Давай, быстро согласился Вадим.
Вот тут-то все изменилось самым кардинальным образом. Между деревьями мелькнула вдруг быстрая тень Другая Третья Испугавшись, Паша принялся подталкивать спутников ко входу в башню. Шесть. Шесть волков вышли на прогалину за секунду до того, как Паша, впихнув своих спутников внутрь, захлопнул дубовую створку и заложил дверь тяжелым засовом.
Внутри оказалось довольно уютное, но темное помещение. Обеденный стол, несколько деревянных кресел, очаг, шкаф для посуды, в котором тускло поблескивал фаянс, несколько книжных шкафов, да узкая винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Вот, пожалуй, и все, что здесь было.
Паша привалился к стене, силясь унять сердцебиение.
Кы-иш! Кы-иш! послышался откуда-то сверху высокий, слегка дребезжащий, старческий голос.
Сразу вслед за этим заскрипели ступени. Сначала на лестнице появились ноги в стоптанных кожаных туфлях, потом край широкого черного одеяния, похожего на рясу, а следом вынырнула и голова. Старичок глядел на ребят ласково и слегка лукаво. Был он весь какой-то нескладный, но сразу располагал к себе. Ряса его на спине образовывала странную складку, и Пашка понял, что широкие плечипризнак назревающего горба. Из-за этого голова у старичка сидела несколько косо, и каждым движением хозяин замка будто выныривал из-под собственной спины.
Напугались? Сильно? спросил старичок, шаркая по направлению к очагу. А вот я вам сейчас чайку липового.
Зовут меня Кабошон, пояснил старичок, разливая чай по тонким фаянсовым чашкам. Я колдун. А замок опален, потому что жгли меня. И не один раз.
При этих словах Кабошона малыши испуганно уставились на старших. Паша поставил свою чашку на стол, моментально раздумав пить.
Старик улыбнулся, ласково прищурив глаза, и, мурлыкая что-то себе под нос, продолжил возиться с чаем.
Напугал? спросил он, немного погодя. Правдаона всегда немного пугает.
Старик начал усаживаться на стул, тяжело опершись на руки.
Что поделать, в этом мире я называюсь так. Меня боятся, как боялись всех, кто жил в этом замке до меня. Знали бы вы, как это злит. Со злости иногда даже на самом деле делаешь гадости. Вотволков прикормил. Хотя какая же это гадость? Спасаю популяцию. Поддерживаю вымирающий вид. Не даю нарушить экосистему. А то крестьяне готовы всех до одного перебить.
Кабошон повел рукой в сторону, и широкий рукав его черного одеяния заскользил по книге в основательном кожаном переплете. Паша чуть не поперхнулся: выплывал из-под рукава уже совсем иной переплет, белый, картонный, с фотографией на обложке и крупной надписью «Биология. 9 класс».
Почему? спросил Вадим. Почему вас так называют. Из-за замка? Так живите в другом месте.
Нет, мой милый мальчик. Все здесь гораздо сложнее. Видишь ли, у нас не любят тех, кто никуда не вписывается. Вот есть выродки. Слово премерзкое, относятся к ним хуже, чем к собакам. А есть мы. Нас немного, и слова для нас не придумали, к счастью, никакого. Ну, кроме, пожалуй, «колдуна». Мы вроде и не выродки, что-то можем. Но можем не совсем то же, что и остальные. Я, например, всегда мог оживлять кабошоны. Ну совершенно бесполезное занятие!
Оживлять что?
Кабошон, такая форма камня.
Кабошон откинул крышку небольшой шкатулки, зачерпнул целую горсть полукруглых разноцветных камешков, разложил на столе, аккуратно перевернув каждый на плоское брюшко, и провел над ними рукой. Миги новая стайка безголовых жучков с дробным стуком убежала совершать свое бесполезное и бессмысленное путешествие.
Так что же? подгоняя старика, спросил Вадим.
А вот и то, что людей с таким бесполезным даром никогда не выгоняли, как выродков. Но и не любили никогда. Так и возник этот замок. Такие, как я, приходили сюда, и учились колдовать по книгам. Вот и малыш, Кабошон показал на Кроху, если судьба не будет к нему благосклонна, скоро попросит у меня приюта.
Так колдовать вы все-таки умеете? уточнил Вадим.
