Торта хотите? спросила я, выигрывая хоть какое-то время, прежде чем на меня наденут наручники. В одиночку мне его не одолеть
Спасибо, я не люблю сладкое, мужчина вежливо улыбнулся.
Даже на халяву?
На халявутем более.
На службе не едите?
А где вы так хорошо научились говорить по-французски? спросил он, словно не расслышав мой последний вопрос. Я тут наблюдал за вами и могу сказать, что вы вели себя безупречно
В каком смысле? зная финал этой мизансцены, я испытывала полнейшее равнодушие к увертюре.
В прямом. Вы естественны. Качество для женщины весьма редкое. Особенно при такой популярности.
Вы обо мне?
О вас, Валентина Васильевна, улыбка на его губах казалась приклеенной. Только о вас. Не знаю, обрадует вас сей факт или расстроит, но в последнее время все только о вас и говорят.
А разве я этого не заслуживаю?
Боюсь, мое кокетство выглядело неубедительно. Но мне уже было плевать на все. Если этому улыбчивому гиббону в вечернем костюме, прежде чем препроводить меня в машину со шторками и форсированным двигателем, хотелось пообщаться с приятной женщиной в приятном месте, почему я должна была ему мешать? Тем более что и в моих глазах ресторан имел неоспоримые преимущества перед служебным кабинетом с привинченной к полу мебелью.
О нет, Валентина Васильевна! шатен энергично замотал головой. Вы заслуживаете столь многого, что к этому вопросу мы подойдем как можно более основательно.
Откуда вам знать, сколько и чего я заслуживаю?
А кому, как не мне? Я много знаю о вас. Так много, что удивляюсь: как это мы до сих пор не встретились?
Но теперь-то ваша мечта сбылась?
Не совсем, Валентина Васильевна, на сей раз он поджал губы. Этаи только этачасть его лицевой мускулатуры работала с максимальными нагрузками. Как и вы, я жду еще одного человека
Лично я никого не жду, пробормотала я.
Вот как! губы шатена сложились в улыбке. А когда этот «никто» обещал прийти?
Я пошевелилась и сделала вид, будто собираюсь встать, оскорбленная недоверием незваного собеседника. Шатен, однако, не стал растопыривать руки или выхватывать из-под мышки пистолет с глушителем. Он просто чуть вздернул подбородок и тихо сказал:
Сядьте, Валентина Васильевна. Вы еще не доели свой десерт
Я сочла за лучшее подчиниться. Наверно, именно про такие ситуации пишут в романах: «В голове ее сверлила одна мысль: как выбраться, что предпринять?! И тут Авдотья (или Зоя) заметила чуть приоткрытую форточку» Чушь собачья! В голове моей не было ни единой мысли, а вместо открытой форточки я видела только глухую стену. И вообще, с появлением за моим столом улыбчивого шатена в ресторане ничего не изменилось. Шесть десятков пражан и гостей славной столицы с упоением поглощали французские эскалопы, заедая их взбитыми сливками и запивая слабеньким божоле. Никто не обратил внимания на то, что дама, недавно сидевшая одна, пребывает теперь в обществе элегантного кавалера. И правильно: каждый сам устраивает свою личную жизнь
Чтобы хоть как-то взбодриться, я погрузила десертную ложку в шоколадно-кремовую массу и отправила в рот нечто очень вкусное и нежное.
Прекрасный торт! заявила я, глядя в глаза губастому.
Это вообще очень хороший ресторан, поддакнул он и, заметив официанта, щелкнул пальцами. Пива, пожалуйста!..
А на приличную жратву вам валюты не выдали?
Так вот, Валентина Васильевна, безмятежно продолжал незнакомец. Тот, кто посоветовал вам поужинать в этом ресторане, видимо, прекрасно знает Прагу. Правда, цены здесьзубы ломит. Кстати, платить собираетесь долларами или кронами?
А вас-то почему это волнует? огрызнулась я. Неужели хотите и за меня рассчитаться?
Даже если бы я этого хотел, рассчитываться за все вам придется самой.
Угрожаете?
Ну что вы, Валентина Васильевна! Чем я могу угрожать вам в одном из самых людных мест Праги? И, главное, с какой стати? Вы разве чувствуете за собой какую-то вину?
