Хуже всего было с цветами.
Элизабет любила дикие цветы, а вот культивированные терпеть не могла. Больше всего она ненавидела хризантемы. Но хризантемы были в каждом букете, в каждом венке. И цветочная композиция с уродливой золоченой надписью «От дочери», заказанная по телефону, почти вся сплошь состояла из хризантем. Лучше бы там были фиалки и незабудки, горечавка и донник, тысячелистник и наперстянка, лютики, вероника и люпины
«Как выразить мою любовь, бескрайнюю любовь к тебе? Словами? Нет, слова пусты, они избиты и мертвы. Пусть скажет о любви рассвет, и солнца луч, и синь небес».
Шел дождь. Торжественно-печальная процессия автомобилей проследовала на кладбище. Гроб установили внутри бетонной будкиэти сооружения кладбищенские власти придумали для того, чтобы сделать проводы в мир иной максимально комфортными для провожающих. Будка была выкрашена в травянисто-зеленый цвет, внутри пахло сыростью и затхлостью. Скорбящие, частью друзья Байрона, частью враги, выстроились рядами позади двух стульев, стоящих у гроба. На одном из стульев сидела Элизабет, на другомМэтью Пирсон. Друзья и враги у Байрона имелись, что же касается родных, то, кроме дочери, у него было лишь несколько кузенов, которые жили так далеко, что их прибытие на похороны даже не рассматривалось.
Элизабет молча слушала банальные слова священника. Она не знала про существование бетонной будки, думала, что будет стоять под трепещущим на ветру тентом. Ей бы хотелось и вовсе стоять под дождем, чувствовать его на своем лице. В дожде есть поэзия, он приносит умиротворение и покой. В бетонной будкетолько безразличие и смерть.
Прах к праху
Нет, только не прах. Мой отец никогда не станет прахом. Он станет ветром. Проезжая по ночным холмам, вы услышите его голос. Он будет говорить с вами сквозь открытые окна автомобилей, он расскажет вам множество удивительных историй. Он станет ветром, мой отец!
Священник протянул ей цветокконечно же, хризантему. Она поднялась и бережно положила цветок на гроб. «Вот тебе колокольчик, отец. Я сорвала его на лугу, к югу от города. Сорвала, потому что он напомнил мне твои глазанежные, глубокие, понимающиеглаза, которые я никогда больше не увижу»
Мэтью стоял рядом с ней.
Элизабет, милая, ты в порядке?
Да. Она смотрела ему в лицо. Твои глаза тоже похожи на колокольчики.
Он взял ее за руку.
Пошли, Элизабет. Нам пора.
Притихший Дом Дикенсонов дремал под дождем. Байрон и Элизабет некоторое время назад уволили всех слуг, только дважды в неделю приходила уборщица. Мэтью помог Элизабет выйти из машины и проводил до порога.
Для меня невыносимо оставлять тебя сегодня, сказал он, но по отношению к компании было бы нечестно пропустить аукцион Шварца и Берхарда.
Почему же ты не отправишь кого-нибудь вместо тебя?
Потому что нельзя рисковать. У компании не так много денег, а купить надо именно то, что необходимо. Не грусти, это всего на два дня.
Два дня Как два столетия. Она изо всех сил постаралась изобразить храбрую улыбку. Ну что ж, надо так надо поезжай.
Вот что мы сделаем. Я попрошу миссис Бартон прийти и побыть с тобой, хотя сегодня не ее день. Но
Ничего подобного ты не сделаешь! Если я захочу послушать банальности, то включу телевизор. Уезжай скорее. Я же не маленькая девочка.
Ну, хорошо. Я остановлюсь в отеле «Уилтон». Если что, сразу звони. И он поцеловал ее на прощание.
Пока, тихо сказала Элизабет.
Беда в том, что на самом деле она была маленькая девочка.
Проводив взглядом машину, она вошла в дом, сняла шляпу и пальто. Не глядя по сторонам, прошла в гостиную и поднялась по лестнице в свою комнату. Окна были открыты, и занавески промокли от дождя. Небольшой относительно современный письменный стол, за которым она писала стихи и в ящике которого их прятала, стоял возле антикварной кровати, по возрасту превосходившей дом. На подушке лежала открытая книгаона тоже была старше, чем дом: «Сонеты» Элизабет Баррет Браунинг. Элизабет села на кровать, взяла книгу и прикоснулась к поблекшим буквам «Как когда-то Электра урну с прахом, подняла я торжественное сердце и к ногам твоим высыпала пепел. Этой скорби во мне сейчас так многопосмотри, как пылают эти угли, красный цвет пробивается сквозь серый».
