Сладеньких обнимабельных сновиденчиков тебе, мой масюпусенький пухлопопичек, произнес я в трубку и с достоинством повесил ее, после чего обратился ликом к стражу порядка и воздел скобу ледяных бровей. (Я никому не уступлю в деле воздевания бровей; ибо меня этому учил мой папенька самолично, а он мог защищать в воздевании бровей честь Великобритании, не будь он столь заносчив.) Сержант несколько пресмыкнулся, как пресмыкался и я под бичом Блюхерова голоса Снежной королевы. Это сержантово пресмыкательство дало мне минуту поразмыслить, какое давление мог приложить Блюхери к кому, а также чем я должен, по его мнению, занятьсяили стать.
Когда необходимое поспешное путешествие в мертвецкую свершилось, мы все стали лагерем в околотке столицы этого графстване могу вспомнить название, но всегда буду вспоминать ее как Чертокульвик, где мне понадавали огромных кружек чаю и я познакомился с уголовным инспектором, положительно пучившимся от прозорливости и хорошо разыгрываемого дружелюбия. Он задавал мне лишь самые естественные и очевидные вопросы, а затем любезно сообщил, что мне забронирована комната в том из местных подворий, что почище, куда меня и сопроводит подведомственный ему детектив-сержант. О да, и откуда он же и заберет меня завтра утром, дабы мы вновь встретились в мертвецкой.
Похоже, это дело его не сильно заинтересовало, а? как бы между прочим осведомился я у сержанта, когда этот последний декантировал меня перед строением, которое, видимо, я должен называть местным отелем.
А чегостарый бродяга, делов-то, ответствовал сержант.
А, промолвил я.
Ужин, разумеется, «не подавали», ибо уже вполне пробило восемь, однако озлобленная ведьмапосле того, как я уплатил ей немалую мзду, приготовила мне чашку супа и нечто под названием «яишня-со-тчиной». Суп оказался нехорош, но хозяйка, по крайней мере, любезно вытрясла его из пакетика перед тем, как заливать теплой водой. А «яишню-со-тчиной» я предпочитаю не обсуждать.
Тщетно будет делать вид, что спал я качественно.
Что ж, вот мы и на следующее утровсе умытые, выбритые, лосьонно-ароматные; привычки наши дороги, насколько по карману нашим кошелькам. (А, говоря вообще, в случае детектив-констеблянамного дороже: меня беспокоят полицейские в роскошных костюмах.) Срамно было глазеть на старый грязный труп на плите покойницкой. Рефрижерация лишь на йоту пригасила богатство и разнообразие его телесных запахов. Рот его раззявился саркастическим манером; зубы внутри были немногочисленныи лишь немногие из оных могли бы встретиться. Инспектируя зубы, инспектор не торопился.
Даже бродяга, сердито промолвил я из самой глубины своей виновной души меж хорошо дентрифицированных фортификаций слоновой кости, даже бродяга мог бы заполучить у Национальной службы здравоохранения комплект для скрежета. То есть: ну черт возьми,
Верно, согласился инспектор, разгибаясь от орального провала мертвечины.
Мы строем прошествовали в ту комнату, где на складном столике были разложены жалкая бродяжья амуниция и прочая параферналиявместе с предписанными тремя копиями списка вышеозначенных пожиток. На ноздри наши обрушился мгновенно пресыщающий ужас так называемого «освежителя воздуха»аэрозоля «со вкусом лаванды», и инспектор зарычал омундиренному тупице, который тут всем распоряжался.
А если бы я захотел это понюхать? вот что он зарычал.
Простите, сэр.
Что бы вас ни возбуждало пробормотал детектив-констебль от дверей. Инспектор сделал вид, что не расслышал, челядь в наши дни найти непросто, да и в любом случае он заметил убийственный взгляд, брошенный на детектив-констебля детектив-сержантом: взгляд сей красноречиво свидетельствовал, что назавтра некие разнаряженные детектив-констебли осознают, что отягощены небольшими, но премерзкими нарядами вне очереди.
Предметы, выложенные на складной столик, представляли собой зрелище, непригодное для брезгливого взора. В том, что касалось нательного белья, политика покойного, судя по всему, сводилась к лозунгу «живи и дай жить другим», не говоря уже о «плодитесь и размножайтесь». Этих интимных одеяний присутствовало несколько слоев, и было очевидно, что в местной полиции не нашлось добровольцев их разъять. Инспектор собрался с духом и приступил к выполнению этой задачи сам: железный человек. После чего проверил списочный состав жалкого бродяжьего имущества, извлеченного из карманов и котомки трупа. Проверял он столь же въедливо, как атторней обвинения мог бы изучать список рождественских подарков президента Никсона.
