Гамбит Маккабрея - Кирил Бонфильоли

Кирил БонфильолиГАМБИТ МАККАБРЕЯПосле вас с пистолетом

ОГОВОРКА

В этой книге нет ни слова правды. Рад сообщить, что я не знаком с теми, кто напоминает кого-либо из персонажей, и даже не слыхал о них. Все ониплод моего разгоряченного воображения, все до единого. В особенности это касается вымышленного рассказчика, чье единственное сходство со мной залегает на широте талии.

Я приношу свои извинения за то, что он говорит о торговле произведениями искусства. Да что вы, кое-кто из моих лучших друзей и т. д.

По-моему, к югу от Темзы существует некий образцовый околоток, но я его никогда не видел, разве чтомысленным взором, перед коим мне и хочется его сохранить. Единственная пивная под названием «Гроздь винограда» существует в бессмертной песне Грэйси Филдз об азиатских ландышах. Также полагаю, что в Ист-Энде некогда имелась лавка под названием «Электрика Мойхера», но свинобойни с таким названием мне не известны.

Трюк с использованием смотрового лючка в уборной для контрабанды героина действительно некогда применялся, но его давно «засекли», иначе я бы вам о нем не рассказывал. Он также старомоден, как автомобильные покрышки, фотоаппараты из Коулуна, выдолбленные бумеранги из Бендиго (Новый Южный Уэльс), «беременные» дамы из Амстердама, долгоиграющие пластинки, отпрессованные из пластилина ганджи, и даже пыльные ковры из Кашмира, перед доставкой грузополучателю требующие чуточку внимания в некой химчистке у Лондонского порта. То же относится и к прочим методам шалостей, тут описанным: умоляю, не дайте им соблазнить вас и не ступайте на преступную дорожку. Вы, может, и заяц, но «Старый Билл»крайне искусная черепаха.

Приношу извинения компании «Эр Франс»: все ее стюардессыпревосходные лингвисты. Многие даже понимают мой французский.

1Маккабрей готовится к встрече с Создателем

М-ДА, НУ ЧТО Жвот и все. Вот и ага. Жизнь у менябыла.

Итак, я допил виски, окинул еще одним последним любящим взором нагую Герцогиню и пролил, быть можетя уж и не упомню,  слезу жалости к себе, допустил, так сказать, это прощальное роскошество, после чего неловко воздвигся на ноги. Тяжелый и дружелюбный старый-добрый «смит-и-вессон» всеми своими каморами был заряжен смертоносными боеприпасами из мягкого свинца. Я немного отвел курок, отчего барабан проворачивается. Я его и провернул, прислушиваясь к быстрому и густому хмыканью собачки.

И снова сел.

Несколько минути уже слишком поздно: на донышке бутылки осталось чересчур мало скотча. Плещись там хотя бы одной жидкой унцией больше, я бы с ревом вырвался из своей вонючей берлоги, аки некий матерый гризли, однако ныне трезвость держала меня за глотку. Ибо я начал, изволите ли видеть, прикидывать, в какие именно части моего упитанного тела вопьются пули; какие кости треснут и какие осколки вышепомянутых костей разлетятся, вонзаясь в какие именно из моих нежнейших внутренних органов; а также сколь долго все это калеченье продлится, пока щедрая Смерть не отведет боль и не обмахнет своею дланью мои вежды, закрыв их навсегда.

Нет, секундочку, извините. Погодите-ка. Мне только что пришло на ум: вас может чуточку удивить, чего это ради Чарли Маккабрейядолжен готовиться к смерти в какой-то вонючей пещере под призором одной лишь нагой Герцогини, крупного револьвера и пустой бутылки из-под виски. Я отдаю себе отчет, что некоторые сочтут подобные обстоятельства необычными, а то и крайне причудливыми.

