке. Он встал, и подошёл к маленькому книжному шкафу на другой стороне комнаты. Вытащив пыльную книгу по географии, он открыл её, осторожно не давая её содержимому высыпаться. Годы назад он вырезал внутреннюю часть книги, когда убедился, что его учителя больше не будут ждать от него чтения этого тома. Внутри он оставил круглое пустое пространство, которого как раз хватало, чтобы содержать рубин размером с кулаквсё, что осталось от Дориана Торнбера.
В тусклом свете раннего рассвета камень будто светился изнутри, хотя Грэм был уверен, что это было плодом его воображения. Он держал камень в руке, пытаясь снова вспомнить лицо отца. Лёгкое тепло на ладони облегчило тупую боль в его сердце.
Положив камень обратно, он закрыл книгу, и снова поставил её на полку. Он ни разу никому не показывал камень, хотя не мог сказать, почему. Мать и сестра заслуживали его видеть не меньше самого Грэма, но он никогда не думал рассказать им о нём. Камень принадлежал ему. У матери были воспоминания, дети, и сломанный меч. Карисса вообще не могла вспомнить их отца.
Но это было его неотъемлемым правом. Образ отцовского лица мог истаять из его бодрствующего сознания, но красный камень был физическим, настоящим. Как бы сильно ни потускнели его воспоминания, рубиновое сердце всегда оставалось доказательством того, что его отец на самом деле существовал.
Из комнаты Грэм вышел, чувствуя себя спокойнее. Он поможет матери закончить собирать и грузить вещи, а потом они втроём устроят грустное прощание.
* * *
Два дня спустя Мэттью стоял рядом со спальней Роуз Торнбер. Они глядели на висевший на стене сломанный меч.
Меч был большим. Шип, прежде чем был сломан, обладал длиной в шесть футов, от навершия до кончика клинка. На стене висели рукоять, крестовина, и полтора фута самого лезвия. Большая часть остатка клинка представляла из себя пяту, незаострённую область, лежавшую прямо после крестовины, за которую можно было хвататься, если это требовалось для некоторых ударов, напримеркогда бой шёл на слишком близкой дистанции, чтобы мечом можно было махать как обычно. Пята заканчивалась двумя треугольными выступами, по служившими чем-то вроде небольшой крестовиныдальше клинок был обоюдоострым.
В общем и целом, на стене висела почти половина оригинала. Мэттью посмотрел на Грэма:
Ну?
Что?
Ты снимешь его?
Так это же ты хочешь его переделать, напомнил Грэм.
Но принадлежит-то он тебе, указал Мэттью.
Принадлежит от моей матери, заметил Грэм.
Тынаследник, сказал Мэттью.
И что?
Для меня было бы неправильным его снять, сказал его друг. Это было бы как
воровство? закончил Грэм.
Ага, типа того, согласился Мэттью. Это символично. Он был твоим отцом, так тебе следует снять меч, а потом отдать мне.
Грэм фыркнул:
Не знай я тебя, Мэтт, я бы решил, что ты суеверен.
Молодой волшебник одарил его раздражённым взглядом:
Мой отец сразил большую часть боговне думаю, что я вообще могу быть суеверным.
Значитсентиментальным, как моя Бабушка, сказал Грэм. Бабушкой его была Элиз Торнбер, мать его отца.
Мэттью коротко улыбнулся:
Ладно, с этим соглашусь. В конце концов, мы годами восхищались этим мечом.
Поскольку друг его перестал спорить, Грэм решил, что ему ничего не оставалось кроме как снять меч. Он осторожно взял Шип за пяту, и снял его с крючьев, которые держали оружие на стене. Сменив хватку, он поместил обе руки на рукоять, и благоговейно держал меч в руках, близко к груди, клинком вниз. На миг он закрыл глаза, позволяя ощущению веса клинка устояться как в руках, так и у него в голове.
Мэттью терпеливо ждал, не желая нарушать грёзы своего друга. Когда Грэм снова открыл глаза, Мэттью протянул руку за оружием.
Грэм начал передавать его, но затем приостановился:
Ты сказал, что сделаешь копию, но когда закончишь, как будет выглядеть сам Шип? Мы не можем повесить обратно на стену починенный меч.
Мы могли бы просто оставить там копию, сделал наблюдение Мэттью.
Это было бы неправильно.
Тут Мэттью улыбнулся:
Я знал, что ты так скажешь. Не волнуйся. Выглядеть он будет в точности так же, как прежде.
Но я думал, что ты его починишь?
Починю.
Но
Мэттью стал серьёзнее:
Когда-то этот меч был лучшим из всего зачарованного оружия, которое Папа когда-либо создавал, но после того, как я закончу, он будет ещё лучше. Такого никто никогда прежде не делал. Поверь мне.
Грэм отдал ему меч:
Остальноетут, внизу.
Остальное?
Агаони сходили назад, и забрали остальные обломки, когда всё успокоилось, сказал Грэм. Остальное она держит в этом футляре. Он вытащил узкий деревянный ящик, и открыл его. Внутри лежало четыре куска разбитого клинка.
Мэттью задумчиво сжал губы:
Полагаю, я могу и их тоже скопировать. Я и не знал, что кто-то вернул остальные обломки.
Если не хочешь их использовать, я не противответил Грэм.
Нет, я бы предпочёл использовать всё, поскольку оно уже есть.
А разве есть разница? спросил Грэм. То есть, разве использование уже заколдованной стали делает результат лучше, или работупроще?