Там были древние безымянные огрызки того, что некогда могло оказаться едой. Там была банка от тушеной фасоли пенсионного возраста с дырочками по краям, чтобы продевать проволочную петлю; внутренность банки покрывали отложения окаменевшего чая, а наружностьсажа. Там была плитка прессованного табака с награвированными следами зубовзатруднительно сказать, человека или зверя. Дешевый тупой перочинный нож с целлулоидной рукояткой той разновидности, что изготовляется для продажи. В основномшкольникам. В мозгу моем что-то шевельнулось. Кусок мыла, весь изъеденный, с грязью в фиссурах. Жестяной коробок с дюжиной красноголовых спичек и полудюймом свечи. Цветная фотография из журнала «дрочилкины картинки»«бобрик нараспашку», как их называют, вся потертая на сгибах и довольно замусоленная. Луковица, вспотевшая корка сыра и немного холодной жареной картошки, аккуратно упакованные в картонную коробку с подстежкой из фольгитакие выдают в китайских ресторанах навынос. Неопрятные бумажные фунтики с сахаром, чаем, солью ах, ну, в общем, сами знаете. Или быть может, не знаете; счастливчики.
Ой даеще там была прекрасная чистенькая десятифунтовая банкнота.
Инспектор наконец оторвался от своей нелепо детальной инспекции движимого имущества, высморкался и по-собачьи встряхнулся.
Не бродяга, сказал он. Голос его был ровен; он никого не обвинял.
Нет? переспросил я после паузы.
Но вымолвил сержант после паузы подольше.
Сэр! пыхнул констебль,
Пристегните глаза, юноша, сказал инспектор. Факты очевидны, как нос у вас на лице.
Детектив-констебль, неплохо одаренный по назальному разделу, умолк. В тот момент я и начал воспринимать инспектора всерьез.
Подписав расписки, квитанции и прочее и движением плеча отмахнувшись от подчиненных, он повлек меня в буфет околотка, где стал потчевать прелестным чаем и чудеснейшими и хрустящейшими рулетиками с ветчиной, в какие мне только доводилось вонзать зубы.
Ну, произнес я, когда стих шум шамаемых корочек, вы расскажете мне или нет?
Зубы и ногти, криптически ответил он.
А?
Ага. Вы не виноваты, что не заметили, но этих флегонов должны были выучить пользоваться глазами.
Я не стал раскрывать рта. Меня тоже должны были такому выучитьпричем давно, только не имелось никакой выгоды излагать ему историю всей моей жизни, да и в любом случае я надеялся, что он пустится размышлять вслух перед невинным зевакой, ибо никакой опыт не приносит удовлетворения больше, нежели внимание к человеку, по-настоящему хорошо исполняющему свою работу. А этот человек в своей работе был очень хорош.
Во-первых, сказал он, слизывая след горчицы с умелого большого пальца, когда вам на глаза в Англии в последний раз попадался подлинный старомодный пеший бродяга?
Да в общем-то, если вдуматься, чертовски давно. Раньше они как-то сливались с пейзажем, не так ли, но не сказал бы, что
Вот именно. Я подчеркиваюпеший бродяга, исключая тем самым цыган, «дидикоев» и прочую братию. По моим прикидкам, сегодня по всем дорогам Англии шляется не больше полудюжины настоящих бродяги так было года эдак с 1960-го. Странноприимные дома все позакрывали, как и ночлежки. Все Дома Раутона переоборудовали в коммерческие гостиницы. Говорят, по Дикому Уэльсу еще бродит несколько зубров, но и только Более того, у любого настоящего старого бродяги имелся регулярный «маршрут» длиной миль в двести, чтобы непременно заходить в любое «поместье» раз в хорошее лето и раза три за зиму. Даже те бажбаны, которые называют себя детективами, наверняка признали бы такого джентльмена-пешехода, который регулярно навещает поместье.
Ханыга денатуратный? спросил я.
Нет. Никаких признаков. Кроме того, у ханыг не остается сил никуда ходить. К тому же у них, как правило, к копчику бывает приклеена плоская полубутыль этой дрянина случай, если заметут. И они ничего не едят. А нашему клиенту нравилось вкусно покушатьесли это можно назвать едой.