Возможно, все дело в том лозунге, который я отказалась нести на позапрошлогодней ноябрьской демонстрации
По причине политического несогласия?
По причине его тяжести.
А какого, простите, содержания был тот лозунг?
Что-то о пролетарском интернационализме.
Это ничего, Валентина Васильевна на сей раз губы шатена сложились в ироническую конфигурацию. Этот проступок родина вам простит.
А какой не простит?
Сложный вопрос.
Почему?
Да потому, что за очень короткое время вы успели натворить столько
что ни о каком прощении и речи быть не может, закончила я.
Зачем же так, Валентина Васильевна? У нас с вами добрая страна. И она всегда готова простить, если, конечно, человек, совершивший ошибку, осознает ее пагубность
Эта тварь все ощутимее действовала мне на нервы. Явно дожидаясь Мишина, он, дабы время не тянулось столь мучительно, заполнял его идиотскими воспитательными беседами, причем, судя по всему, получал от этого ликбеза немалое удовольствие.
Послушайте, господин в бабочке я придвинула ближе тарелку с тортом: не пропадать же добру. Кстати, как вас звать-величать?
Можно Анатолием, благосклонно сказал он.
Было бы странно, если бы вы разрешили величать вас Абрамом.
Вы правы, на его лице не дрогнул ни один мускул.
Так вот, Анатолий, странная складывается ситуация, а? Вы подсаживаетесь в ресторане к незнакомой женщине, мало того, пристаете к ней, делаете какие-то дурацкие намеки А если я вызову метрдотеля или полицейского? Не говоря уж о том, что я вовсе не обязана выслушивать ваш идиотский бред и могу просто уйти
Он поднял на меня светлые глаза, в которых на протяжении всей беседы ни разу не блеснула хоть искра улыбки.
Должен вас огорчить, Валентина Васильевна: никто не станет выводить меня из ресторана. Никто не даст вам возможность покинуть этот зал. Даже двух метров пройти не дадут
А если я закричу? Устрою скандал? Буду звать на помощь?
Тогда вас выдадут за сумасшедшую и увезут в специальной машине.
Куда?
Туда же, куда я собираюсь доставить вас без лишних театральных эффектов. Так что сидите тихо, Мальцева, и доедайте свой торт.
Он отхлебнул глоток светлого пива, аккуратно утер рот салфеткой и снова поднес бокал к губам. Я видела, как он наслаждается своей силой и моей беспомощностью.
Вам никто не говорил, что вы плохо кончите? зло спросила я. И самое интересное, что это произойдет очень скоро.
Что? он явно не ожидал от меня такого паса.
Возможно, вас застрелят, мстительно сказала я. Или повесят
Меня?.. он поперхнулся пивом и на всякий случай огляделся по сторонам. Ну, знаете, Валентина Васильевна Кто же меня повесит? Уж не ваш ли дружок Мишин?
Может, мой дружок Мишин, согласилась я. Или дружки моего дружка Мишина Но вообще вы зря тут нарисовались. Что, послать больше было некого? Ведь теперь все: ваш портрет списан. Не боитесь мести?..
Надо отдать ему должное: он не дрогнул, только взгляд как-то напрягся, окаменел. Словно он вспомнил, что взять менятолько часть дела. Причем весьма незначительная, если учесть, что второй частью является пленение Витяни Мишина.
Кстати, Анатолий, продолжала я, как вы думаете, могли мой зверь-дружок оставить подружку в ресторане без оружия? А вдруг у меня в сумочке пистолет? И вот я достаю его и нацеливаю вам в живот
Мои руки лежали на коленях, скрытые от него тяжелой темно-вишневой скатертью.
Взвожу курок
Он судорожно сглотнул слюну.
Грохочет выстрелба-бах! и вы, раскинув руки, валитесь на спину! Прямо здесь, в хорошем французском ресторане. Вот стыдобушки будет вашей конторе Нет-нет, вы так хорошо пили пиво. Продолжайте.
Мой улыбчивый собеседник, надо признать, не столько испугался, сколько встревожился. Он сжал свой бокал двумя руками.
Резвитесь, Валентина Васильевна?
Резвлюсь. А почему бы и не порезвиться напоследок? Сейчас здесь будет не до смеха. Всем. Ну и мне, конечно. Но вам, уважаемый любитель пива, будет хуже всех.