Чуть-чуть. Ровно столько, сколько может колдовать любой житель Камней. Видишь ли, я был вынужден учится этому, как выродки учатся торговать. Силы есть у многих. Но они предпочитают называть это словом «талант». Пусть так. Но если посмотреть на некоторые произведения, видишь, что в них вложено нечто большее, чем просто искусство замешивать краски или располагать предметы. Никогда не замечал, обращался Кабошон к Паше, будто забыв про остальных, что есть некрасивые картины, от которых невозможно оторваться? Ты окинул ее взглядом: нет в ней ни красоты, ни гармонии, ни совершенства. Отвернулсяа вот она, перед внутренним твоим взглядом. Златоусты формулируют законы и находят закономерности, говорят сотни старых слов и измысливают тысячи новых. И все уверены, что художник нашел новый прием, нашел точку, с которой мир выглядит не так, как видишь его ты, и показал тебе егоновый мир. А дело в другом. Вычерпай себя ложкой, пропитай этим холст и нарисуй ты на нем хоть черный квадрат, и сотни лет перед этим холстом будет толпиться народ. Частичка живой жизнивот то единственное, что способно привлечь человека к себе. Мы рассматриваем такие картины с тем же любопытством, с каким смотрим на кошку, ребенка или красивую женщину. Но их мы забываем, а картинунет, потому что ничто так не поражает воображение, как нечто постоянно и неизменно живое. Консервированная жизнь. И никто не подумал о том, что, если оставить все это у себя, можно обрести подлинное бессмертие.
Почемуне подумал?
А потому что талантливые люди одержимы идеей вычерпывания. Они просто сойдут с ума, если отнять у них возможность этим заниматься. Инстинкт творения. Жалкая попытка переплюнуть родителя. Брошенные дети отличаются тем, что всю жизнь доказывают что-то отцам, которым что так, что эдакнет до них никакого дела.
Малышам слушать было совсем неинтересно, они подтянули к себе шкатулку с камешками и играли ими. Вадим едва сдерживал зевоту.
Ну все, сказал старик, пора спать.
За стеной завыли ручные волки.
Было раннее утро. Настолько раннее, что висела на блеклом небе последняя звезда. Паша проснулся и лежал, не имея ни малейшего желания засыпать. Над головой послышалось легкое поскрипываниетам, на третьем этаже медленно ходил Кабошон. Паша натянул свитер и джинсы и поднялся по узкой лестнице, стукаясь головой об изнанку верхних ступенек.
Кабошон просто ходил по своей совмещенной с библиотекой лаборатории. Перекладывал с места на место книги, рассматривал на свет содержимое колб. Что-то переставлял и подтирал мокрые следы крохотной желтой тряпочкой.
С добрым утром, обратился к нему Паша.
Привет. Что, не спится? А что так?
Хотелось поговорить.
О чем?
Простопоговорить.
Мне все равно, куда попасть, только скажи, куда я должна идти.
Точно, улыбнулся Паша. Когда я был маленьким, я думал, что кот просто издевается. Честно говоря, я и до сих пор иногда думаюнеужели непонятно, что ребенку и правда не важно, куда попасть, лишь бы взрослые сказали, куда он должен идти.
Ты уже не ребенок, сказал Кабошон серьезно, без тени своей обычной улыбки в глазах. Для тебя не может быть важнее ничего, чем точно понимать, куда ты движешься.
Паша смутился.
Пойдем лучше, заварим чаю, ласково предложил ему старик.
Если честно, сказал Пашка после того, как был выпит крепкий и душистый утренний чай со щедро посыпанными пудрой пончиками, мне покоя не дает то, что вы сказали о выродках и таких, как вы. Почему с вами поступают так? Это несправедливо. Вы нормальные люди. Подумаешь, не можете чего-то там сделать. Я вот тоже не могу, но меня никто за это не выгоняет из дому. Почему не оставить вас в покое? Да еще эта история с Выселками. Какая дикость! Кому какое дело, на ком человек хочет жениться?
Кабошон задумался ненадолго.
Вот скажи, спросил он медленно, ты бы женился на инвалидке? он особенно подчеркнул слово «ты».
Если бы любил, да. А причем тут?..
А ты мог бы полюбить инвалида? Не того, кто получил какую-нибудь травму, а того, кто родился больным?
Паша молчал долго. Ему было стыдно признаться в чувстве, которое он испытывал, глядя на таких людей. Он боролся с этим в себе, но до конца побороть болезненную жалость, граничащую с отрицанием, не мог.