Молодой волшебник покачал головой:
Нет, магии в нём на самом деле не осталось. Когда он раскололся, чары были разрушены. Теперь этопросто сталь.
Тогда почему ты хочешь его использовать?
Голубые глаза Мэттью уставились в его собственные:
Ты знаешь, почему.
Грэм кивнул:
Ага.
Мэттью развернул кожаную сумку, которую взял с собой, открыл её сверху, и засунул куски меча внутрь. Закончив, он снова свернул её, и положил в карман своей куртки.
Это был один из тех магических мешочков, которые делает твой отец?
Мэттью снова осклабился:
Не-а. Кое-что новое.
Это как?
Папины являются вариацией магического портала. Они открываются в хранилище, которое он спрятал где-то ещё. У моего же нет нигде никакого спрятанного хранилища. Он на самом деле открывается в пространственный карман
Стой, сказал Грэм.
Лицо его друга вытянулось:
Но это действительно важно, потому что я использую те же самые принципы как компонент чар
И я всё равно не пойму, сказал Грэм.
Мэттью закрыл рот, но Грэм видел, как слова бултыхались в голове его друга, не находя выхода. От этой мысли ему захотелось рассмеяться, и он в конце концов уступил:
Ладно, всё равно расскажи, но не жди, что я потом хоть что-то вспомню.
Ещё как вспомнишь, мгновенно начал Мэттью. Это очень просто, по крайней мерефункционально скрывающиеся за этим расчёты весьма головоломны, почему никто, наверное, никогда и не делал этого прежде. Основной принцип основан на том факте, что мы на самом деле окружены неизвестным числом измерений, помимо трёх, о которых мы обычно думаем, и они проходят через ещё большее число параллельных миров
Грэм кивал время от времени, провожая друга обратно к мастерской. Но это едва ли имело значение. Мэттью мало с кем мог поговорить о своих проектах, и пока они шли, он всё время что-то описывал, едва замечая то, реагировал Грэм или нет.
«Он просто раскладывает это всё у себя в голове», подумал Грэм. Сам же он думал о грядущем послеполуденном тренинге с Сайханом, гадая, сможет ли он наконец добраться до чего-то помимо сидения неподвижно и кормления насекомых.
* * *
Остаток дня с рослым воином оказался разочарованием. Разницей пока было лишь то, что вместо обычного деревянного прута Сайхан принёс набор тонких тростинок, связанных вместе в виде палки. Эту перемену он никак не объяснил.
Грэм сидел на месте дольше часа, когда это случилось.
С недавних пор он начал ускользать прочь, пока сидел на месте, но не как обычноего тренер всегда чуял, если Грэм начинал засыпать. Тут было по-другому. Он сосредотачивался на своих неудобствахна боли в ногах, на зудящей коже, и они начинали таять. Это было примерно как смотреть в одну точку на стене, пока не обнаруживаешь, что не можешь больше её видеть, не отведя взгляд. Иногда казалось, будто его тело исчезало, но переживание это не было ужасающим, как можно было бы ожидатьоно было умиротворённым.
Он снова достиг этого состояния, растаяв в небытии, когда ощутил перемену. Это был не совсем шум, а какое-то движение. Его наставник всегда тихо стоял позади негоСайхан с тем же успехом мог бы быть деревом, настолько мало он двигался, пока его ученик сидел на земле. Однако теперь он пришёл в движение.
Связка тростинок резко ударила Грэма сбоку по шее, послав по его телу острый укол боли. Убеждённый, что это было ещё одной странной проверкой, Грэм сохранял идеальную неподвижность, игнорируя ушиб.
Это был пример, послышался из-за его спины голос мужчины. Отныне я буду иногда бить по тебе. Когда я так делаю, ты можешь двигаться, чтобы уклоняться или ставить блокно только в эти моменты. Если сдвинешься, когда я не бью, то будешь наказан. Есть вопросы?
Да, Зайхар.
Спрашивай.
Как вы меня накажете, если я сдвинусь не вовремя?
Он почти мог слышать улыбку в голосе Сайхана, когда тот ответил:
Ударив тебя, вот как сейчас.
«Ну конечно», подумал Грэм. Его дополнительные сила и скорость растаяли за последние пару дней, и он больше не чувствовал себя сильнее или быстрее обычного. Он подозревал, что очень скоро будет жалеть об этой потере.
Мысль о грозящем ударе испортила Грэму концентрацию. Его ощущение исчезания, появлявшееся, пока он сидел, больше не было очевидным. Первый удар Сайхана он пропустил пятнадцать минут спустя, схлопотав жалящий удар по правой руке. Собрав свою решимость в кулак, он сфокусировался на концентрации, пытаясь уловить движение или шум позади себя. И пропустил каждый удар. Что хуже, он начал дёргаться в ответ на воображаемые удары, и это вылилось в ещё больше наказаний.
Час спустя он стал обладателем чудесной коллекции следов и отметин на коже. После этого учитель сжалился над ним, ибо удары прекратились, хотя расслабиться Грэму он так и не позволил. Два часа прошло без происшествий, и Грэм в конце концов бросил попытки уловить удары, поскольку они явно уже ему не грозили. Чуть погодя его разум расслабился, а тело снова начало исчезать, давая ему некоторое облегчение от боли.
Приближение следующего удара он почувствовал.
Он не мог сказать, что предупредило его, но он знал о том, что сейчас получит удар. Дёрнув голову в сторону и изогнувшись, он поймал следующий удар, искусно выставив блок своим лицом.