Ах, вот оно что. Не было слышно хриплой ругани гарпий в небесах.
Холера отскочила в сторону еще до того, как успела сообразить, что это значит. Возможно, только это позволило ее скальпу не превратиться в грязную тряпку в чужих когтях.
В этот раз гарпии ринулись на нее парой, со стороны затылка, нарочно сложив крылья так, чтоб прорезать воздух без звука. Внезапный прыжок Холеры нарушил их безукоризненно выверенную охотничью траекторию, безотказно работающую на уличных котах, а протяжный гудок грузового аутовагена, ударивший мигом позже, заставил метнуться в сторону, судорожно загребая крыльями воздух. Эта ошибка стала для них роковой.
Та, что летела первой, врезалась со всего махну в стену дома, не успев выровнять полет. От страшного удара, сломавшего все кости в ее теле, ее голова лопнула, украсив фронтон жирной розово-серой кляксой. Почти беззвучно рухнув вниз, она задрожала в агонии, раскинув по тротуару колышущиеся веера грязно-серых перьев.
Ее ведомой повезло не больше. Пользуясь более выигрышным положением, она успела набрать пару локтей высоты, но это не облегчило ее судьбу. Гарпия серой кометой врезалась в окно второго этажа. Будь это дом на окраине Грейстэйла, она бы с легкостью пробила бычий пузырь, которым затянуто окно. Но здесь, в центре Броккенбурга, окна куда чаще сверкали стеклом. Разбрызгав по тротуару хрустальное крошево, гарпия забилась в раме, мгновенно превратившись в пучок окровавленных перьев.
Оставшаяся стая, истошно крича и орошая землю под собой пронзительно смердящим пометом, бросилась врассыпную. Гарпии не самые умные существа из всех, что населяют Брокк, но, наверно, самые осторожные. Увидев смерть двух товарок, они сочли за лучшее отказаться от заявленных на добычу претензий, вернувшись к более привычной охоте.
Вздохнуть с облегчением Холера так и не успела. Потому что отчетливо услышала крик через дорогу.
Одна из фигур, недавно еще беспомощно вертевшая головой, застыла в охотничьей стойке, указывая на нее пальцем. Новенькая. Услышала крики гарпий и безошибочно определила как направление, так и объект их ругательств.
Холера скрипнула зубами. Талантливая девочка. Если проживет достаточно долго, может, станет одной из старших ведьм в своем блохастом ковене
«Поздно! захотелось крикнуть ей, заглушив шум колес, Поздно, блохастые твари!»
Секунды, на которые они опоздали, отыскивая ее след, лишили погоню всякого смысла. Холера проскочила улицу когда телеги только лишь набирали ход, подчиняясь разгорающейся путеводной звезде, юной, как Венера[5], оттого их бег был не очень стремителен. Сейчас же они неслись по улице почти полным ходом, единым дребезжащим потоком. Сунуться в него не рискнул бы даже человек, наделенный самоуверенностью индюка и ловкостью пантеры.
Что ж, подумала Холера, будет даже забавно, если они попробуют. Определенно, ей доставит удовольствие наблюдать, как Ланцетта и эта ее ручная сучка катаются по мостовой с размозженными ногами.
Глядя на их растерянные лица, Холера не смогла сдержаться. Ее утробу жгло изнутри тысячью раскаленных серебряных иголочек.
Отлижите друг дружке, псины! ликующе крикнула она через дорогу, сопроводив слова коротким жестом, для которого ей понадобились четыре пальца и язык, жестом, часто используемым в «Котле», за который и в лучшие времена можно было расплатиться несколькими клочьями вырванных волос или славным синяком под глазом.
Наверно, лучше ей было смолчать. Потому что Ланцетта вдруг вскинула голову в ее направлении и быстро вытянула вперед руку. Так, словно ловила растопыренной ладонью невидимый мяч. Это движение не выглядело угрожающим, однако у Холеры вдруг противным образом заныли коленки. Махткрафт не случайно относится к четырем тайным искусствам, азы которых начинают постигать лишь на четвертом круге. Человек, владеющий Махткрафтом, способный управлять течениями мировых энергий, в силах сотворить со своим недругом множество самых разных вещей. Столь неприятных, что разорванное ухо на их фоне, пожалуй, покажется недостойной упоминания мелочью.