Стало быть?
Стало бытьвторое, ответил он, исследуя указательный палец на предмет упорных следов горчицы. Вы были совершенно правы, когда встревожились, почему он не раздобыл себе набор столовых инструментов у НСЗ. Фактически одного взгляда на его десны и клыки настоящему полисмену бы хватило, чтобы понять: некогда он обладал дорогостоящими мостовыми сооружениямине чета национальному здравоохранениюи расстался с ними всего несколько месяцев назад. Примерно тогда же, когда последний раз принимал ванну.
А третье? побудил его я.
Третье, ответил инспектор, оттопырив средний палец жестом, который в Италии сочли бы непристойным. Третьенет ножниц.
Нет ножниц, повторил я тоном, в котором сквозил интеллект.
Нет ножниц. В юные годы я перетряхнул немало пожитков немалого числа бродяг, которых подбирали мертвыми в канавах. У некоторых находились портреты девиц, их вытолкнувших на дорогу, у некоторыхчетки, у некоторыхкисеты с золотыми соверенами; я даже помню одного, у которого при себе имелся Новый завет на греческом. Но один предмет был у всех без исключенияхорошая крепкая пара ножниц. На дороге долго не протянешь, если не будешь стричь ногти на ногах. Ногти бродягиего хлеб с маслом, если можно так выразиться. А у нашего с вами человека при себе не было даже крепкого острого ножа, правда? Нетне бродяга, совершенно точно.
Я поиздавал восхищенных звуков, кои принято издавать, когда ваш учитель геометрии торжествующе произносит «квод эрат демонстрандум».
Могу вам признаться, продолжал инспектор, я сожалею, что ляпнул перед сержантом и констеблем, будто он не бродяга. Но знаю, что на вас можно положитьсявы будете держать рот на замке, сэр. Я несколько подскочил при этом «сэр». Потому что очевидно: ни вы, ни я не хотим, чтобы такие идиоты задавались вопросами, чего ради кому-то выдавать себя за бродягу именно в этих краях.
Сощурившись, он глянул на меня, подчеркнув самый кончик фразы; я изо всех сил напустил на себя непроницаемость, надеясь произвести впечатление, будто мне отлично известен некий особый факт об «именно этих краях», а в левый сапог у меня запросто может оказаться упрятан некий весьма особый мандат с полномочиями слишком возвышенными, дабы засвечивать их обычным фараонам.
И смешно с той новенькой десяткой, что у него была при себе, раздумчиво произнес инспектор. Похоже, прямо из-под пресса, а?
Да.
Даже не сложенная, а?
Да.
Какой там на ней был номер, вы, случайно, не помните?
Помню, рассеянно, нетглупо ответил я. Ж39833672, не так ли?
А, да-да, точно. Это смешно, да.
В каком смыслесмешно? спросил я. Смешно, что я запомнил? У меня эйдетическая память на цифры, ничего не могу с собой сделать. Таким родился.
Он не почел за труд проверить мое утверждениев своей работе он был хорош, он знал, что я лгу.
Нет, ответил он. Смешно в том смысле, что купюраиз той же серии, что и масса абсолютно подлинных десяток, которые, по прикидкам лондонских ребятишек, наводнили страну не больше месяца назад. Из Сингапура или где-то там. Смешно, согласитесь?
Истерически, согласился я.
Да ну что ж, всего вам доброго, сэр, мы в самом деле не смеем вас дольше задерживать.
О, но если я могу оказать вам еще какое-то содействие
Нет, сэр, я имел в виду не это. Мне жаль, что мы не можем дольше задерживать вас. Под стражей, как говорится. Например, швырнуть вас в Тихую Комнату на пару дней, а затем попросить парочку наших ребят обработать вас до посинения, пока не расскажете, что значат все эти финты. Было бы очень мило, задумчиво добавил он. Любопытно, знаете ли. Мы, легавые, любознательный народец, видите ли.
В этом месте я мог слышимо булькнуть горлом.
Однако у вас, сэр, похоже, имеются крайне мощные друзья в тяжелом весе, поэтому мне остается только дружелюбно с вами распрощаться. На время. И он тепло потряс меня за руку.
Снаружи меня дожидалась одна из тех симпатичных черных машин, какие себе позволить могут лишь силы полиции. Водитель в мундире распахнул передо мной дверцу.