Наконец-то Элизабет смогла заплакать. Она лежала на кровати поверх шелкового покрывала. Свет дня плавно перетек в сумерки, и вот уже в комнату на цыпочках вошла ночь. Около полуночи дождь прекратился, взошли звезды. Лежа на спине, Элизабет видела их в оконном проеме. Сосчитала драгоценные камни в поясе Ориона, провела взглядом по хвосту Малого Пса, ощутила туманную магию Волос Вероники. И наконец заснула.
Ответы на свои вопросы она нашла в теплом сиянии раннего солнца, в сладком дуновении утреннего ветра, и выбросила вчерашний день из головы. «Встав из утренней постели, я пойду навстречу дню. Я пойду туда, где город ветром солнечным омыт. Брызги солнца колют кожу, будоражат и манят. Мрак и прах для тех, кто верит в миф о смерти. Смерти нет».
Она шла по аллее в тени кленов, чьи кроны пели чудесные песни, шелестя на ветру. На станции она села на электричку в девять сорок пять, в городе оказалась чуть позже полудня и решила пока не ехать в отель «Уилтон». Она отправится туда позже, когда Мэтью вернется с аукциона. Это гораздо лучше, чем сидеть и ждать его в пустом номере, как перепуганная маленькая девочка. Тем более что она хорошо знает город, не так ли? О да, спасибо, вполне хорошо.
Элизабет зашла в небольшое кафе, съела чизбургер и выпила стакан молока. Потом купила билет на дневной спектакль из двух частей. Первая часть была про девушку, которая встретила свою любовь на одном из островов Тихого океана, втораяпро Моисея. Обе ей очень понравились. Выйдя на улицу, она обнаружила, что уже вечерну, не совсем вечер, на востоке еще виднелись проблески дневного света. И все же, не тот час, чтобы в одиночку разгуливать по улицам большого города.
Элизабет легко нашла «Уилтон», она бывала в нем раньше с отцом. Долгие годы Дикенсоны останавливались здесь, когда дела приводили их в город, здесь всегда ночевали и руководящие работники комбината. Элизабет помнила, каким роскошным когда-то было лобби отеляс толстыми коврами и большими уютными креслами с бархатной обивкой. Теперь же, хотя кресла и ковры никуда не делись, лобби выглядело обшарпанным, дешевым и безнадежно устаревшим. Как будто с тех пор, как она сюда приезжала в последний раз, прошло не несколько лет, а целое столетие.
В лобби никого не было. И за стойкой рецепции ее никто не встретил. Ну что ж, она прекрасно знала, где хранится книга регистрации. Она быстро заглянет туда, только и всего. Где же его фамилия? А, вот она или нет? Написано как-то странно. Но кто еще это может быть, если не он? Напротив фамилии значилосьномер триста четыре.
Лифт поднял ее наверх, и скоро она уже пересекала холл, застеленный ковром. Ковер был потертый, стены отчаянно нуждались в покраске. Нужный номер находился в самом конце. Прежде чем Элизабет успела подойти к нему, дверь распахнулась, и в холл вышла молодая женщина с ярко-рыжими волосами.
Женщина как будто только что сошла с конвейера завода, где таких, как она, собирают, как новые «форды» или «шевроле». Увидев ее, Элизабет сразу почувствовала себя неуклюжей, неуместной и инстинктивно прижалась спиной к стене. Много лет спустя, вспоминая эту минуту, она представляла себя существом из прошлого, кем-то вроде Эмили Дикинсон, которой внезапно продемонстрировали некий аккуратно упакованный аппарат, какого она не могла увидеть даже в самом фантастическом сне. Возможно, в самой глубине сознания, куда не добралась игра в маленькую девочку, Элизабет действительно впервые почувствовала себя выпавшей из времени. Ведь когда еще могла начаться вся эта путаница?
Молодая женщина не смотрела на Элизабет. Она ее просто не видела. С тем же успехом Элизабет могла быть картиной на стене, ростовым портретом высокой стройной девушки с обманчиво строгим выражением лица, голубыми глазами и изумленным детским взглядом. А вот мужчина, который стоял в дверях номератот самый, которого Элизабет собиралась (хотя теперь уже не собиралась) навеститьпрекрасно ее видел. Он вышел в холлв сером костюме, встревоженный, с алым отпечатком помады на щеке.