Он, наверное, уже понял, что имеет дело с совершенно сбрендившей бабой, и решил поставить точки над «i».
Скажу вам честно, Мальцева: вы меня уже не интересуете. Я вами разочарован.
Так быстро?
Да. Вы интересовали меня до того момента, пока я не увидел вас за этим столиком. А глупости вы болтаете, как я понимаю, либо со страху, либо потому, что элементарно переели. Жаль. Мне говорили, что вы умная женщина.
Кто?
Вы.
Я спрашиваю, кто вам это сказал?
Люди, которые хорошо вас знают.
Ну-ну я снова взялась за торт.
Так вы не хотите ответить, когда должен подойти Мишин?
Кто это? потревоженное творение чешских кондитеров из шоколада и взбитых сливок вызывало во мне дурнотное головокружение. Почему-то вспомнился анекдот о госте, у которого спросили, сколько ложек сахара насыпать ему в чай, и который ответил: «Восемь. Я не люблю очень сладкий». Послушайте, Анатолий, вы мне надоели!..
Я чувствовала, что время, отведенное Витяней для его конспиративных дел, из-за которых, собственно, я и была сослана в ресторан, истекало. Тот факт, что этот хмырь по-прежнему сидел напротив и с удручающим упорством пил из меня кровь, однозначно свидетельствовал, что Витяня все еще где-то гуляет. Иначе к чему был весь этот ресторанный допрос с гастрономическим пристрастием? С другой стороны, тактика, которой я придерживалась в навязанной мне беседе, была настолько примитивной, бездарной и, главное, лишенной хоть каких-нибудь перспектив, что мне и самой становилось не по себе. В голову не приходил даже классический женский вопрос: «А что потом?» Потому что ответ я знала
Я бы оч-чень хотел («оч-чень» он произнес именно так, словно причмокивал в предвкушении маминого обеда с блинчиками), чтобы вы правильно поняли ситуацию От этого многое зависит. И прежде всеговаша личная судьба. Не могу поверить в то, что она вас не волнует.
Она меня волнует даже больше, чем вы можете вообразить, вставила я.
Ну вот. Тогда прошу вас взвесить следующие обстоятельства. Ресторан оцеплен, все подходы к Ратушной площади контролируются специальными нарядами. Мне важно знать: куда отправился Мишин, а также куда и когда он должен вернуться? Сюда? Или вы договорились о другом месте встречи? Где это место? На который час вы назначили рандеву? Если вы сейчас не ответите мне, то автоматически возьмете на себя ответственность за все, что может произойти
То есть если завтра кто-нибудь оторвет яйца Густаву Гусаку, в этом тоже буду виновата я?
Оставьте в покое Гусака! поморщился Анатолий. Но если кто-нибудь из тех молодых ребят, что стоят сейчас в оцеплении, а среди них есть и женатые люди, отцы семейств, кормильцы, можно сказать, получит пулю в лоб от вашего дружка, эта жертва будет на вашей совести. Подумайте как следует, Валентина Васильевна, и ответьте мне
Возможно, загни он такую тираду пару месяцев назад, я бы еще поверила в его довольно убедительный гражданский пафос. Но сейчас Я знала, что обречена. Говорю об этом без всякого вставания на цыпочки. Тем, кто читает эти строки, вполне может показаться, что слово «обречена» вырвано из какой-нибудь советской мелодрамы первых послевоенных лет и пышет этаким демонстративным героизмом. На самом же деле я произнесла его про себя с ощущением ужасной, окончательной усталости. В конце концов, если в течение определенного отрезка времени методично и целенаправленно готовить человека к смерти, то даже самый отчаянный жизнелюб и оптимист постепенно привыкнет к этой противоестественной перспективе, и сама смерть уже не будет представляться ему чем-то немыслимым. Это как покупать в кассе «Аэрофлота» билет на Тамбов, в котором точно указана дата вылета. Вам же не кажется странным, что вы вылетаете именно в этот день. А если бы на таких же билетах с небрежно прорезанным аппендиксом цены проставлялась точная дата вашей смерти, а вместо номера рейсаадрес организации, где приговор будет приведен в исполнение? В первый разневообразимо, дико, нелепо, в сотыйтревожно, дискомфортно, в тысячныйпривычно, нормально. Когда, говорите, умирать? Двадцатого?
