Неужели некое проклятие пробралось на борт в Скорбном Молле? Видит Маэл, ничего хорошего сюда не проникло под видом взятых в городе пассажиров. Высокородный гордец с бородкой клином и холодными, пустыми глазами. Редко появляющийся евнух, компаньон высокородного. А их слуга - никто иной, как сам Манси Неудачник, который - ходят слухи - пережил кораблекрушений больше, нежели могут устроить Бурегоны. Так говорят. "Подальше держись от зловещих гостей", бормочет снова и снова мать Бены, пока "Локон" поворачивает, ища правильный курс; Бена ежится, мачта ныряет и клонится, вздымается и оседает, накреняя верхушку с плетеной корзиной дозорного столь сильно, что Бена по временам видит волны почти над головой.
"Уклончивы как ветер, милая дочь, эти гости, и погляди снова на ту ворону, ох, машет черными крылами за кормой, а ведь ничего нет здесь, на пятьдесят лиг от Лишаев, кроме полоски тусклого кораллового рифа, а демонское отродье падает и скользит, темное как укоризна! Погляди на ворону, дорогая, и не отдавай гнезда ей и ей подобным!"
О, Бена особенно ясно слышит стоны матери здесь, пока они делят гнездо дозорного - и потому с нежной лаской тянет руку, чтобы погладить космы, немногие прядки, оставшиеся на сухом, просоленном скальпе над ввалившимися, незрячими глазницами.
"Прильни ко мне в поисках общества сей ночью, дорогая дочь, ибо скоро впереди покажется кроваво-мрачное море, Где Не До Смеха, где даже гвозди станут извергать слова ужаса. Держись, сладкая моя, нашего крошечного дома наверху - мы высосем последние чаячьи яйца и взмолимся о дожде, чтобы промочить глотки. О да, ты закричишь от восторга, снова видя меня живой и спелой, милая.
Прильни ко мне в поисках общества сей ночью!"
И вот далеко на западе Бена увидела то, что, по словам матери, должна была увидеть. Кровавую жилу. Места, Где Не До Смеха.
Она запрокинула голову, издав пронзительный вопль, возвещая ждущим внизу давно ожиданное. Потом добавила второй вопль. "Благословите просящую, если можно, пошлите наверх еще корзину провианта и порцию рома, молю вас, пока не родилась ночь! И", - добавила она про себя, - "пока вы не померли".
Едва угас бессловесный животный крик Бены Младшей из вороньего гнезда, старпом Ловкач Друтер вбежал на мостик и встал около капитана. - Кровавый мрак всего на день позже обычного. Если учесть встречный ветер, не так и плохо.
Держа обеими руками штурвал, капитан Сатер молчала.
Ловкач чуть помялся. - Эти дхенраби еще на хвосте. Думаю, они идут к красной дороге, как и мы. - Так и не получив ответа и комментария, он придвинулся и спросил тихим голосом: - Думаете, они идут за нами?
Ее лицо отвердело. - Ловкач Друтер, скажи так еще - и я вырву тебе язык изо рта.
Отпрянув, он вцепился рукой в бороду. - Извинения, капитан. Немного на нервах, понимаете...
- Тише.
- Да, сир.
Он стоял рядом, слушая тишину - сочувственную, надеялся он и начинал верить - пока не успокоился, обретя готовность говорить о другом предмете. - Чем скорее мы избавимся от Манси, тем лучше. Невезение сидит у него за пазухой, если верить нанятым в Скорбном Молле матросам. Ну, я и сам слышал около Маре толки...
- Дай-ка нож, - приказала капитан Сатер.
- Капитан.
- Не хотелось бы забрызгаться твоей кровью.
- Простите, капитан! Я думал...
- Ты думал, да, и это проблема. Вечная проблема.
- Но насчет Манси...
- Не важно и притом глупо. Я приказала бы команде не говорить про него, если бы это могло сработать. Нет, лучше сразу зашить всем рты. - Голос стал опасно низким. - Мы ничего не знаем о Линиях Маре, Ловкач. Никогда там не были. Зря ты болтал в Молле, что мы прибыли со Стратема - все равно что пометить все пеньки по следу. Слушай меня, Ловкач. Внимательно, потому что повторять я не стану. Как нам известно, они наняли целый флот рейдеров Маре, то есть на хвосте у нас кое-что похуже пары дюжин охваченных гоном самцов дхенраби. Одно слово, что нас ищут Маре, и будет бунт. Услышу что подобное - перережу тебе горло, не откладывая. Сказать понятнее?
- Нет, капитан. Понятнее некуда. Мы никогда не были на Линиях Маре...
- Точно.
- Вот только трое, которых мы приняли, будут болтать про Линии и как мы их пересекли.