Кабошон понял это молчание правильно.
А скажи, задал он еще один вопрос, разве они плохие люди?
Ну, по-разному бывает.
А это зависит от их инвалидности?
Думаю, что нет Если только они не чувствуют себя обиженными на весь мир.
Так, одобрительно сказал Кабошон, кивнув головой, будто учитель, которому правильно пересказали параграф. Здесь все точно так же. Здесь отсутствие определенных способностейточно такая же инвалидность, как в твоем миреотсутствие ноги. Все дело в продолжении рода. Любое существо в любом из миров стремится, чтобы потомство было похожим на него. А у людей от разного рода способностей зависит еще и экономика. Так что животное отрицание непохожести умножается еще и на страх погрузиться в нищету. В вашем мире инвалид не может свободно передвигаться и выдерживать нагрузки на работе. В нашемвообще лишен способности что-либо произвести.
Паша молчал.
А теперь скажи мне, снова заговорил Кабошон, исключаешь ли ты вероятность того, что физически ограниченные люди могут вырасти в расу более светлую, восприимчивую, творческую Да в какую угодно новую расу?
Я почему-то сомневаюсь.
Я не хочу тебя ни в чем убеждать. Никто ни о чем не может говорить наверняка. Но подумай, пожалуйста, вот о чем: если в вашем мире наша инвалидностьнорма, то не может ли быть вполне самодостаточного мира, в котором нормой является ваша инвалидность?
Глава 15 Камнелот
По совету Кабошона к Камнелоту подходили с северо-востока. Хвойный лес кончился, за ним раскинулось неширокое поле, а потом путники вошли в яблоневый сад, росший по обе стороны от широкой дороги. Вскоре на пути попалась невысокая стена, и только отойдя от нее Паша понял, что это была собственно городская, крепостная стена. Метрметр двадцать высотой, она весьма условно обозначала границу Камнелота. Яблони по ту и по другую сторону сплетались ветвями, плющ и вьюн переползали через преграду и вольготно раскидывали по ней свои широкие зеленые лапы. Вадим подумал, что в августе стена едва ли не рушится под напором ребят, достающих с яблонь плоды.
Минут через пятнадцать за деревьями начало ощущаться присутствие какой-то плотной темной массы. Это были невысокие каменные стены домов. За ними над вершинами яблонь показались шпили городских дворцов. Послышался городской шум.
В это время Берковский и Алмазник праздновали в генеральской палатке начало военной кампании.
С чего ты хочешь начать? спросил принц благодушно настроенного Берковского.
А какие есть предложения?
Берковский явно лукавил. Алмазник и предположить не мог, что тот сунулся в Камни без четкого плана.
Так ты хочешь взять приступом Камнелот? Или тебе хватит камней, которые хранятся в замках знати? Замки хуже защищены.
Я понимаю. Я хочу и того, и другого Мы пришли на войну, вот и будем воевать, пока не завоюем все. Кстати, как там твой человечек в камнелотском замке?
Нормально. Я думаю, его не будут подозревать, он в розовой гостиной уже давно Он просил пару камешков его продать.
Ну уж нет, Берковский брезгливо наморщил нос. Я эту дрянь в руки больше не возьму. Из него ювелир, как И чего он лезет?! Деньги за слив лопатой гребет, вот и пусть себе постукивает. А камни пусть и не трогает. Поганит только хороший материал!
В Камни продолжали прибывать солдаты.
Ну и как нам найти королевскую кухню? спросил Вадим.
Мама сказала, нужно идти по широкой дороге. Потом будет башня и стена, у стены повернуть налево. Это где этоналево? говорил Листик.
Налевотам, торопливо махнул рукой Вадим. Ну, а дальше, дальше что?
Мама сказала, продолжил Листик, надо идти до обрыва. Там будет маленькая дверь в стене. Она закрыта. Но иногда ее открываютвылить вонючку.
Вонючку? Помои?
Да, помои. И тогда надо спросить Бирюзу. Все, немного подумав закончил мальчик.
Думаю, скоро мы будем дома, сказал Паша.
Мать меня убьет, мрачно заметил Вадим, она уже, наверное, с ума сошла.
