Кларк Эштон Смит
ПОСЛЕДНЕЕ ЗАКЛИНАНИЕ
Чародей Малигрис сидел в верхней комнате своей башни, выстроенной на коническом холме над сердцем Сузрана, столицы Посейдониса. Возведенная из темного камня, добытого из земных недр, крепкого и прочного, как легендарный адамант, эта башня нависала над всеми прочими, и далеко простирала свою тень на городские крыши и купола, подобно тому, как зловещая власть Малигриса простирала свою тьму на человеческие умы.
Теперь Малигрис был стар, и всего мрачного могущества его чар, всех ужасных или странных демонов под его властью, всего страха, что он вызывал в сердцах королей и прелатов, более не было достаточно, чтобы утолить черную скуку его дней. На своем стуле, сработанным из кости мастодонтов, со вставками ужасных загадочных рун из красных турмалинов и голубого хрусталя, он угрюмо смотрел через ромбовидное окно из красновато-желтого стекла.
Его седые брови были сведены в одну линию на коричневом пергаменте его лица, а его глаза под ними были холодными и зелеными как лед древних плавучих льдин; его борода, наполовину белая, наполовину тускло мерцающая черная, ниспадала почти до коленей и скрывала множество извивающихся змеей письмен, вытканных серебром поперек груди его фиолетовой мантии. Вокруг него были рассеяны все принадлежности его искусства; черепа людей и чудовищ; флаконы, заполненные черными или янтарными жидкостями, кощунственное использование которых не было известно никому, кроме него самого; маленькие барабаны из кожи стервятников и кроталы , сделанные из костей и зубов коркодрила, используемые в качестве сопровождения к определенным заклинаниям.
Мозаичный пол частично покрывали шкуры огромных черных и серебристых обезьян; а над дверью висела голова единорога, в которой обитал демон-фамилиар Малигриса, в облике коралловой змеи, с бледно-зеленым брюхом и пепельными пятнышками. Везде были сложены книги: древние тома, переплетенные в змеиную кожу с разъеденными патиной застежками, которые содержали ужасные знания Атлантиды, магические фигуры, черпавшие силу от демонов земли и луны, заклинания, которые преобразовывали или разлагали элементы; и руны из утраченного языка Гипербореи, которые, будучи произнесены вслух, были смертельнее, чем яд или мощнее, чем любое зелье.
Но, хотя эти вещи и сила, которую они содержали или символизировали, были ужасом для людей и предметом зависти для всех соперничающих чародеев, мысли Малигриса были темными, неумолимо меланхоличными и усталость заполняла его сердце, как пепел заполняет очаг, когда великий огонь умирает. Он сидел недвижимо и неуклонно размышлял, в то время как дневное солнце заходило над городом и морем вне города, било осенними лучами через окно зеленовато-желтого стекла, касалось его морщинистых рук своим призрачным золотом и зажигало рубины его колец, подобно демоническим глазам.
Но в его размышлениях не было ни света, ни огня; и отворачиваясь от серости настоящего, от темноты, которая приближалась, как неизбежное будущее, он брел назад среди теней памяти, словно слепой, который потерял солнце и везде тщетно ищет его. И все воспоминания времен, которые были полны золота и блеска, дней триумфа, которые были окрашены как жгучее пламя, багряный и фиолетовый цвет из роскошных имперских лет его расцвета, все они теперь были холодными, и тусклыми, и необычно увядшими, и попытка вспомнить это, была не большим, чем раздуванием тлеющих углей.
Затем Малигрис вернулся назад, к годам своей юности, к туманным, отдаленным, потрясающим годам, где, как далекая звезда, неизменным блеском все еще горело одно воспоминаниепамять о девушке Нилиссе, которую он любил во времена до жажды запретного знания, когда некромантическая власть вошла в его душу.
Он почти забыл ее за многие десятилетия, в бесчисленных заботах жизни, так причудливо разнообразной, настолько переполненной оккультными событиями и силами, сверхъестественными победами и опасностями; но теперь, при простой мысли об этом стройном и невинном ребенке, которая так нежно любила его, когда он также был молодым, и стройным, и наивным, и которая умерла от внезапной таинственной лихорадки накануне дня их свадьбы, мумиеподобный цвет его щек посетил призрак краски, и в глубине его очей появились искорки, похожие на свет похоронных свечей. В его грезах возникли невозвратные солнца юности, и он увидел заросшую миртом долину Мерос и поток Земандера, чьим вечно зеленеющим берегом он гулял вечерами с Нилиссой, наблюдая рождение летних звезд в небесах, потоке и глазах его возлюбленной.
Теперь, обращаясь к демонической змее, которая обитала в голове единорога, Малигрис говорил с низкой монотонной интонацией того, кто размышляет вслух:
Змея, в годы перед тем, как ты пришла ко мне и поселилась в голове единорога, я знал девушку, которая была прекрасной и хрупкой, как орхидеи джунглей, и которая умерла, как умирают орхидеиЗмея, не Малигрис ли я, в котором сосредоточено мастерство всех оккультных знаний, всего запретного владычества, с властью над духами земли, моря и воздуха, над солнечными и лунными демонами, над живым и мертвым? Раз я так желаю, разве не могу я вызвать девушку Нилиссу, в самом расцвете всей ее юности и красоты, и призвать ее из неизменных теней скрытой гробницы, чтобы она предстала передо мной в этой комнате, в вечерних лучах осеннего солнца?