Да, надежда подыхает последней, тут классики абсолютно правы. Но вся эта разномастная и в то же время удивительно однообразная по мыслям и выправке когорта начальников, дипломатов, офицеров, нелегалов и прочих явных и замаскированных под чугунные ворота Летнего сада сотрудников КГБ, с которыми мне пришлось столкнуться за эти проклятые месяцы, обладала, помимо прочего, удивительным свойствомспособностью убивать не только людей, но и надежды. Даже самые скромные и невинные. После того как только вмешательство судьбы в образе Пржесмицкого и Вшолы помешало Петру Петровичу пристрелить меня, как корабельную крысу, на сухогрузе «Камчатка», я перестала им верить окончательно. Помогать Анатолию в сложившейся ситуации было все равно что собственными руками надевать петлю себе на шею. Как видите, даже у обреченных остаются (правда, весьма своеобразные, чтобы не сказать жалкие) представления о собственном достоинстве.
Вы все сказали, Анатолий? вежливо спросила я, ковыряя десертной ложкой шоколадный торт, которому на роду было написано остаться недоеденным. Теперь послушайте меня. Я не только не знаю, о ком вы говорите, мне, как я уже заметила выше, даже непонятно, какого хрена вы тут расселись и пудрите мне мозги своими расспросами! На каком основании вы не даете девушке докушать этот замечательный торт?!
(При упоминании о торте меня слегка замутило.)
Мы теряем время, Валентина Васильевна прилипала старался держать себя в руках. Я предлагаю вам честный договор. Обещаю сделать все возможное, чтобы помочь вам выпутаться из беды, в которую вы попали
А по чьей милости я в нее попала, а?.. меня как кипятком ошпарила мысль, что разыгрывать из себя в тактических целях истеричку, нет уже никакой необходимости: нервы гудели, как высоковольтная ЛЭП. Да кто ты такой, твою мать?!.
Спокойней, Валентина Васильевна, спокойней! Анатолий предостерегающе вытянул указательный палец.
являешься сюда, разыгрываешь из себя, быдло замоскворецкое, хабал несчастный, лимита недоделанная, этакого Рихарда Зорге и еще предлагаешь мне долбаные сделки?! Да я
В этот кульминационный момент мои нервы, видимо, окончательно сдали, ибо я непроизвольно, в полном тумане, сделала то, чего никогда не делала раньше. Это было как наитие, как бурный выплеск накопившейся боли, ярости и обиды. Здоровенный кус шоколадного торта, который я еще минуту назад причисляла к разряду безнадежно невостребованных, каким-то странным образом очутился в моей руке. Кто-то невидимый, но, вероятнее всего, такой же донельзя обозленный, привел ее в движениеи через долю секунды корректное, невозмутимое лицо Анатолия (несостоявшегося Абрама), а также лацканы его вполне приличного пиджака, выданного, возможно, в гардеробной Лубянки, оказались сплошь в шоколадном креме, вишневом сиропе и разноцветных цукатах. Зрелище было настолько живописным, а главное, неожиданным (воистину человек не ведает, что творит), что я разразилась истерическим, ухающим хохотом. Точно оголодавший филин. Это была последняя точка. Даже не точкавосклицательный знак. Внутри у меня сорвались все тормоза, я летела под откос с легким сердцем и затуманенными мозгами камикадзе. Мне было легко, смешно и беззаботно, я просто забыла обо всем на свете. О том, кто я такая, как оказалась в ресторане, что этому предшествовало, гражданкой какой страны являюсь, что мне грозитрасстрел, групповое изнасилование или премия Ленинского комсомола Я видела только разукрашенную, смешно хлопающую цукатными ресницами физиономию, похожую на рожу продавца воздушных шаров из «Трех толстяков» Олеши, и продолжала истерически хохотать.
Завершающий штрих этого шизофренического всплеска был нанесен в последнюю секунду: вспомнив вдруг, что торт был подан на очень красивой керамической тарелке вишневого цвета, я подхватила ее за донышко и энергичным жестом почтовой служащей припечатала шоколадную маску посланца КГБ, которую сотворила собственными руками за две секунды до этого.
В то же мгновение к столику подлетел официант в черном смокинге и захлопотал с салфеткой над Анатолием.