Тяжелую дубовую дверь в крепостной стене нашли без труда. Вела к ней узкая тропинка по самому краю обрыва. Кое-где она была подмыта весенними дождями. Паша с испугом смотрел на голые щербатые камни, казавшиеся слишком скользкими. Склон под дверью был живописно украшен помоями.
Вадим пролез вдоль обрыва и устроился на крохотной площадкеждать, когда появится служанка. Наконец старые петли заскрипели, и помои полетели в пропасть, на этот раз вместе с бадьей.
Ах ты, черт шальной, заверещала служанка, замахиваясь на Вадима полотенцем.
Я племянников привел к Бирюзе, уворачиваясь от ударов и стараясь не полететь вниз, закричал Вадим.
Они наконец были в замке Камнелотав одном из его залов. Зал был большой, дальняя его стена терялась в темноте. По стенам были развешаны длинные-длинные полки с различной кухонной утварьюухоженной, тускло блестящей в свете свечей. На полу вдоль стен были сложены в ровные стопки корзины для сбора урожая, и стоялипустые или полные, Паша не зналдеревянные лари. Все было коричневым, даже посуда вобрала в себя самые теплые оттенки камня, почти черного в темноте и тепло-желтого на свету.
Служанка, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении миловидной и молоденькой, но очень полной девушкой, ушла, сердито побрякивая ключами. Она вернулась через минуту, за ней быстрым шагом, сбиваясь на бег, спешила женщина из пашиного видения: в бирюзовом платье, лет тридцати пяти, высокая, с широкими бедрами и расплывшейся талией. Ее темно-каштановые волосы были убраны в прическу, из которой не выбивается ни один волосок. Она так гармонично смотрелась в этом немного странном зале, что Паша не удивился бы, если бы она вышла прямо из стены.
Милые мои, родные, бросилась Бирюза к малышам. Что же такое случилось, что же произошло?
Я объясню, вмешался Вадим.
Он хотел отвести Бирюзу в дальний угол, но малыши вцепились ей в подол и ни за что не желали отпускать. Пришлось говорить при них. Закончилось все тем, что Кроха, а вслед за ним и Листик, горько заплакали. Вскоре после этого явилась давешняя толстушка, Яшма, и увела их пить чай с пирожными.
Ох вы, горюшко мое, растеряно произнесла Бирюза, глядя им вслед.
Что с ними теперь будет? спросил Паша.
Что будет? Все будет хорошо.
А милиция? Я понял, что мать больше всего переживала, как бы их не отправили обратно.
Не отправят. Слава богу, мир еще не перевернулся настолько, чтобы перестали прислушиваться к слову главной королевской кухарки, несколько ворчливо, но все же гордо ответила Бирюза.
А мать? Может быть, ей еще можно помочь? пристально глядя в глаза, поинтересовался Вадим.
Курочка Да, надо кого-нибудь послать.
Решительным шагом Бирюза направилась к выходу. Паша и Вадим пошли за ней. Миновали огромную кухню и вышли в проходную комнату, за которой начинался сам дворец. Здесь стоял только короткий продавленный диван, да был к нему придвинут низкий круглый столик. На диване, положив на столик ноги в старых, запыленных сапогах, дремал человек, укутанный в не менее пыльный дорожный плащ. На лицо он надвинул черную широкополую шляпу.
Авантюрин! позвала Бирюза, и человек начал медленно выпутываться из длинного, черного с синим отливом плаща. Мальчишки увидели мужчину средних летс хмурым лицом, изрезанным глубокими складками. Черный камзол и никаких украшенийтолько перстень с темно-синим камнем на безымянном пальце правой руки.
Авантюрин, есть небольшое дело, понизив голос, повторила Бирюза и увела его к окнуразговаривать.
Несколько минут спустя Авантюрин подошел к диванчику, на котором оставалась лежать его сабля. Прицепив ножны к поясу, он бросил на стол пригоршню крохотных многогранников различной формы и цвета.
Впустую съезжу, сказал он, собрал камешки в горсть и вышел.
Гадание на авантюринах. Очень редко подводит, пояснила Бирюза. Но вы можете подождать, если хотите.
Пашу жгла мысль о родителях. Три дня
Вадим глянул на него исподлобья:
Мать там с ума уже сошла
Ну, начал Паша нерешительно, малыши в любом случае останутся с вами, если Курочка если Если он ее не найдет?
Конечно. Не переживайте. Но, если позволите, я вас еще немного задержу. Будет несправедливо, если у вас не останется ничего на память о Камнях.