Вот, стало быть, что происходило, пока вы не явились. Тут начинают голенькие новорожденные читатели. Вот этот приятель, Я, понимаете ли,  достоп. Чарли Маккабрей (меня действительно окрестили Чарли),  кой естьили, скорее, есмьмил, богат, трусоват, любит поразвлечься и торгует искусством; кроме того, он балуется преступностью, чтобы отвлечься от геморроя. А вот эта фантастическая картина Гойи«Герцогиня Веллингтонская», коя в момент рисования себя по рассеянности забыла снова надеть трусики. Как и вообще-то все остальное свое облачение. Уважая чужую собственность настолько, что иногда я полагаю себя обязанным заботиться о ней собственнолично, я умыкнул сию картину из музея Прадо в Мадриде и лично же экспортировал оную в Нью-Мексико одному любящему искусство миллионеру. По прибытии я обнаружил любителя искусства свежеприконченным, а распутноокая вдовица уже раскидывала сети на его заместителя. Все пошло сикось-накось, как оно обычно и бывает, мои представления о развлечениях несколько поистрепались в манжетах, и потому я укоротил линии связикак выражались раньше генералыи направил стопы свои к Англии, дому и красотев означенной последовательности.

К тому времени Маккабрея уже тепло невзлюбили разновидные люди, и, спасаясь от жаркой и чуть ли не смертельной погони, я вынужден был пройти по голове своего испытанного головореза Джока, коему суждено было еще более неприятным манером окончить дни свои в зыбучих песках залива Моркам, Ланкашир. ЯМаккабрей то естьзабился в неиспользуемую охряную копь Уортон-Крэга (в том же Ланкашире), осознал, что гонители мои выследили меня и здесь, и пришел к выводу, что жизнь моя кончена. К тому времени я уже пребывал в достаточно расхристанном состоянии умственно и физически, а потому решился как можно крепче надраться, после чего с ревом выскочить из этой вонючей берлоги и прикончить, как минимум, Мартленда, у моих притеснителей главного.

Ага? Вопросы есть? Вот, стало быть, я, готовый явиться на свет божий и встретить неряшливую кончину, коя частенько на моих глазах поджидала других людей. Себя в этой роли я, как ни верти, представить не мог.

Ах дано. Что еще? Где тут ощутимая альтернатива?

Я перевернул бутылку и сцедил в рот еще три каплиили, быть может, четыре.

 Возьми себя в руки, Маккабрей,  сурово сказал себе я.  Ничто в жизни не подобало тебе так, как расставание с нею. Гораздо, гораздо лучше, что ты это делаешь сейчас. Ты готов, ты созрел для смерти. Тебе понравится там наверху.

«Наверху?  подумал я.  Гденаверху? Неужто обязательны в такое время шуточки?»

После чего я снова оглядел нарисованную Герцогиню: холст был прислонен к стене шурфа, и она улыбалась мне оттуда, точно целый хор Мон Лиз, сладострастно бесполая, эротичная лишь на том уровне, коего мне вовек не достичь. Хотя бог свидетель, я старался.

 О, ну что жочень хорошо,  сообщил ей я.

И подполз к устью шурфа. Снаружи не доносилось ни звука, ни движенья, но гонители моитам, это уж наверняка. Где им еще быть?

Я возник.

Вспыхнул ярчайший свет, однако необъяснимым образом нацелен он был не в меня, а в противоположном направлении. И осветил, соответственно, не меня, а смертельно бледного и насмерть перепуганного Мартленда. Что ж, по крайней мере, эту часть программы выполнить я сумел. Мартленд вперился в меня вдоль светового луча, руками производя настоятельное мельтешенье.

 Мартленд,  произнес я. Раньше за собой такого голоса я не замечал, но осознавал, что более чем в одном слове нужды не возникнет.

Он открыл рот. Похоже, это ему далось не без затруднений. Вероятно, собирался мне напомнить, что мы с ним учились в одной школе. У меня в сердце не отыскалось склонности пристрелить того, кто выглядит настолько жалко, но мой палец на спусковом крючке жил собственной жизнью. Револьвер жестко подскочил в руке, и от Мартлендовых брюк поднялось облачко пылипод самой ременной пряжкой.

Зачарованный, я не сводил с нее взора. Крови не былодаже входного отверстия не разглядеть. Мартленд озадаченно воззрился на менядаже, я бы сказал, возмущенно. Шлепнулся на задницу и посмотрел сердито и разочарованно. После чего принялся умиратьэто выглядело довольно ужасно, все тянулось и никак не заканчивалось, отчего мне стало хуже, чем было, и я просто не мог этого вынести, а потому выстрелил в него еще раз и еще, но, судя по всему, прекратить его умирания был не в силах.

Тот, кто управлял фонарем, наконец оторвался от сего зрелища и пригвоздил лучом меня. Я щелкнул курком еще раза три-четыребарабан был так же пуст, как сам Маккабрей,  три или четыре раза прямо в зияющее око света, потом что было мочи швырнул в него оружие; снова промазал.