- Нет. Не будут. Я их отлично знаю. Лучше, чем ты. Они ни слова не промолвили, так что если тайна выплыла наружу, то по твоей вине.
Ловкач Друтер отчаянно потел и неистово дергал себя за бороду. - Может, я разок и помянул. Небрежность, капитан, но больше не повторится, капитан. Клянусь.
- Одна небрежность, и все пропало.
- Простите, капитан. Может, прикинуться вруном? Знаете, болтаю что попало и еще больше, преувеличиваю и еще хуже. Ну, слышал я одну историю про Тупого Пуча - никто не поверит!
- Может, и не поверят, - сказала она не спеша, - только все, что ты слышал про Тупого Пуча, истинная правда. Мне ли не знать, я была у фактора телохранителем. Нет, Ловкач, даже не пытайся прикинуться вруном - твоя беда не в том, что много болтаешь, а в том, что порой болтаешь глупости. Удивляюсь, что ты еще жив, особенно теперь, когда трое моих дружков должны тебя слушать каждую ночь. Они тебя не убили, но еще попытаются. Это добавит проблем, ведь придется казнить одного из старых друзей - или всех троих - за смерть офицера. Так что, хорошенько подумав... нужно тебя разжаловать прямо сейчас.
- Прошу, капитан, поговорите с ними! Скажите, что я буду молчать всегда и обо всем! Клянусь слюной самого Маэла, капитан!
- Ловкач Друтер, ты у нас единственный, кто знает, где корма и где нос. Потому и жив. Ну, проваливайся с глаз моих.
- Слушаюсь, сир!
- Кок - поэт, - сказала Птича Крап, усаживаясь напротив приятелей.
Хек Урс одобрительно кивнул, но промолчал, ибо рот его был забит едой. На камбузе мало народу - как и предпочитают Хек, Птича и Дых Губб. Дых еще не подошел, так что тут их двое и еще один, на отдельной скамье - пялится в миску со жрачкой, словно по этой неопрятной мешанине можно прочесть грядущее. Не тем заниматься нужно Манси Неудачнику, если спросите Хека.
Да ладно про него. Они уже месяцы провели на проклятом краденом корабле, но если вначале дела случались грубые, нынче все как-то улеглось. До захода в порт Скорбного Молля. Теперь, соображал Хек Урс, дела снова оборачиваются неладно. Манси Неудачник - мельчайшая из забот. Проклятый корабль одержим. Нет иных объяснений. Одержим духами. Не лучше, чем катакомбы Толля - голоса и призраки, стоны и шорохи, треск и трясение - нет, это не крысы, никто ни одной не видел с самого Молля. А если крысы спрыгивают с корабля... ну, тогда дела совсем неладны. Или почти совсем.
Дела случались грубые, да, но Сатер и остальных не отличишь теперь от прочих "соленых ушей". Хотя ни один из них не был моряком. Ни Сатер, служившая капитаном в Дворцовой Гвардии Толля - ну, до Певунской Ночи. Ни Хек, ни Птича и Дых, той ужасной ночью стоявшие на страже около юго-восточной башни города. Пятого в пестрой компании, Ловкача Друтера, они подобрали на пристани только потому, что он кое-что знал о парусах и у него была лодка, на которой они смогли оторваться от побережья Стратема. И он оказался достаточно ловок с тесаком, так что похищение "Солнечного Локона" стало куда более легкой задачей, чем можно было ожидать.
Ловкач Друтер. Имя заставляло Хека морщиться, глядя в пустую миску. - Ответственность, - пробурчал он.
Птича Крап кивнула: - Слово капитана, да. Вот отчего нас затягивает вниз, Хек. Медленно, как в часовые шестерни. Интересно, - подумала она вслух, - дхенраби проголодались?
Хек покачал головой. - Говорят, они не едят в сезон гона. Потому все акулы и держатся вблизи, вместо того чтобы улепетывать так быстро, словно пытаются взлететь над волнами. Самцы станут драться дальше, на Красной Дороге, а акулы разжиреют. Так говорят.
Птича Крап почесала короткие волосы и скосила больной глаз, как всегда, если в голову ей заходила неприятная мысль. - Море на редкость ненавистное. Мы тут словно в заправской тюрьме, и день ото дня вид не меняется. Еще эти жуткие звуки... - Она содрогнулась и сотворила левой рукой знак Певунов. - Удивляться ли, что у нас кошмары?
Хек подался к ней: - Птича, лучше не показывать этого знака.
- Ох, прости.
- Есть шанс, - сказал Хек примирительно, ведь он любил Птичу всем сердцем, - что здесь никто не слышал о Певунах. Но лучше поберечься. Никому из нас не хочется... ответственности.
- Тут ты прав, Хек.