Куда, сэр? спросил он голосом, тоже облаченным в мундир.
Ну-у сказал я. Вообще-то у меня есть своя машина, которую я как бы оставил на обочине, дайте подумать, милях в двадцати отсюда; это
Мы знаем, где ваша машина, сэр, сказал он.
15Маккабрей теряет веру в матримонию, принимает духовный сан pro tem и видит дантиста, испуганного больше пациента
Только звон гиней смягчит ту боль,
которой ноет Честь.
«Замок Локсли»
КОГДА У ВАС ЗАБИТА КУХОННАЯ РАКОВИНА И нужно вызывать сантехника, потому что и она, и ваша кухарка исторгают угрожающие шумы, онсантехникоткручивает такую штукенцию под дном еераковины, изумительно уместно именуемую «сифонной ловушкой», и с торжеством демонстрирует вам массу донных отложений, им оттуда освобожденных; гордость, кою он при этом являет, сравнима с гордостью молодой мамаши, предъявляющей для осмотра злонамеренный расплющенный помидор, уверяя вас, что это и есть ее чадо. Сей огромный сальный ком мерзости (я, разумеется, имею в виду закупорку раковины, а не ошибку семейного планирования) оказывается плотно свалявшимся клубком овощных очистков, лобковых волос и безымянного серого жирового вещества.
Я здесь пытаюсь описать не что иное, как состояние обессиленного мозга Маккабрея на егомоемобратном пути в Тренировочный Колледж, или на Командный Пост, или куда там еще.
А, Маккабрей, хмуро проворчала комендантша.
Чарли, дорогуша! вскричала Иоанна.
Пить? пробормотал я, оседая в кресло.
Пить! рассеянно рявкнула Иоанна. Комендантша подскочила к буфету выпивки и смешала мне напиток с поразительным проворством и довольно-таки чрезмерным количеством содовой. Я отложил «поразительное проворство» в загашник своего сознания, куда складываю то, над чем должен подумать, когда достаточно окрепну. Виски с с. после этого я заложил на хранение в наиболее конфиденциальный сектор Маккабреевой системы и попросил еще.
Так ты, значит, нашел его, Чарли-дорогуша?
Да. В моем мозгу заерзала мысль. Откуда ты знаешь?
(Я, как вы помните, не телефонировал никому, кроме полковника Блюхера.)
Просто догадалась, дорогуша. К тому же ты бы так быстро не вернулся, если бы до сих пор его искал, правда?
«Бойко, горько подумалось мне. Бойко, бойко». Мне часто думаются такие слова, как «бойко, бойко», после того, что мне сказали женщины; уверен, я в этом не одинок.
А как ты сам, Чарли? Надеюсь, это не стало для тебя кошмарным переживанием?
Отнюдь, горько ответил я. Изумительная встряска. Хороша, как неделя на взморье. Стимулирует. Освежает. Я еще чуточку пополоскал горлом.
Так скорей же расскажи нам об этом, промурлыкала Иоанна, когда все шумы стихли. Я рассказал ей об этом почти все. От А до, скажем, Щвыпустив Ъ, вы понимаете.
И ты, конечно, записал номер прекрасной, новой и свежей десятифунтовой банкноты, Чарли?
Естественно, сказал я.
В меня вперились два панических взора.
Но только, самодовольно добавил я, на скрижалях своей памяти.
Атмосферу загрязнили два выхлопа панического женского дыхания. Я вздернул бровь той разновидности, которую вздергивала моя маменька, если приходские священники на заутрене проповедовали сомнительные догматы. Пока я притворялся, что обшариваю закоулки памяти, дамы на меня выжидательно пялились; затем комендантша поняла намек и снова наполнила мой стакан. Серийный номер купюры я преподнес им в подарочной упаковке. Они его записали, после чего комендантша подошла к своему письменному столу и немного поиграла с дурацкими секретными ящичками (послушайте, в бюро довольно ограниченное количество мест, где может таиться секретный ящичек, спросите любого антиквара) и извлекла тоненькую книжицу. Они сравнили номер, сообщенный мной, с той чепухой, что содержалась в книжице, и на лицах у них напечатлелись злость, суровость и беспокойствоименно в таком порядке: после чего я окончательно утратил терпение и поднялся на ноги. Игры в Секретную Службу скучны, даже когда в них играют мужчины.
А теперь баиньки, сказал я. Устал, изволите ли видеть. Нужно в постельку.