 Мистер Маккабрей,  произнес вежливый американский голос.

Я резко развернулсяглаза мои раздирали тьму в клочья, а брюхо урчало, алкая прилета пуль.

 Нет, мистер Маккабрей,  продолжал голос.  Прошу вас, успокойтесь. Никто никого здесь сегодня больше не убьет. Все будет хорошо. Я не шучувсе действительно будет хорошо.

Вы даже вообразить себе не можете, какое это разочарованиесобраться с духом перед смертью, а потом в самый момент истины обнаружить, что сегодня не жарят. Я как-то вдруг поймал себя на том, что сижу и шумно рыдаю; всхлипы раздирали мне грудь, как пули, которым разодрать ее не довелось.

Мне дали фляжку виски, и меня стошнилоснова и снова, но в конечном счете хоть что-то удержать внутри мне удалось,  а потом со стороны Мартленда донесся тупой чпок глушителя, и звуки его умирания стихли, после чего женщина подняла меня на ноги и помогла спуститься по склону, перевела через дорогу, сквозь рощу Флигарт и к их палатке. Женщина была очень сильна и пахла старыми шубами. Я уснул, едва голова моя коснулась подстилки.

2Маккабрей обнаруживает, что Создатель не желает встречи с ним

ЖЕНЩИНА РАЗБУДИЛА МЕНЯ несколько мгновений спустя. Вообще-то мгновения, должно быть, растянулись в часы, ибо в палатку сочилась промозглая и замурзанная заря. Я рассерженно взвизгнул и снова зарылся в спальный мешок: он смердел гадкими полицайшами, но мне нравилосьв нем, по крайней мере, не было людей. Пробуждение мое женщина побудила, вцепившись мне в мочку двумя ногтямитрюк этот она, видимо, обнаружила в трудах лорда Баден-Пауэлла. (Не задумываетесь ли вы порой, чем бы зарабатывал Б.-П. на хлеб, живи он в наши дни? «Оксфам»? Корпус мира?)

Свой скаутский шеврон за Еду на Костре она, без сомнения, заслужила, ибо в тряские мои пальцы была убедительно вдвинута кружка с чаем явно не для «неженок». Лично я не испытываю неприязни к Сгущенному Молокуоно придает воодушевляющую крепкую густоту дешевому чаю, который время от времени согревает мне сердце.

Затем она заставила меня умыться и побриться (одолжив мне крошечную бритву с розовой пластиковой ручкой; такие называют «мяу»интересно, почему?), после чего показала мне, где располагается «Элсан»,и мы отправилисьза ручкучерез лесок туда, где у дороги был запаркован огромный американский трейлер. Мы взобрались внутрь. Внутри уже расположились двое. Один лежал на носилках, весь укрытый одеялом. Что ж, это, очевидно, Мартленд. К нему я ничего не испытал. Тогда, по крайней мере. Может, позже. Второй был американцемнес какую-то околесицу в радиопередатчик, а тот что-то крякал ему в ответ. Американец, как неявно мне помстилось, терпеливо кому-то втолковывал, что нужно связаться с кем-то и этот кто-то санкционирует кому-то еще я уж и не знаю что. С крякуном он был очень вежлив. Наконец он исполнил белиберду «вас-понял-прием-конец-связи», выключил все маленькие рукоятки и развернулся ко мне, ощерившись совершенно неспровоцированно, если учитывать, какая у нас рань стояла. Он оказался человеком по имени полковник Блюхер, с которым мы уже встречались. Хотя бить друг друга нам пока не доводилось.

 Доброе утро, мистер Маккабрей,  произнес он, все так же неспровоцированно щерясь.

 Хрю,  ответил я. Со мною по-прежнему заведомо было что-то не так, ибо я намеревался проявить чуть больше вежливости, однако «хрю»единственное, что у меня получилось.

Он поморгал, но, похоже, не обиделся.

 Мне очень, очень жаль, что пришлось поднимать вас ни свет ни заря, мистер Маккабрей, ибо, насколько я припоминаю, вы отнюдь не ранняя пташка. Должно быть, вы до сих пор утомлены?

На сей раз я был красноречивее.