Может швырнуть его о стену с такой силой, словно телом несчастного запустили из катапульты, раздавив всмятку все внутренности. Может превратить в горсть сухой золы, раскалив тело точно в кузнечном горне. Или обречь на мучительную смерть в вихре ослепительных искр, превращающих человека в медленно чернеющую куклу, что дергается в смертельном беззвучном танце. В распоряжении Махткрафта множество энергий, даже названия которых были неизвестны Холере, и каждая из них могла обернуться страшным оружием.
Что-то около года назад одна ведьма с четвертого круга, влившая в себя столько вина с мандрагорой, что едва держалась на ногах, имела неосторожность отпустить в «Котле» шутку про фон Друденхаусов. Не подозревая, что за спиной у нее стоит сама Вера Вариолла, магистр «Сучьей Баталии». Вариолла не стала призывать на голову обидчицы молний и уж конечно не сочла нужным вызывать ее на дуэль. Вместо этого, как говорят свидетельницы, Вариолла задумчиво кивнула сама себе и резко открыла свой изящный кружевной парасоль[6]. Нелепый жест, учитывая, что солнце в Броккенбург не заглядывало по меньше мере лет шестьсот, но фон Друденхаусы, говорят, всегда были чудаковаты.
А секундой позже зубы незадачливой шутницы превратились в горсть картечи, ударившей во все стороны сразу. Обезглавленное тело осело, заливая комнату кровью, и только тогда все поняли, зачем Вариолла взяла с собой старомодный зонт
Едва ли Ланцетта способна была проворачивать фокусы, подобные этому. Скорее всего, нахваталась обрывков у старших подруг, но Холера стиснула зубы, будто рефлекторно пытаясь удержать их на своих местах.
Ланцетта коротко махнула рукой, стряхивая с пальцев воображаемую воду. Ничего не произошло. Ни искры, ни пламени, даже уцелевшие серьги не дернулись на своих местах. Холера открыла было рот, чтобы швырнуть в сторону опростоволосившейся волчицы какое-нибудь особо изощренное ругательство, пройдясь заодно по странным вкусам ее бабки, но вдруг ощутила, как сам собой онемел язык.
Зеленая звезда лихтофора погасла. Беззвучно, словно ее задуло ветром. А когда мгновением позже загорелась вновь, была уже не зеленой, как изумруд, а красной, как непролитая кровь.
Красной, сучья мать! Красной!
Холера еще не успела сообразить, что это значит, а десятки возничих уже натянули поводья, заставляя останавливаться свои разбитые трухлявые телеги. Полноводный поток, катившийся по улице и казавшийся неостановимым, стал быстро слабеть. Бурная река стремительно превращалась в ручей. Холера едва не взвыла в голос, поняв, что происходит.
Ланцетте не нужен был Махткрафт. Лишь старая добрая Гоэтия, наука управления демонами. Эта сука просто-напросто заговорила демона внутри лихтофора! Узнала его истинное имя, пробила брешь в его магической обороне и обрела над ним власть, переманив на свою сторону. Мало того, сделала это так запросто, словно задула свечу на праздничном пироге!
Холера оскалилась, ощутив себя обманутой. Уж конечно уличным лихтофором управлял не Вельзевул и не Люцифер, и уж наверняка не один из тысяч адских графов, губернаторов и баронов. В сущности, для этой простой работы сгодился бы любой мелкий демон, один из сонма адских сущностей, владеющий малой толикой сил. Но то, как быстро Ланцетта с ним справилась, говорило о многом.
Прежде всего о том, что времени у нее, Холеры, осталось с половину ногтя. Подчиняясь натянутым поводьям, лошади стали замедлять бег, пронзительно заскрипели прикручиваемые тормоза, отчего полноводный уличный поток мгновенно обмелел, превратившись в ручей. Еще полминуты, и он сделается неподвижной стоячей протокой, сквозь которую, уже не обращая внимания на телеги, бросятся преследователи. Это значит
Холера резко протянула руку к лихтофору. Пора проверить собственные знания, подчерпнутые за полгода обучения в третьем круге. И молится всем владыкам ада, чтобы их оказалось достаточно.
Сосредоточиться было чертовски сложно. Сердце, сорванное со своего места долгим бегом, дребезжало где-то в желудке. По всему телу, распространяясь от раскаленного уха, ползли ядовитые муравьи боли. Но Холера мысленно выключила эти ощущения из спектра доступных ей чувств, сконцентрировавшись на небольшой коробочке, висящей над улицей. Протянула к ней невидимую мысленную бечевку и
Удача! Она даже не успела обрадоваться, так ее трясло от волнения.