И они увидели чудо.
Бирюза приложила ладони друг к другу, ребра ладоней прижала к груди. Послышался легкий шорохбудто кто-то шагал по гравию. Когда левая ладонь бабочкой вспорхнула вверх, в правой оказался зеленоватый камень, состоящий весь из бугорков и наростов. Левая рука сделала в воздухе несколько пассов, будто закручивала крохотные вихри. Зеленоватый туман поднялся над ладонью с камнем, стыдливо прикрыл акт творения, и только видно было, как что-то разделяется в этой колыбели и обретает конечную форму.
Бирюза творила легко и даже беспечно. Никакого напряжения, никакой сосредоточенности. Глаза смотрят на Пашу и Вадима, будто ждут ответа на давным-давно заданный, но не слишком важный вопрос.
Это для перстней, пояснила Бирюза, отдавая им по прямоугольному, размером с фалангу пальца, камню. Камни были красивыми, очень гладкими и еще теплыми. Как свежий батон, подумал Паша, и ему даже захотелось понюхать этот страннорожденный минерал.
Ну, вот и все, сказала Бирюза. Вам пора. За малышей не беспокойтесь.
Крепко сжав в ладони камень, Паша начал думать о доме, о маме и о папе. Голова закружилась, кухонный зал поплыл перед глазами, сердце часто забилось
Паша ударился об угол окованного железом ящика. Упал на пол, почти лишившись возможности дышать. Увидел: рядом, испуганно раскрыв глаза, сидит Вадим. Правой рукой он зажимает рваную рану на левом плече. Разорванный рукав быстро напитывается кровью. Капли стекают на пол и гулко шлепают о каменные плиты.
Дороги домой нет.
Часть вторая Коронация
Глава 1 Девушки
Вадим, бледный, с посиневшими губами, лежит на полу. Под головой стопка чистых салфеток. Кровь уже не течет. Почему не течет кровь? Ответ приходит сам: он умер.
Мимо проходит сон: та девушка с удивительными глазами. Божественное видение рядом с фантасмагорией. Взяв ее под руку, плывет над полом высоченный старик. Длинные и худые ноги затянуты в желтые чулки. Голова маленькая, птичья и бессильно мотается на длинной шее. На голове серо-седые волосы, слипшиеся в мелкие перья. Длинный острый нос печально смотрит вниз. Глаза грустные, бессмысленные, темные.
Человек-цапля превращается во что-то еще более бестолковое, становится маленьким, суетливым существом. Он машет руками, беззвучно кричит и постоянно наклоняется к пашиному лицу, обдавая его парами алкоголя. Раздражает. Тошнит.
Синие-синие глаза смотрят в упор. Нежная кожа. Нос с горбинкой. Прохладные пальцы проводят по лбу. Спать Спать
Паша проснулся. Перед ним за высоким и узким окном огромное и красное солнце садилось за зубчатую стену. Розовые отсветы перемешивались с яркой лазурью неба, в котором застыли тонкие облака, ярко-белые сверху и серые, словно грозовые тучи, снизу.
Он смотрел на это великолепие невидящими глазами и плакал о Вадиме. Сон и явь так причудливо и крепко связались в его сознании, что он был уверен в смерти своего друга.
Послышались легкие шаги. Кто-то быстро приближался к Пашиной кровати. Паша отвернулся к стене, чтобы этот кто-то не видел его слез. Натянул одеяло до середины щеки.
Прохладные тонкие пальцы дотронулись до его лба. Сразу стало легче. Паша крепко зажмурился, будто пытался затолкать обратно подступающие слезы и обернулся. Перед ним стояла девушка лет шестнадцати. Ярко-синие глаза блестели под темной челкой, смотрели сосредоточено и участливо. Кожа смуглая. Ностот самый, с горбинкой. Платье синее с золотым шитьем и бледно-желтыми манжетами.
Как вы? спросила она.
Вадим
Что Вадим?
Он умер?
Вот глупости, от таких ран не умирают! Скажите лучше, как вы себя чувствуете.
Я нормально, а что с ним?
У него рваная рана. Кровь остановили, но время от времени рана открывается. Все с ним будет в порядке. Лучше дайте мне осмотреть ваш живот. Да, кстати, меня зовут Лазурит.
И она протянула Паше тонкую маленькую руку.