 Хрюки-хрюк,  галантно произнес я. Ощущениестраннее не придумаешь: слова в голове высвечивались совершенно разборчиво, однако воспроизвести я мог лишь эту пародию на скотный двор. Озаботившись, я тяжело осел и поник главой на длани. Сочный чмок подо мной и некая комковатая мягкость заставили меня осознать, что уселся я на Мартленда. Взвизгнув, я снова подскочил. Блюхер показался мне встревоженным, поэтому я, естественно, попробовал его ударить, так? То есть в тот миг это казалось наиразумнейшим поступком. Однако мой неистовый замах лишь низвел меня физиономией в пол, и я снова расплакался. Нестерпимо хотелось к мамочке, но я знал, что она не придет,  она ни разу ко мне, знаете ли, не приходила, даже когда была жива. Из тех мамаш, кто полагает, будто Кристофер Робин убивает всех известных микробов. Эдакий литературный «Харпик».

Приблизившись, Блюхер обнял меня и помог встатьи тут, полагаю, я несколько возопил: мне примерещилось, что это Джок восстает из своей зыбучей могилы в трясине. Поэтому полковник извлек нечто из заднего кармана брюк и с гримасой бесконечного сострадания аккуратно двинул меня примерно в ухо. Стало гораздо лучше.

«Вас понял, конец связи»,  благодарно подумал я, и меня окутала славная тьма.

3Маккабрей приходит в сознание, если последнее можно так назвать

ПО СЕЙ ДЕНЬ МНЕ НЕВЕДОМО ни где я пришел в себя, ни вообще-то сколько времени провел я в разлуке со своими мыслительными способностями, господи их благослови. Но сдается мне, что в какой-то жуткой дыре на северо-западе Англии, вроде Престона, Вигана, а то и Чорли, упаси боже. Провал времени составлял недели три или четыре: мне подсказали ногти на ногах, которые никто и не подумал остричь. Ощущались они ужасно. Я сам ощущался в раздражении.

 У меня был Нервный Срыв,  раздраженно молвил я себе.  То, что бывает у тетушек к Рождеству.

Без движения я пролежал, как мне показалось, долго. Обмануть их, изволите ли видеть, кем бы ни были они, а себепредоставить время, дабы все обдумать. Вскорости, однако, стало ясно, что никаких их в комнате не наблюдается, а мне для споспешествования мышлению потребна жидкостьпобольше и поувесистее. Кроме того, я решил, что, поскольку меня оставили в живых, им, должно быть, от меня что-то нужно, и жидкость отнюдь не станет неразумным «квид про кво», что бы им там ни было нужно, если вы следите за ходом моей мысли. (Сами убедитесь: даже воспоминания о том времени мутят мою широкоизвестную ясность мыслетока.)

Еще один приступ мышления убедил меня, что раздобыть жидкость можно, лишь призвав ту мелоликую, черноформенную, кафкианскую полицайшу, что стоит на страже меня. Звонка для трезвона я не обнаружил, а потому выбрался из постели и нелепо уселся на пол, всхлипывая от ничтожной в своем бессилье ярости.

Мой маневр, надо полагать, привел в действие некую боевую музыку, ибо вращающиеся двери завращались, иначе отвратились,  и возник призрак. Я пристально его осмотрел. Он, бесспорно, представлял собой фотографический негатив мелоликой и черноформенной полицайши.

 Вы, бесспорно, представляете собой фотографический негатив,  осуждающе вскричал я.  Изыдьте!

Лик ее, изволите ли видеть, был глубочайше черного оттенка, а формаослепительно бела: всё не так. Она хихикнула, явив, что парадоксально, около сорока восьми крупных белых зубов.

 Не-а, дядя,  парировало это существо.  Не гативно. Я не недопроявленная, я неимущая.

Я вгляделсяона рекла правду. Сгребя в охапку, она снова уложила меня в постель (стыд-то какой!), и я убедился еще крепче, ибо нос мой оказался расплюснут одним из ее великолепных 100-ваттных лобовых прожекторов. Невзирая на поистраченное состояние (ох, ладно вам, я знаю, что это не то слово, но вы прекрасно меня поняли), я ощутил, как старина Адам беспрепятственно вздымается в моих чреслахи я не райского садовника имею в виду. Больше всего на свете мне хотелось выйти и убить ей дракона или двух: сама эта мысль была так прекрасна, что я снова заплакал.