Элизабет, я никак не мог подумать, что ты начал он, запнулся. Что с тобой? Ты выглядишь странно.
Портрет Элизабет Дикенсон не шелохнулся.
Мэтью беспомощно стоял перед портретом.
Лиз, со мной произошла одна из тех невероятных историй, которые случаются, когда ничего подобного не ждешь, наконец заговорил он. Разбирая старую корреспонденцию, я наткнулся на письмо с логотипом «Уилтона» и, естественно, подумал, что это вполне респектабельный отель. Я даже не представлял, что он превратился в настоящую дыру, пока не увидел все это собственными глазами, а ведь я уже заплатил за две ночи вперед. Один из коридорных сказал мне, что никто из нашей компании здесь не останавливался, но я все-таки решил рискнуть. Я даже вообразить не мог, что они что они пришлют мне проститутку.
Портрет оставался неподвижным.
Заходи и садись, Лиз. Ты же бледная, как привидение. Поверь, это совсем не то, что ты думаешь, и не имеет к нам никакого отношения
Портрет ожил и превратился в девушку. Девушка повернулась и пошла прочь. Мэтью следовал за ней до лифта, отчаянно доказывая, что все не так, что она ошибается, и при этом след помады на его щеке разгорался все ярче и ярче. Элизабет вошла в лифт и молча смотрела, как двери, закрываясь, стирают его страдальческое лицо. Часом позже, садясь в поезд, следующий в Свит Кловер, она навсегда оставила на перроне маленькую девочку, которой когда-то была.
Дом Дикенсонов, задраив все двери для внешнего мира, встал на якорь, как большой корабль посреди реки времени.
Элизабет Дикенсон сидела в вольтеровском кресле у холодного камина. Телефон звонил, наверное, десять раз подряд, но она не подняла трубку.
Вскоре звонки прекратились, потом начались снова. Элизабет не шелохнулась.
Рядом на табуретке для ног стоял поднос, на немтарелка с остатками тоста, которым она позавтракала, и полчашки остывшего кофе. Часы показывали четыре-шестнадцать. Значит, сейчас день. Первый день после женщины с рыжими волосами.
На подъездной дорожке взвизгнули шины, хлопнула дверца автомобиля. Телефон, наконец, замолчал, но начал звенеть дверной звонок. Он звонил, звонил и звонил.
Я знаю, что это ты, Мэтт, прошептала Элизабет. Уходи. Пожалуйста, уходи!
Звон прекратился. Его сменил стук медного дверного молока. Бесплотная душа Элизабет бросилась в холл и ухватилась за защелку, изо всех сил стараясь сдвинуть ее и отпереть дверь. Но сил не хватало. «Помоги мне, помоги же! кричала она той себе, что осталась в комнате. Еще мгновениеи он уйдет, и тогда будет поздно!»
Но тело, управляемое разумом, не двинулось с места.
«Почему ты хочешь, чтобы он ушел? Потому что ты видела в нем отца, и значит то, что он сделалвдвойне отвратительно? Или потому, что в глубине души ищешь повод навсегда затвориться в этом доме и писать свои стихи?»
Элизабет Джорджина Дикинсон не ответила.
Стук в дверь умолк. Хлопнула дверца автомобиля. Еще раз взвизгнули шины.
Тишина.
Элизабет встала, подошла к резному бюро в стиле шератон, взяла телефонную трубку и набрала номер конторы Кертиса Хэннока.
Это Элизабет Дикенсон, сказала она секретарше. Извините, вы пытались связаться со мной сегодня?
О да, мисс Дикенсон. По правде говоря, звонили битый день. Пожалуйста, останьтесь на линиимистер Хэннок хочет с вами поговорить.
Элизабет? Где же, прости меня Господи, ты бродила, девочка моя?
Это неважно. Что вы хотели, мистер Хэннок?
Конечно, увидеть тебя, а как иначе я смогу прочитать тебе завещание отца? Что, если я заеду завтра примерно в полтретьего?
Хорошо. Мне надо связаться с кем-нибудь еще?
Нет. Это касается тебя одной. Значит, в два тридцать, договорились? Береги себя, девочка.
Элизабет повесила трубку и постояла немного, глядя в стену. Наверное, пора готовить ужин. Она прошла на кухню, пожарила яичницу с беконом и сварила кофе. Кухня, огромная, обставленная по-современному, с множеством блестящих аппаратов, была, как другой мирмир, совершенно ей чуждый. Байрон переоборудовал кухню по полной программе, но надо отдать ему должное: ничего из старой мебели и предметов, купленных еще во времена Теодора Дикенсона, он не выбросил. Все это хранилось в подвале дома вместе с другими предметами разных эпох, которые Байрон, повинуясь здравому смыслу, заменил новыми.