Нет, Чарли-дорогуша.
Э?
Я имею в виду, что тебе надо в Китай, а не в постельку.
Я даже не стал и пытаться переваривать эту белиберду.
Чушь! по-мужски вскричал я, вылетая из комнаты и на ходу сметая графин виски. Но далеко я его не умёлИоанна призвала меня назад тоном хозяйским и довольно неподобающим молодой жене.
Тебе в Китае понравится, Чарли.
Ничего, к дьяволу, подобноготам кинут на меня один взгляд и отправят на политическое перевоспитание в какой-нибудь Хунаньский колхоз. Уж я-то знаю.
Так ведь нет же, дорогуша, я не имела в виду Красный Китайпока, во всяком случае. Вообще-то скорее в Макао. Там независимость, или Португалия, или еще что-тоно это, наверное, одно и то же. Знаменитый центр игорного бизнеса, ты его полюбишь.
Нет, твердо сказал я.
Полетишь первым классом на «джамбо». С баром.
Нет, сказал я, но она уже понимала, что я слабну.
Апартаменты в лучшем отеле и толстые субсидии на игру. Скажем, тысяча.
Долларов или фунтов?
Фунтов.
О, очень хорошо. Но сначала мне нужно в постель.
ОК. Фактическисладснов.
Жаль, что не могу пригласить тебя разделить со мною эту брачную лежанку, чопорно добавил я. Постель мояоколо двух футов шести дюймов в ширину, и в комнате столько электронных жучков, что хватит на эпидемию.
Ага, крайне смутно ответила она.
Когда я выступил из душа, энергично растирая Маккабрейское брюшко, Иоанна уже пребывала в означенной 2 6"постели.
Я распорядилась отключить жучков, Чарли.
Оба-на? по-американски отреагировал я.
Ага. Я ж типа владею этой малиной, сечешь?
Меня покоробило.
Не сёк, надулся в ответ я. И в этой постели все равно не хватит места двоим.
На что спорим, чувак?
Места хватило. И я имею это в виду совершенно искренне.
Я думаю, что в целом мне бы лучше взять с собой Джока, сказал я позже, когда у нас наступил антракт на подкрепление сил. В конце концов, три глаза лучше двух, э?
Нет, Чарли. Он слишком заметен, люди его запомнят, в то время как ты совершенно непримечателен, ты как бы сливаешься с фоном, сечешь?
Нет, и этого я тоже не сёк, сухо ответил я, ибо в таких замечаниях всегда прячется жало.
Да и вообще, дорогуша, он ксенофоб, не так ли? Вероятно, примется колотить всяких людей и привлекать внимание.
Что ж, очень хорошо, сказал я. И добавил: «Назад, на галеры», но, разумеется, не вслух.
Наутро Иоанна отвезла меня в Лондон. Она изумительно водит машину, но пассажирский тормоз я применял энное число раз; все путешествие фактически было для меня одним нескончаемым жомом. Наконец мы невредимыми причалили к Аппер-Брук-стрит, Дабль-Ю-1, по пути остановившись лишь в одном месте, где с вас делают фотографии на паспорт, пока вы ждете.
Но у меня уже есть паспорт, заметил я.
Ну, дорогуша, мне просто кажется, что тебе понравился бы славненький новенький.
Из квартиры она совершила несколько предусмотрительных телефонных звонков всевозможным людям; в результате к исходу дня я стал гордым обладателем билетов первого класса на «Боинг-747» и паспорта гражданина Ватикана со всеми необходимыми визами, выданного на имя бр. Фомы Розенталя, ОИ; род занятий: секретарь курии. Мне вовсе не показалось, что это смешно, о чем я и заявилраздраженно.
Дорогушечка, сказала Иоанна. Я отдаю себе отчет, что в твоем возрасте ты бы не остался просто бр., но если бы мы сделали тебя монсиньором, или еп., или еще кем-нибудь, персонал авиалинии принялся бы над тобою хлопотать, а это было бы небезопасно, правда? Скажу тебе вот что: давай я отправлю паспорт назад и велю повысить тебя до каноника. Хм? Ты согласишься на каноника?
Ох, прекрати, Иоанна; я, честное слово, не дуюсь. Церковь станет для меня уже не первым поприщем, на котором я оплошал. Кроме того, я вовсе не уверен, что в Риме есть каноники, а монсиньорам, мне кажется, полагается носить лилово-коричневые портки.