Существо принесло мне жидкостидовольно жиденькой, но, бесспорно, алкогольсодержащей. Энох Пауэлл навсегда потерял мой голос. Я еще немного поплакал, довольно-таки наслаждаясь. Слезами, не поймите меня неверно, не жидкостью, которая вкусом своим напоминала молоко дохлой свиноматки. Вероятно, бурбон или что-то из того же разряда.

Гораздо позже, неимовернейше улыбаясь, она вошла снова и встала спиной к открытой двери.

 А вотк вам доктор Фарбштайн,  смачно хмыкнула она, словно все этоодна большая шутка. Огромный, жизнерадостный и бородатый малый просквозил мимо ее великолепного бюста (клянусь, тот зазвенел натянутой струной) и уселся на мою кровать. Малый искрился весельем.

 Ступайте прочь,  вяло пропищал я.  Я антисемит.

 Об этом надо было думать, пока вас не обрезали,  оживленно проревел он.

Заблудший солнечный лучик (быть может, мы все-таки и не на северо-западе Англии) высекал золотые искры из его бравой ассирийской бородки; Кингсли Эмис немедленно признал бы в них потеки яичного желтка, потребленного на завтрак, но яромантик, как вы, стоит думать, уже постигли, даже если не читали о моих предыдущих приключениях.

 Вы были изрядно нездоровы, знаете?  сообщил мне малый, стараясь не расплываться в улыбке, а говорить сурово и озабоченно.

 Я до сих пор изрядно нездоров,  отвечал я с достоинством,  а ногти у меня на ногахпозор Национальной службы здравоохранения. Сколько я пробыл в этом не ведающем лизола «гетапа», в подвалах этой квазимедицинской Лубянки?

 О! Похоже, целую вечность,  бодро сказал он.  Время от времени мне сообщают, что вы шевелитесь, я заглядываю и накачиваю вас паральдегидом, чтобы вы не гонялись за медсестрами, а потом забываю о вас на много дней кряду. Мы это здесь называем «пусть Природа следует своим милостивым путем».

 А чем же я питался, поведайте мне?

 Да, в общем, почти что и ничем, как я понимаю. Сестра Шибкоу мне докладывала, что пыль на вашем подкладном судне лежит толстым слоем.

 Тьфу!  изрек я. Тут я понял, что действительно иду на поправку, ибо лишь крепкому человеку под силу изречь «тьфу!» как полагается и с должным изгибом верхней губы.

Но осознал я и другое: передо мнойровня мне, если только я не сведу его вскорости до уместного положения. Я призвал на выручку свой самый аристократический взор.

 Ежели вы и впрямь врач, как утверждает ваша, э, загорелая сообщница,  проскрипел я,  то, вероятно, вы будете любезны сообщить мне, кто ваши наниматели.

Он склонился ниже над моим одром и серафически просиял; борода его расступилась, явив ряд зубов, показавшихся мне случайной выборкой прославленного «Леденцового ассорти Бассетта».

 СМЕРШ!  прошептал он. Чесночное дыхание обожгло меня, будто из ацетиленовой горелки.

 Где вы обедаете?  хрипло квакнул я.

 В Манчестере,  просияв, шепнул он.  В одном из двух прекрасных армянских ресторанов, наличествующих во всей Западной Европе. Второй, с радостью должен вам сообщить, также находится в Манчестере.

 Мне тоже потребно армянской еды,  сказал я.  И без дальнейших колебаний и проволочек. Удостоверьтесь, что в ней много «хумуса». Так на кого в действительности вы работаете?

 Вас кошмарно стошнит. А я работаю на профессора психиатрии в больнице университета Северо-Восточного Манчестера, если угодно знать.

 Меня не интересует, как меня стошнит,  это предоставит хоть какую-то занятость здешним медсестрам, которые, судя по всему, позорно недорабатывают. И я не верю ни единому слову этой белиберды про Северо-Восточный Манчестер: только Лондону позволено иметь стороны света, это все знают. Вы явно из тех самозванцев, кого давно вычеркнули из регистра за то, что брались за непростерилизованные пимпочки без перчаток.

Он снова склонился ко мне поближе.

 Задницы,  бормотнул он.

 И за них, вероятно, тоже,  подтвердил я.