- К тому же я нашел отличное средство против кошмаров. Переписался в ночную вахту.
- Ты? - Глаз ее скосило еще сильнее.
- А что плохого? - удивился Хек. - Разве нет смысла? Спи днем, и ночные кошмары станут слабее.
- Готова поспорить, Хек - те, с кем ты сторговался, сейчас пляшут на палубе. Нужно было сперва ко мне подойти, я бы вбила тебе в голову маленько разума. Ночная вахта, Хек, значит, что мы может лицом к лицу встретиться с ужасами, что живут в воде снаружи.
Хек Урс побелел и сделал знак Певунов. - Боги подлые! Может, я смогу сдать назад...
Птича фыркнула.
Опустив плечи, Хек уставился в миску.
В тот же миг третий стратемский дезертир, Дых Губб, ворвался в узкий камбуз - глаза дикие и такие большие, что белки видны со всех сторон, одна рука прижата к уху, из-под нее течет кровь. Белесые тонкие волосы развеваются аурой безумства.
Он некоторое время пялился на Хека и Птичу, молча шевеля ртом. Затем полились слова: - КОГДА Я ДРЫХ! КТО-ТО ОТРЕЗАЛ УХО!
Явление паникующего матроса выбило сидевшего неподалеку Эмансипора Риза, Манси Неудачника, из раздумий о бесчисленных опасностях. Разумеется, матрос не врал: когда остальным удалось оторвать руку Дыха от головы, уха на месте не оказалось. Ловко отрезано, осталась съежившаяся кожица и красный след. Почему мужчина спал во время процедуры, было настоящей тайной.
Наверное, напился запрещенного на судне алкоголя и стал жертвой мести кого-то из кубрика, заключил Эмансипор и вернул все внимание своей миске. "Кок - поэт", сказал кто-то из морячков, прежде чем алчно сожрать наваленную в миску массу. Безумие. Он ходил на многих судах и пережил легион поваров, но этот оказался самым худшим изо всех. Да уж, почти несъедобно - совсем было бы несъедобным, если бы не изрядная порция дурханга, смешанная в трубке с обычным ржавым листом. Дурханг придает жадный аппетит, способный преодолеть даже жуткие испарения зловонного месива. Без него Эмансипор был бы уже "чесоточные кости", как говаривала женушка, Сабли, когда у одного из детей обнаруживались глисты и требовалось что-то провозгласить (но говорила она это с отзвуком зависти, если учесть собственную комплекцию). "Чесоточные кости, ради святых курганов!"
А ведь он уже мог ее потерять. Как и недоносков сомнительного происхождения. Однако эмоции казались отделенными, словно остались в гавани Скорбного Молля. Всего лишь мутное пятно на горизонте, да... давай-ка набьем еще дурханга в трубочку.
Подслушивание матросских разговоров - до явления одноухого компаньона, вызвавшего бурю потрясения, тревог и нервозных спекуляций - оставило в Эмансипоре смутное ощущение, что с этой троицей действительно что-то не так. Пусть остальная команда придерживается твердого как алмаз убеждения, что моряки эти знают о кораблях меньше, чем кроты о древесных кронах, а сама капитан еще меньше, и если бы не старпом, они давно бы уже сели на мель или оказались прямо в огромной пасти дхенраби. Нет, тут еще что-то... и сумей Эмансипор очистить мысли от густой паутины, ну... сообразил бы идейку-другую.
Но жадный аппетит манил, постепенно преображая миску блевотины чахоточного козла в истинный кулинарный шедевр, и вскоре он уже запихивал жуткую стряпню в глотку.
Миска задрожала, и слуга отпрянул, удивленно поняв, что обед куда-то исчез. Ах, это он сам облизывает пальцы, сует кончики усов в рот, чтобы высосать последние комки, и пробует нижнюю губу концом все еще голодного языка. Риз испуганно огляделся: не стал ли кто свидетелем неистового, животного поведения. Но трое моряков пропали - очень быстро, вспомнил он, пошли к судовому медику. Эсансипор остался один.
Вздохнув, он встал со скамьи, подобрал деревянную миску и, швырнув в лохань с соленой водой, побрел на палубу.
Корзину с едой поднимали в "воронье гнездо" главной мачты, и Эмансипор поглядел, щурясь от яркого света. Все говорят, она красивенькая. То есть дочка. Но, наверное, немая - отсюда и безумные вопли, то и дело посылаемые вниз. Сама Бена Старшая - буревая ведьма, она ни разу не спускалась от самого Молля, не показывала сморщенного лица - и спасибо за то самой Жизни.
Ну, как ни щурься, там ничего не различишь.