О, ну хорошо. Я знала, что ты не будешь против обычного бр. Есть в тебе какая-то чудесная скромность
Я воздел просительную руку:
Мне, разумеется, потребуются несколько ниток четок и требник-другойя уверен, ты и об этом позаботилась.
Чарли-дорогуша, не забывайпредполагается, что ты иезуит. А они таким не балуются.
Ох, конечно же нет; глупо с моей стороны.
Мне отнюдь не стыдно признатьсяполет мне понравился: я оказался единственным пассажиром первого класса, и стюардессы были сама обходительность. Сама крайняя обходительность. Я начал понимать, почему ночью Иоанна положила на меня столько сил, если вы понимаете, о чем я. (А если не понимаете, о чем я, поздравляюваш разум чист и неиспорчен.)
Отель мой был такого «люкса», что я изумилсяговорить про «ту конфор модэрн» значило бы преуменьшать на воз и маленькую тележку. Не очень походил на тот бангкокский, где перед сном нужно встряхивать простыни, дабы избавиться от маленьких золотистых девочек, хотя и здесь администрация старалась, как могла. Но вам же не хочется об этом слушать, верно?
Наутро я вспрыгнул с постели с радостным кличеми шустро впрыгнул обратно, уже похныкивая. Я рос отнюдь не крепышом, даже в детстве, и в то утро был настолько изможден как телом, так и разумом, что сомневаюсь, удалось бы мне не промахнуться шляпой мимо земли. И, совершенно определенно, я был ни в каком не состоянии играть в Тайных Агентов со Зловещими Азиатами. «Реактивное запаздывание» и другие факторы держали меня за глотку, не говоря уже о других внутренних органах. Силу свою я восстанавливал, сначала приняв один восхитительный завтрак, а после двухчасовой способствующей пищеварению дремывторой такой же; оба я запил стаканами питательного бренди с содовой, кои в данном отеле можно заказывать, не прибегая к услугам этажных официантов: просто жмете на соответствующий сосок «Освежительной Консоли», коя неподготовленному взгляду больше всего на свете напоминает кинематографический орган в миниатюре.
К ланчу я сумел неверной походкой доковылять до ресторана внизу, где и объявил своим силам всеобщую мобилизацию: мне подали нечто зеленое, хрусткое и вкусноеочевидно, лобковые волосы юных русалок, хотя официант заверил меня, что это всего-навсего жареные водоросли. За ними последовала нашинкованная лучинками утка, приготовленная в каком-то варенье; аппетитная вязкая липучка из плавательных пузырей какой-то невероятной рыбы; до сердцевины прожаренные пельменеподобные штуки, в каждой из которых содержалось по огромной мясистой креветке, и так далее и тому подобное: изобретательности их не было предела.
Было там и что выпитьмне сказали, продукт возгонки риса. У напитка был обманчиво невинный вкус, из-за которого «Пимм 1» в мои университетские годы был таким удобным инструментом соблазнения девчонок. С благодарностью я отправился к себе в номер, улыбаясь всем и каждому. Я пребывал в том блаженном состоянии не-вполне-подпития, когда человек счастлив давать слишком щедрые чаевые, а в претендентах на их получение отбоя нет. Я даже втиснул пачку валюты в руку субъекта, оказавшегося американским гостем отеля; он сказал:
О'кей, святой папаша, чё угодно? Осознав свою ошибку и вспомнив о духовном маскхалатеиначе прикиде, я взмахнул воздушной дланью и велел ему сыграть на то, что угодно ему, все равно это пойдет бедным. После чего обнаружил свой номер, обрушил Маккабрееву репу на подушку и завершил цикл лечения еще парой часов без сновидений.
К исходу дня терапия закончилась, и я обнаружил в себе достаточно энергии, чтобы вскрыть запечатанный конверт инструкций, даденный мне Иоанной в аэропорту Хитроу.
«Ниц Клык Пик, гласил он, доктор стоматологии и ортодонтии». Шутка явно неважнецкая, но я все равно поискал его в телефонном справочнике (даже если вы знаете, что китайцы ставят свои фамилии туда, где мы держим имена, над китайской телефонной книгой можно сломать себе череп) и нашел. Я ему протелефонировал. Пронзительный и возбужденный голос признал, что владелец его и есть д-р Ниц. Я подавил в себе желание сказать «ик», а вместо этого сообщил, что яторговец зубной пастой, ибо это и было мне велено сообщить. В ответ донеслось, что я могу нанести ему визит, когда мне будет угодно: вообще-то он предлагает мне явиться как можно скорее. Да-да, как можно скорее, по-жаруйста. Я раздумчиво повесил трубку. Римско-католический воротничок безжалостно терзал мою шею, и я припомнил, что нечасто мне доводилось видеть торговцев зубной пастой в сутанах, поэтому я переоблачился в неприметный легкий костюм цвета горелого мандарина, который тот малый на рюде Риволи сварганил мне, когда на 300 фунтов еще можно было купить повседневный костюм.