Тут мы с ним как-то подружилисьон бы назвал это «терапией отвращения»?  и он согласился, что, пожалуй, мог бы прислать сколько-то «хумуса» и горячего армянского хлеба, а также, быть может, чуточку славного салата из кислых бобов, в котором перекатывается турецкая горошина-другая. Кроме того, он сообщил, что ко мне, возможно, допустят посетителя.

 Кому это понадобилось меня посещать?  вопросил я, пролив еще одну сподручную слезу.

 Их там целые гурты,  осклабился доктор.  Сочные маленькие шиксы выстраиваются в очереди в вестибюле, ипсируют без роздыхуэто уже представляет угрозу для здоровья.

 Ах, ересь,  сказал я.

 Но и на них хер есть,  согласился он. Просто соль земли эти доктора. Некоторые.

Покончив с прелестями, он стал менее гуманен и приступил к делу.

 Я даже не стану утруждать себя изложением того, что с вами случилось,  решительно начал он.  Поскольку вы лишь попросите меня записать это на бумажку, а я не умею. Это можно было бы назвать «обширной травматической неврастенией»если бы вы были сельским лекарем, отставшим от жизни лет на тридцать. Человек же вашего возраста скорее назвал бы заболевание «нервным срывом»именно так ментально неадекватные индивиды описывают синдром, проявляющийся довольно скучным набором признаков и симптомов у людей, которые вдруг осознают, что откусили больше, чем способны эмоционально прожевать.

Я немного подумал.

 Ответ на это,  наконец ответил на это я,  снова будет вынужден начинаться на «е» и заканчиваться на «ь».

Он немного подумал.

 Знаете, я тут немного подумал,  рассудительно произнес он,  и вы можете оказаться правы. Тем не менее суть здесь в следующем: я продержал вас довольно долго под успокоительным и теперь считаю, что с вами все в полном порядкекак бы то ни было, стало не хуже, чем было раньше, ха ха. Время от времени вы будете ловить себя на том, что плачете, но это пройдет. Сейчас я начну давать вам стимуляторыодин препарат из группы метедринов,и они скоро вас очухают. А тем временем держите при себе «клинекс», ха ха, и плачьте сколько влезет.

Моя нижняя губа задрожала.

 Нет, нет!  закричал доктор.  Не сейчас! Потому что,  он распахнул дверь, как эксгибиционист распахивал бы полы своего макинтоша,  вот ваш посетитель!

В дверном проеме стоял Джок.

Я ощутил, как от мозга отхлынула кровь; возможно, я даже взвизгнул. Точно знаю, что лишился чувств. Когда сознание вернулось ко мне, в дверном проеме по-прежнему стоял Джок, хоть я отчетливослишком уж отчетливопомнил, как топтался ему по голове несколькими неделями раньше, пока его стискивали клешни трясины.

Теперь же он неловко улыбался, будто не очень верил, что ему тут рады; голова в бинтах, на одном глазу черная повязка, а в редких, крепких и желтых зубахновые лакуны.

 Вы нормально, мистер Чарли?  спросил Джок.

 Спасибо, Джок, да.  И я повернулся к доктору Фарбштайну.  Вы отвратительный ублюдок,  прорычал я.  Зовете себя врачом, а сами так ошарашиваете пациентов? Вы чтохотите меня прикончить?

Он с удовольствием хмыкнулс такими звуками коровы испражняются.

 Психотерапия,  сказал он.  Шок, ужас, ярость. Вероятно, вам от этого масса пользы.

 Стукни его, Джок,  взмолился я.  Посильнее.

Лицо Джока вытянулось.

 Да он нормальный, мистер Чарли. Честно. Мы с ним каждый день в кункен играли. Я фунтами выигрывал.

Фарбштайн выскользнул из палатывне всяких сомнений, светить своим солнышком в других местах. Наверное, он очень хороший врачесли вам такие нравятся. Когда мне чуточку получшело, я сказал:

 Послушай, Джок

 Не стоит об этом, мистер Чарли. Вы так сделали, потому как я вас попросил. Мамаша моя, будь она там, поступила бы точно так же. Хорошо, что на вас не сапоги были.

Я несколько поразился: то есть мамаша у Джока в некий период жизни наверняка имелась, но я не очень ее себе представлял, а в сапогахи того меньше. Внезапно я отчаянно устал и уснул.