Паша пожал ее. Его ладонь по сравнению с ладонью девушки была такой большой, что он едва почувствовал, что обхватил чьи-то пальцысловно сорвал тонкую травинку.
Паша попытался присесть в постели. Но едва только приподнялся, опершись на руки, как что-то начало звенеть и постукивать. Оказалось, что на его шее висит больше десятка шнурков с небольшими темно-синими камнями.
Что это? спросил Паша.
Это лазуритовые обереги.
Обереги?
Да. Примитивное лекарство, конечно. Но хватает на то, чтобы немного помочьпока не приедет знахарь. Они успокаивают, снимают боль, мои камешки.
А от ваших прикосновений становится совсем легко Паша сказал это, совершенно не подумав, просто потому, что это было правдой. Но девушка вспыхнула румянцем смущения. Она не знала, что ответить, и рука ее, занесенная, чтобы приоткрыть одеяло для осмотра живота, замерла в воздухе.
Перестаньте! сказала она строго, но с дрожью в голосе. Разве можно говорить такие вещи сиделке? Вы мешаете мне вас лечить!
Ну вот. Опять он сказал что-то не то.
Если нельзя быть искренним, как тогда вообще нужно разговаривать с девушками? Почему они видят намеки там, где их нет, а когда на самом деле на что-то намекаешь, они и не думают сердиться?
И как теперь быть?
Паша понимал, что если он сейчас начнет оправдываться, это будет выглядеть как отступление, и Лазурит тогда возмутится еще больше.
Вадим бы выкрутился. И именно поэтому у Вадима было море девчонок, а у него, у Паши, сплошные неудачи.
Лазурит все еще не решалась осмотреть его больной живот. Ситуация была неловкая.
Снова послышались шаги.
Паша хотел обернуться на звук шагов, но не смог: резкая боль разлилась под ребрами. Он даже тихонько застонал от неожиданности.
Больно? в поле его зрения возникла девушка. Та самая, с агатом, свисающим на лоб с тонкого обруча. Ее темные глаза поблескивали тревогой. Она была стройной, и высокой. Ее голос проник в самую глубину, и сердце боязливо сжалось. Он даже не смог сразу ответить.
Больно? спросила она еще раз.
Нет. Нет, все хорошо.
Ну ладно. Лазурит девушка явно хотела о чем-то спросить, но, обернувшись в сторону Лазурит, осеклась. Ах вот вы где! воскликнула она, сурово сводя брови. Я вас обыскалась! Вас ждут у Бирюзы. Там снова открылась рана, а вы неизвестно где бродите!
Паша превозмог боль, чтобы повернуться и понять наконец, кому она все это говорит. И вздрогнул от неожиданности. Тот самый фантасмагорический, похожий на цаплю старик тихонько сидел в кресле у самой двери. Паша не слышал его шагов, значит, он сидел здесь уже давно. Паше стало неуютно. Была в этом старике какая-то зловещая ущербность.
Пойдемте, говорила строгая девушка, пока Паша рассматривал старика, я вас провожу. А то уйдете опять куда-нибудь не туда.
Агат, проговорила вдруг Лазурит, давай, я его провожу. А ты посидишь здесь. И ушла, осторожно взяв под локоть старика, который был выше ее чуть ли не в два раза.
Куда они пошли? спросил Паша. Он спросил не только потому, что хотел знать, но и потому, что неловкое молчание казалось ему катастрофой.
Они пошли к вашему другу, ответила девушка.
Ему хуже?
Нет, не намного.
Агат села на табурет и принялась аккуратно складывать небрежно брошенное на столик полотенце.
А этот старик онврач?
Что? Нет, нет он не врач. ОнКремень.
В каком смысле?
А в том смысле, что кремень останавливает кровь и заживляет раны. И не знать этого стыдно!
Паша замолчал, испугавшись так, как пугался раньше преподавательских замечаний на экзамене.
Давайте посмотрим живот, ее рука решительно отогнула край одеяла. Скосив глаза, Паша увидел, что его любимый серый свитер разрезан сверху донизу самым варварским способом, а над солнечным сплетением алеет огромный кровоподтек, смазанный толстым слоем прозрачной жирной мази. Кровоподтек выглядел отвратительно и страшно, он был похож на красную медузу и щупальца ее змеились по всему животу. Паша готов был самоуничтожиться от того, что Агат увидела его живот. Он был толстенький и рыхлый, смешно поднимался и опадал при дыхании. Паша стыдливо натянул одеяло и сказал:
Мне совсем не больно.