Улыбаясь, он пошел на корму. Легко улыбаться в эти дни, не правда ли? Брюхо приятно полное и почти спокойное. Ясное небо над головами, сносный ветер гладит умеренную зыбь. Сабли далеко, недоноски с глистами, что лезут из каждой дырки, тоже далеко. И Сабли далеко, это главное. Убиенные наниматели и безумные убийцы и... ох, кое-кто не так далеко, как хотелось бы любому разумному человеку.
Стоит помнить, да уж. Он обнаружил, что вцепился в ограждение на корме, другой рукой набивает трубочку, а непокорные глаза пытаются сфокусироваться на черной фигуре около ахтерштевня. На толстых бледных пальцах, умело трудящихся над крючком и лесой с грузилами. На круглом бледном лице - острый красный кончик языка торчит над отвислой губой - и эти мелкие глазки полуприкрыты, ресницы колеблются на ветру...
Сфокусироваться, да.
Пока Корбал Броч трудится, надевая отрезанное ухо на зазубренный железный крючок.
И кидает за борт, распуская лесу.
Гвозди заскрипели с приходом ночи, и эти скрипы были голосами мертвых. Столь многое нужно обсудить, излагая планы, проясняя дерзания... но сейчас, наконец-то, голоса зазвучали более настойчиво и возбужденно. Так давно в плену, но освобождение уже близится.
Красная дорога - Места, Где Не До Смеха - манит, и с волны на волну (грохот уверенных ударов отдается по деревянному корпусу), с волны на волну они все ближе к мрачной жиле, к потоку крови самого Маэла.
Старший Бог Морей кровоточит, как принято у всех Старших. А там, где кровь, там и сила.
Едва ночь раззявила пасть и наступила тьма, связующие "Солнечный Локон" железные гвозди, некогда покоившиеся в саркофагах курганов Скорбного Молля, завели на редкость нетерпеливый, на редкость алчный хор.
Даже мертвые, как говорится, могут петь песню свободы.
***
- Эмансипор Риз, если не возражаете, извлеките мою кольчугу. Отчистите, протравите, смажьте. Как помнится, более сложной починки не требуется. Настоящая удача, если учесть ваше нынешнее состояние.
Эмансипор стоял у самой двери каюты и моргал, глядя на хозяина.
Взгляд Бочелена был собранным. - Можете прийти в движение, мастер Риз.
- Уф... конечно, хозяин. Кольчуга, говорите. Ну, это я смогу.
- Отлично.
Эмансипор почесал затылок. - Корбал Броч ловит рыбу.
- Сейчас? Ну, похоже, есть срочная необходимость в акульем хряще.
- Что, колено болит?
- Простите?
- Буревые ведьмы им пользуются.
- А. Полагаю, в случае Корбала Броча идет речь о неких экспериментальных исследованиях.
- О...
- Мастер Риз.
- Хозяин?
- Кольчуга... Нет, момент. - Бочелен встал с края койки. - Полагаю, мы пришли к подобию кризиса в наших взаимоотношениях, мастер Риз.
- Сир? Вы меня увольняете?
- Надеюсь, до этого не дойдет, - сказал высокий бледнокожий мужчина, поправляя кружева плаща и поглаживая бороду. - Но увы, путешествие выказало изрядную деградацию вашего мастерства, Риз. Всем ведомо, что избыточное потребление дурханга вызывает эффект общего ослабления сил, хронического уныния и потери амбициозности. Короче говоря, ваши мозги начали атрофироваться. В период бодрствования вы дошли до состояния вечной онемелой тупости, тогда как в период сна лишены возможности достичь глубинных его уровней, лишаясь тем самым отдыха и оздоровления. Всё это, увы, делает вас и бесполезным и утомительным.
- Да, сир.
- Соответственно, ради вашего блага - и, что важнее, моего блага - я вынужден конфисковать запас дурханга на все время путешествия. Если потребуется, сейчас же.
- Ох, сир, это было бы плохо.
Одна бровь взлетела вверх. - Плохо, мастер Риз?
- Да, хозяин. Это нервы, видите ли. Плохо с нервами. Уже не те, что были раньше.
- И что же, мастер Риз, так досаждает вашим нервам?
Да уж, в том весь вопрос. Тот самый, которого позволяет избегать дурханг; теперь же хозяин потребовал полнейшей трезвости, в коей всякий побег невозможен. Внезапно онемев, Эмансипор показал на тяжелый сундук у переборки.
Бочелен нахмурился. - Дитя Корбала Броча? Ну, мастер Риз, это глупо. Оно хоть раз сбегало? Разве вы видели его с самого начала путешествия? Или вы не имеете веры в чары и заклинания, которые я наложил на скромного гомункула? Паранойя, следует здесь добавить, часто поражает пристрастившихся к дурхангу.