Демон и в самом деле был мелкий, не обладавший и толиккой того страха, которым обладали его старшие собратья. Жалкий комок меоноплазмы, съежившийся внутри железной коробки, точно моллюск в раковине. И сам похож на моллюска, маленькое слабо ворочающееся тельце в окружении изгибающихся усиков и ложноножек. Сущее ничтожество, навеки заточенное в своей крошечной тюрьме, способное лишь моргать светом. По сравнению с могуществом губернатора Марбаса, владетелем ее души, он был не сильнее мокрицы.
Но все же Холера заставила себя быть осторожной. Демоны коварны и хитры, такова их природа. Одержимые извечной злостью, питаемой пламенем ада, они никогда не упустят возможности причинить заклинателю вред. Даже самые мелкие из них, не обладающие реальной силой, способны одурачить, обвести вокруг пальца, заставить сделать ошибку. И тогда
Она вдруг вспомнила Мерлузу, юную ведьму с заячьей губой, которую мельком знала еще со времен второго круга. Мерлузе не суждено было закончить обучения в Брокке, но для многих других ведьм ее пример стал столь поучителен, что имя это нет-нет, да и звучало в учебных аудиториях даже спустя несколько лет. На практическом занятии по Гоэтии, закрепляющим цикл лекций мейстера Касселера, Мерлуза должна была мысленно проникнуть в устройство обычной музыкальной шкатулки, стоявшей на лекторской кафедре, чтобы восстановить гармонику звучания. Демон, запертый в ней, барахлил, не то от старости, не то от скверного нрава, отчего музыкальный механизм отчаянно фальшивил во вступлении.
Демон был мелкий, самого заурядного свойства, однако Мерлуза нарушила заповедь мейстера Касселера, требовавшего даже к самой мелкой адской сущности относится с таким почтением, будто перед тобой сам герцог Вельзевул собственной персоной. Она неверно прочла его имя, неверно оценила сложную паутину внутреннего устройства, неверно выбрала формулировку для приказа
Демон из музыкальной шкатулки не отличался ни силой, ни могуществом, но четвертую ошибку он совершить Мерлузе не дал. Холера вспомнила оглушительный хлопок, от которого на головы сидящим в аудитории ведьмам посылались хлопья штукатурки. И общий испуганный выдох, когда последствия совершенных ошибок стали очевидны.
Один глаз Мерлузы сделался хрустальным и лопнул прямо в глазнице. Другой вытек наружу потоком расплавленной меди. Волосы обратились всаженными в череп рыбными костями, а губы сплавились воедино. А когда ее череп лопнул, вышибив с хлопком височные кости, сделалось видно, что его содержимое превратилось в ком шерстяной пряжи.
Даже в самом мелком и ничтожном демоне горит адская искра, способная легко погубить неосторожно прикоснувшегося к ней. Это и случилось с Мерлузой. Единственным, что уцелело на ее лице, оказался нос. Выпустив пяток щупалец, он поспешно пополз прочь от мертвого тела, стремясь забиться в ближайшую мышиную нору
Холера вспомнила его, этот нос, мысленно прикасаясь к демону внутри лихтофора. Должно быть, бесцеремонное прикосновение Ланцетты оглушило его, он забился в угол коробки, слабо шевеля усиками из меоноплазмы. Но Холера не испытывала к нему жалости. По правде сказать, из всех существ, населяющих Броккенбург, она испытывала жалость лишь к себе.
Segðu nafn þitt! приказала она отрывисто, Hvaða öfl stjórnarðu?
Наречие ада немилосердно резало язык и нёбо, словно она пыталась прожевать горсть толченого стекла, отравляло воздух во рту, превращая его в тошнотворные миазмы. Но Холера знала, до чего важно соблюсти все вплоть до мельчайших правил пунктуации. Даже ошибка в интонации может привести к самым скверным последствиям. Может, еще более скверным, чем заживо срезанный Ланцеттой с ее черепа скальп.
Hlýddu vilja mínum! Í nafni Satans!
Кажется, она перестаралась, едва не превратив перепуганного демона в мокрое пятно.