Но она отвела его руку, снова откинула одеяло, сняла полотенцем старую мазь, а потом начала накладывать новую. Паше было очень неприятно. Он даже рад был тому, что ее прикосновения вызывали боль. Синяк пульсировал, словно был существом с собственным, отдельным от Пашиного, сердцем. Но и боль отвлекала не так, как хотелось бы, и тогда Паша снова заговорил:
Какой-то он странный
Кто?
Кремень.
А, да.
Ни слова не сказал.
А он все время молчит.
Немой?
Кто-то говорит, что немой, кто-то вроде бы слышал, как он бормочет что-то Смешной он, тут Агат улыбнулась, и Паша почувствовал облегчение, делает только кремни для огнива и дарит огнива всем на день рождения. Тут у каждого огнив столько, что на сто жизней хватит. Хороший старик. За каминами следит. Вот только жалкокроме огнив у него ничего не получается. Он время от времени пытается сделать что-нибудь красивоеи такие беспомощные выходят вещи Такие же беспомощные, как и он сам. А ведь казалось бысильный камень. Он последний Кремень в королевстве. Страшно представить, что будет, когда его не станет. Кто будет лечить раны? Кто будет разжигать камины? А впрочем, он же огнивами нас не зря обеспечил
Нагибаясь над лежащим Пашей, Агат оперлась о кровать левой рукой. От нее исходил приятный, немного странный запах: смесь терпкого аромата мази, нежного аромата роз и свежести раннего туманного утра.
Паше казалось, что он опьянел. Он уже не знал, правда ли все, что с ним приключилось. Был ли портал, была ли эта другая, чужая и прекрасная страна Может быть, это был всего лишь сон, только сон, вызванный желанием увидеть это неземное существо, почувствовать то, что он чувствует сейчас.
Мелкие частые шажки разрушили странное Пашино состояние, и он разозлился на Лазурит, впорхнувшую в комнату подобно райской птичке.
Бегу вас успокоить, ему лучше! сказала она. Кровь остановилась и рана затягивается. Через день он уже на лошади сможет скакать!
Какчерез день? изумился Паша.
А что? Вокруг него там знаете сколько лекарей! Это вы тут один лежите, несчастный. А он там
Настроение у Лазурит явно улучшилось. Она порхала и щебетала и, казалось, не помнила уже о той неловкости, что произошла у нее с Пашей.
Мы будем ждать вас через два дня в розовой гостиной! Вы обязательно будете танцевать! Это будет настоящий праздник.
Агат, улыбаясь, встала и вытерла руки полотенцем, потом пошла к рукомойнику. Зажурчала вода, и под плеск воды и щебет Лазурит Паша провалился в сон.
Глава 2 Палаточный лагерь
Он проснулся на закате следующего дня. Огромное красное солнце за окном было наполовину скрыто зубцами крепостной стены. Ветер танцевал нежный вальс с висящей на окне занавеской.
Спальня, облицованная розовым камнем, казалась в свете заходящего солнца красной, цвета теплой, только что пролитой крови.
Паша встал, разгибаясь осторожнобоялся, синяк будет болеть. Подошел к зеркалу. Оно было необычным, и отражало не так, как отражают все зеркала. Казалось, будто по стеклу стекает водатонкий и ровный слой воды. Но и в этом зеркале, и в любом другом, Паша выглядел ужасно: глаза блестели, на щеках горел лихорадочный румянец. Рваные края свитера топорщились шерстяными нитями, красно-синее пятно распластало на животе неприятные ложноножки. За дверью послышались шаги, и Паша попытался закутаться в остатки одежды.
Вошли Бирюза с подносом, полным еды, и Лазурит с синим каменным кубком в руках. Они принялись хлопотать, поили Пашку мерзким на вкус пойлом, вкусно кормили. Они принесли таз и прозрачный кувшин, чтобы он мог умыться, и свежую пижаму.
Спустилась ночь. Лазурит зажгла свечи. Разомлевший от еды Паша дремал в мягких креслах. Бирюза присела рядом на родонитовый табурет.
Авантюрин вернулся, сказала она.
Ну и что? оживился Паша.
Ничего. Как и было предсказано. Ничего. На болотах никого. Изба пуста. Вещи на месте. Постель смятая. Все.