Адрес, к моему удивлению, вовсе не гласил «на улице тысяч пендальти, под вывеской "Сиськи Вразлет"», как утверждается в старинной балладе, а указывал на некую Натан-роуд в Коулуне, коя оказалась скучным респектабельным бульваром, напомнив мне Уигмор-стрит в Лондоне, Дабль-Ю-1. (Я не знаю ль, ни кем был мистер Натан, ни почему в его честь следовало называть такую улицу; хотя вообще-то я не знаю ничего и про мистера Уимполанет, про мистера Уигмора, хотя про Харли пару-тройку историй рассказать могу.)
Таксист говорил по-американски с ярко выраженным китайским акцентом. Кроме того, он был гордым обладателем чувства юмораявно учился на заочных курсах у Бастера Китона. Когда я велел ему отвезти себя к номеру 18, Ланкастер-билдингз, Натан-роуд, Коулун, он перегнулся ко мне через спинку и обозрел менянадоедливо и непостижимо.
Не могу туда отвезти, приятерь.
О? И почему ж нет, будьте любезны?
Могу отвезти до Ранкастер-бирдинз, Натан-род, а в номер 18не могу.
Но почему? На сей раз в голосе моем звучал тремор.
Номер 18это третий этаж. Такси не помещается в рифт.
Ха ха, натужно выдавил я. Однако я замечаю, что счетчик у вас работает. Прошу смеяться в свое личное время либо умело везя меня к Ланкастер-билдингз, Натан-роуд.
Вы порицейски?
Разумеется, нет. Я, если угодно, торговец зубной пастой.
Он с уважением покачал головой, словно я изрек что-то внушительное или, быть может, смешное. К Ланкастер-билдингз он доставил меня искусным и благословенно безмолвным манером. По прибытии я недодал ему чаевых ровно на 21/2 %недостаточно, чтобы закатить мне сцену, но вполне довольно, чтобы дать понять: таксистам не полагается шутить с сахибами.
Номер 18 действительно располагался на третьем этаже Ланкастер-билдингз, и дверь в приемную доктора Ница была ясно помечена инструкцией: «ЗВОНИТЬ И ВХОДИТЬ». Я позвонил, однако войти не сумелдверь была заперта. Расслышав изнутри какие-то шумы, я раздраженно постучал в морозное стеклозатем громче, после чегоеще громче, по ходу выкрикивая такие слова, как, например, «Хой!». Неожиданно дверь распахнулась, изнутри высунулась огромная смуглоокрашенная рука, схватила меня за фасад парижского легкого костюма и втащила в приемную, где и разместила на неудобном кресле. Хозяин смуглоокрашенной руки другой рукой, столь же смугло окрашенной, держался за огромный автоматический пистолет Стечкина топорной работы и наставительно им помахивал. Я проникся его желаниями мгновенно«стечкин» ни при каких условиях не может служить дамским орудием самообороны, а потому устроился в своем уютном креслице тихонько, как любая уважающая себя мышка.
В стоматологическом же кресле сидел пациент; им занималась пара дантистов. Вначале мне показалось необычным, что на врачахтемно-синие макинтоши, как и на малом со «стечкиным» в руке, а на их пациентедантовский белый халат. (Проститедантистский белый халат.) Я начал подозревать, что пациент на самом делене кто иной, как д-р Ниц, а дантисты в своей дантйи не очень квалифицированны, поскольку применяли к нему бормашину, хотя он наотрез отказывался раскрывать перед ними рот. Когда же д-р Ницибо им пациент, надо полагать, и быллишился чувств в третий или четвертый раз подряд, противникам привести его в себя не удалось. Сквозь стиснутые зубы он не издал ни единого слова, хотя немного повизгивал время от времени носом. Помню, как поймал себя на мысли, что мистеру Хо такие трюки удались бы куда лучшеуж пачкотни, по крайней мере, было бы меньше.