И в самом деле, жалкое существо. Она уже видела его суть, пространную паутину внутреннего устройства, похожую на неимоверно сложную печать. Бесчисленное множество линий, пересекающихся друг с другом и образующих геометрические фигуры, которые никогда не смогла бы нарисовать человеческая рука. Некоторые из этих фигур складывались в такие сочетания, что от одного их вида на глазном дне словно выступала кровавая роса, а кости черепа начинали сами собой дребезжать по швам. Холера знала, что глаз опытной ведьмы, скользя по этой карте дьявольской души, состоящей из призрачных сухожилий и кровеносных сосудов, способен многое сказать о демоне. Как бы она хотела сама обладать таким даром
Демона звали Аклерор и он был ничтожеством даже по адским меркам. Младший слуга барона Бармиела, который в свою очередь состоял в свите графа Каспиела, один из бесчисленного сонма духов, годящихся лишь для выполнения самых простых поручений. Однако, чтобы подчинить его своей власти одного имени было мало. Будь здесь мейстер Касселер, один из лучших преподавателей кафедры Гоэтии, он мгновенно бы понял все устройство его души, разобравшись, какими словами дьявольского языка надо воздействовать на ее части, чтоб побудить к нужному эффекту. Для Холеры это все было сродни месиву, бессмысленному, как отпечатки куриных лап в пыли.
Fylgdu pöntuninni! мысленно выкрикнула она, силясь вложить в этот крик всю жалкую крупицу сил, оставленную ей Марбасом, Fullur forgangur! Strax!
Демон взвизгнул от боли, заметавшись в своей ловушке. Команды, которые она отдала, были слишком поспешны, слишком грубы. Нарушили на невидимом уровне тончайшие струны его структуры. Холера на миг сама ощутила его боль, хоть и не испытала ничего кроме злорадства. Отменить, пока не стало поздно, немедленно отменить
Hætta við! Hætta við!..
Напряжение оказалось чрезмерным. Отрывисто взвизгнув, Аклерор лопнул, раздавленный ее волей, превратившись в липкую кляксу из меоноплазмы внутри пустой железной коробки. Глазок лихтофора, служивший ему оконцем, брызнул сверху на брусчатку мелкой стеклянной крошкой, исторгнув из отверстия завиток черного дыма. Красная звезда беззвучно потухла.
Ох, блядство только и смогла пробормотать Холера.
Ослепший лихтофор, превратившийся в железный гроб для умершего в мучениях демона, уже не мог управлять уличным движением, однако, несмотря на это, груженые подводы стремительно останавливались. Преследовательницы не стали ждать, пока те полностью замрут, они уже не служили для них серьезным препятствием. Они бросились вперед молча, без охотничьих кличей и ругательств, пять или шесть смазанных в тумане серых теней. Они могли выглядеть призраками, но Холера знала, что скоро они станут очень вещественны. Ох, до сучьих чертиков вещественны
Бежать не имеет смысла. В узких переулках Броккенбурга у нее, быть может, и был шанс, но выбравшись на широкую улицу она сама выбрала свою участь. Она уже порядочно выбилась из сил, тяжелые подкованные ботинки могут сослужить неплохую службу, когда надо пнуть кого-то в промежность, но в бегстве не помощники.
Возможно, она спасется, заскочив в ближайшую лавку. Вшивые волчицы разъярены сверх всякой меры, однако, скорее всего, не осмелятся крушить имущество города. Пусть Броккенбург не имеет права отдавать под суд магистрата студенток ведьминского университета, в старых дряблых яйцах бургомистра Тотерфиша сохранилось достаточно силы, чтобы устроить им веселые деньки, даже если для этого придется обращаться к самому ректору. А значит
Над замершим потоком телег разнесся протяжный гудок. Оглушительно-громкий, такой же, как тот, что спугнул гарпий. Взгляд Холеры судорожно метнулся над застывшим потоком, пытаясь найти его источник, и почти тотчас нашел. Для этого не требовалось много труда, среди дряхлых телег, груженых сеном и бочками, роскошный аутоваген выделялся больше, чем изящно отделанная шкатулка для украшений на фоне облезлых крестьянских ларей и сундуков.
Высокий, как у кареты, кузов, отделанный резными панелями и полированной медью, покоился на восьми тяжелых колесах с литыми спицами, из его крыши, изгибаясь, торчало несколько труб, отдаленно напоминающих печные. Ни передка, ни козел у аутовагена не было, как не было и лошадей. Они были ему ни к чему. Заключенные в его чреве демоны придавали тяжелому экипажу больше сил, чем запряженная цугом шестерка молодых булонских жеребцов.