Когда я проснулся, Джок благопристойно возвышался в изножье моего одра, алчно пялясь в окно, за которым хихикалидолжно быть, мимо проходила стайка медсестер.

 Джок,  сказал я,  но как, во имя всего на земле, они

 «Рейндж-ровер». С такой как бы лебедкой на бампереею они меня и выудили. Почти не больно. Вывихнуло плечо, треснула пара ребер, да в самом что ни на есть паху двойная грыжа вылезла. Но я уже очухался.

 А глаз твой, э-э сильно болит?

 А глаза нету,  жизнерадостно сообщил он.  Вы ж ботинком прям по нему заехали, а на мне лимзы были. Сестрицам тут моя повязка нравится, говорятромантия. Стеклянный я себе не хочу, ну его к бую, у моего дядьки такой был, так он его глотанул и больше уже не достал.

 Батюшки,  немощно вымолвил я.  Как это случилось?

 В рот положил, понимаете, чтоб согрелся и легче в глазницу входил, а тут икнулпо причине запоя днем раньше. Глаз и провалился. Икота пропала, а глаза своего дядька больше и в глаза не видел.

 Понимаю.  Вот как живет другая половина; само собой. Повисло долгое и счастливое молчание.  Так и не достал?  вслух поинтересовался я.

 Не-а. Дядька мой даже лепилу заставил себе в жопу заглядывать, а тотничего, дескать, разглядеть не могу. «Вот потеха,  говорит тогда мой дядька.  А я вас, доктор, наоборот вижу очень ясно».

 Джок, ты врешь как сивый мерин,  сказал я.

 Мистер Чарли?

 На проводе.

 Вы мне знайте сколько жалованья задолжали?

 Извини, Джок. Ты его получишь, как только я окрепну достаточно, чтобы поднять чековую книжку. А также, как мне приходит теперь на ум, у меня на тебя есть изрядная страховка Ответственности Работодателямне кажется, за свой глаз ты можешь получить две тысячи фунтов. Из своего собственного кармана я оплачу лучший стеклянный глаз, который только можно купить за деньги,  пусть даже мне придется выгребать наличку. И попрошу тебя носить его в доме. Романтическую черную повязку можешь оставить для своих экспедиций по бабам.

Джок погрузился в благоговейное молчание: в его мире люди получают две тысячи фунтов, только совершая нечто крайне противозаконное и способное заработать человеку разве что пять лет за решеткой. Я снова уснул.

 Мистер Чарли?

Я приоткрыл недовольное веко.

 Да,  ответил я.  Это по-прежнему он.

 Помните, как вы ходили к этому чудиле полковнику Блюхеру в Американское посольство?

 Да, и в красках.

 Так он тут. Ну, тойсь, чуть не каждый день ходит. И все от него дергаются, кроме доктора Фарбштайнаэтот, я прикидываю, прикидывает, что тот фриц.

 Похоже на то.

 А самый смак,  продолжал Джок,  он никогда ничего у меня не выпытываетБлюхер, тойсь,  только спрашивает, хорошо ли они тут за мной смотрят и не надо ли мне принести «Монополию», с медсестрами играть.

Я переждал, пока он не утихомирился до беспомощного прысканья.

 Джок,  сказал я мягко, едва он закончил.  Я знаю, что полковник Блюхер здесь. Вообще-то он стоит у тебя за спиной в дверях.

Он и стоял. Вместе с огромным черным автоматическим пистолетом, который непогрешимо смотрел Джоку в тазовую область. (Очень мило, очень профессионально: тазовая область не подвержена таким флуктуациям, как голова или грудная клетка. Пуля, выпущенная в эту область, пробивает мочевой пузырь и причинные органы, а также иную мясницкую требуху, которую мы держим в почечной лоханке, и так же верна, как пуля, выпущенная между глаз. Кроме того, как мне рассказывали, она несравнимо болезненнее.)

Блюхер нарочитым щелчком поставил пистолет на предохранитель и мановением фокусника отправил оружие за пояс брюк. Это очень сподручное место для хранения пистолетов, пока у вас имеется талия; потом выступ становится несколько двусмысленным.

 Прошу прощения за театральность моего выхода, джентльмены,  сказал полковник,  но, как мне показалось, сейчас настал подходящий момент напомнить вам: вы живы лишь благодаря тому, что я замолвил за вас словечко. Однако в любой миг я могу передумать, если меня к этому вынудят.