Покончив с ужином, Элизабет вымыла посуду, вытерла ее и убрала в шкаф. Потом смотрела телевизор в библиотеке, не зажигая свет и не обращая внимания на время от времени звонивший телефон. Один раз позвонили в дверь, что она тоже проигнорировала. В половине одиннадцатого она отправилась в постель и долго лежала без сна в темноте своей спальни. Около трех часов утра усталость, наконец, взяла свое, и она уснула.
Кертис Хэннок появился ровно в полтретьего. Лысеющий, с острым взглядом, он сел напротив нее за большой чиппендейловский стол.
Мэтт попросил меня передать тебе вот это, он протянул ей конверт, который он взяла и тут же выронила. Он сказал, если ты не ответишь на письмо, он больше тебя не потревожит. Хочешь прочитать сейчас или позже?
Она не дотронулась до лежащего на столе конверта.
Позже.
Как знаешь. Хэннок открыл портфель, вытащил бумаги, разложил их и одну начал читать. Закончив, перешел к объяснениям. Это значит, что твой отец завещал тебе все, что имел, или, точнее, дом и комбинат. С сожалением должен сообщить, что его банковские сбережения полностью исчерпаны Хэннок поднял глаза. Что касается дома, то здесь все в порядкенет долгов по налогам, нет ипотеки, и право собственности бесспорно. С комбинатом другая история
Я хочу, чтобы вы его продали, перебила его Элизабет.
Попридержи коней, девочка. Дай мне сказать, а потом уже принимай решение. Сейчас, как ты, конечно же, знаешь, комбинат переживает не лучшие времена. И твой отец, как ты тоже знаешь, взял на работу Мэтта в надежде вдохнуть в компанию новую жизнь, сделать конкурентоспособной. Беда в том, что финансовое положение компании не позволило Байрону предоставить Мэтту достаточной свободы действий. Мэтт сделал все, что в его силах, но этого оказалось недостаточно. Я советовал твоему отцу занять денег на покупку нового оборудования, но он меня не послушал. Я бы посоветовал тебе, Элизабет, ровно то же самое, но, к счастью, сейчас в займах нет необходимости. За вычетом расходов на похороны и даже с учетом оплаты налога на наследство, страховая премия твоего отца составит около двадцати тысяч долларов, и все эти деньги теперь твои. Вложи все до цента в комбинат, девочка моя, дай Мэтту возможность вытянуть компанию из ямы! Клянусь, это самое разумное, самое правильное вложение и самая надежная гарантия стабильного будущего. Ужасная глупостьдаже допустить мысль о продаже компании!
Возможно, мистер Хэннок, но я все равно хочу, чтобы вы ее продали, и чем быстрее, тем лучше. Вырученные деньги, сколько бы их ни было, прошу приложить к страховке отца и высылать мне ежегодно на мое содержание. Разумеется, равными платежами.
Лицо Хэннока побагровело, ноздри затрепетали.
Черт возьми, Элизабет, ты же толковая девушка! При необходимости ты и сама могла бы управлять компанией, а уж с Мэттом в роли директора дела сразу пойдут на лад. Послушай моего совета, вложи деньги в комбинат и дай Мэтту карт-бланш. Ты перестанешь уходить в себя, снова почувствуешь вкус к жизни. Уж слишком ты замкнутая, девочка моя, и всегда такая была. А теперь подумай обо всем, как следует. Не знаю уж, чем там Мэтт так тебя обидел, но, по-моему, ты делаешь из мухи слона. Послушай меня, девочка, прости его. Забудь, и начните все с чистого листа.
Элизабет встала.
Простите, мистер Хэннок. Но я не могу.
Он собрал бумаги в портфель и тоже поднялся.
Мэтт, скорее всего, уволится, сама понимаешь. Он пожал плечами. Будем на связи, девочка.
Она проводила его до двери. Когда он повернулся, чтобы уйти, Элизабет тронула его локоть.
Как вы думаете Мэтт он найдет другую работу?
Хэннок посмотрел на нее в упор.
Наверное, сейчас уже поздно тревожиться об этом, правда? Внезапно глаза его наполнились состраданием. Да, да, конечно, он найдет работу. Береги себя, девочка моя.