Да, хозяин, ответила змея низким, но особенно проникновенным шипением, ТыМалигрис, и все чародейское или некромантическое могуществотвое, все заклинания, и чары, и магические фигуры известны тебе. Если ты так желаешь, возможно вызвать девушку Нилиссу из ее пристанища среди мертвых и созерцать ее снова, какой она была прежде, чем ее очарование познало хищный поцелуй червя.
Змея, хорошо ли это, подобающе ли это, что я должен вызывать ее таким образом?Не будет ли никакой утраты, и не будет ли никаких сожалений?
Змея казалась задумавшейся. Затем медленно и осторожно прошипела: Это подобающе для Малигрисасделать так, как он пожелает. Кто, кроме самого Малигриса, может решить, хороша или дурна эта вещь?
Другими словами, ты не будешь советовать мне? это было настолько же утверждением, так и вопросом, и змея не снизошла к дальнейшим высказываниям.
Малигрис недолгое время размышлял, подперев подбородок сжатыми ладонями. Потом он поднялся, медленными, не привычными к быстроте и уверенности движениями, которые контрастировали с его морщинами, и стал собирать, из разных уголков комнаты, с эбеновых полок, из шкатулок с замками из золота, меди или электрума, различные принадлежности, которые требовались для его магии.
Он начертил на полу подходящие круги, и, стоя в середине самого большого, он возжег кадильницы, содержащие соответствующее благовоние, и начал читать вслух, из длинного узкого свитка серого пергамента, пурпурные и киноварные руны ритуала, который вызывает покойных. Испарения из курильниц, синие, белые и фиолетовые, поднялись плотными облаками и быстро заполнили комнату постоянно извивающимися чередующимися колоннами, среди которых солнечный свет пропал и сменился сероватым неземным отблеском, бледным как свет лун, которые восходят из Леты.
Со сверхъестественной медлительностью, с нечеловеческой торжественностью, голос некроманта продолжал читать нараспев, подобно священнику, пока свиток не закончился, и последнее эхо не уменьшилось и не стихло в глухих загробных отзвуках. Тогда цветные пары рассеялись, как будто убрали складки занавеса. Но бледный неземной отблеск все еще заполнял комнату, и между Малигрисом и дверью, где склонялась голова единорога, стояло привидение Нилиссы, как она стояла во времена перед своей смертью, немного склонившись, как овеваемый ветрами цветок, и улыбаясь с трогательной беспечностью юности. Хрупкая, бледная, и одетая просто, с цветами анемонов в ее черных волосах, глазами, которые содержали новорожденную лазурь вешних небес, она была всем, что вспомнил Малигрис, и его вялое сердце оживилось со старой сладостной горячкой, когда он рассматривал ее.
ТыНилисса? спросил онНилисса, которую я любил в заросшей миртом долине Мерос, в золотые для сердца дни, которые ушли со всеми мертвыми эпохами в залив безвременья?
Да, я Нилисса, Ее голос был тем чистым и журчащим серебряным голосом, который так долго отдавался эхом в его памяти , Но, так или иначе, поскольку он пристально смотрел и слушал, здесь выросло крошечное сомнениесомнение, нелепое не менее, чем недопустимое, но, все же, настойчивое: была ли в целом это та же самая Нилисса, которую он знал? Не было ли некоего неуловимого изменения, слишком тонкого, чтобы назвать или определить, не забрали ли время и могила нечто отсутствующеенечто безымянное, что его магия не смогла возродить полностью?
Были ли глаза так же нежны, были ли черные волосы столь же блестящими, фигура столь же стройной и гибкой, как у девушки, которую он призывал? Он не был уверен, и за растущим сомнением последовала свинцовая тревога мрачным отчаянием, наполнившая его сердце мрачным отчаянием, словно пеплом. Его изучающий взгляд стал испытующим, требовательным и безжалостным, и, с каждой минутой, призрак все меньше и меньше был прекрасным подобием Нилиссы, каждую минуту губы и лоб были менее прекрасными, менее нежными в своих изгибах; стройная фигура стала худой, локоныобычного черного цвета, а шеяпросто бледной. Душа Малигрис снова заболела старостью, и безнадежностью, и гибелью его эфемерной надежды. Он больше не не мог верить любви, юности или красоте; и даже память об этих вещах была сомнительным миражом, вещью, которая могла быть или же не быть. Не было ничего кроме тени, серости и пыли, ничего, кроме пустой тьмы, холода и вцепившегося бремени невыносимой усталости, неизлечимого страдания.
Голосом, тонким и дрожащим, подобным призраку его бывшего голоса, он произнес заклинание, служащее для изгнания призванного фантома. Очертания Нилиссы растаяли в воздухе, как дым, и лунный отблеск, который окружал ее, сменился последними лучами солнца. Малигрис обернулся к змее и проговорил с меланхоличной укоризной:
Почему ты не предупредила меня?
Предупреждение помогло бы? последовал ответный вопрос. Все знание твое, Малигрис, за исключением этой единственной вещи; и никаким другим способом ты не мог бы научиться ей.
Какой вещи? вопросил чародей. Я не научился ничему, кроме тщеты мудрости, бессилия магии, ничтожности любви, и обманчивости памятиСкажи мне, почему я не смог вызвать к жизни ту же самую Нилиссу, которую я знал или думал, что знал?
Это действительно была Нилисса, которую ты вызвал и видел, ответила змея. Твоя некромантия была могущественной до сих пор; но никакое некромантическое заклинание не могло вызвать для тебя твою собственную утраченную юность или пылкое и бесхитростное сердце, которое любило Нилиссу или пылающий взор, который созерцал ее тогда. Это, мой хозяин, и было вещью, которой ты должен был научиться.
Примечания
1
Кроталыантичный ударный инструмент, вроде кастаньет.