Вениамин одобрительно кивнул.
Ярослав оглядел приятелей, те смотрели на него со всем вниманием, как будто видели его в первый раз и до сих пор ничего о нем не знали.
Да нет примет особых, повторил Ярослав. Хлопоты одни. Я все расскажу, без утайкидело это нехитрое. Только однонеудобно, потому что я вроде как жаловаться сейчас буду на людей. А это не так.
Да знаем мы, что ты мужик, а не ябеда, знаем, говори уже! торопил Богдан.
Ну, смотрите, уговор есть уговор. Кто меня ябедой назовет, кто скажет, что я жалуюсь на тяжесть от искусства, тот мне не друг.
Много текста, очень, прошипела Матильда.
А ты что, девочка, нервничать так нельзя, со старшими надо быть вежливой, осадил ее Миролюб.
Да знаю я уже, все я поняла, что он скажет! взорвалась Матильда. Все уже понятно. Сейчас он вам расскажет, что пришел сюда, потому что ятьма, меня будет нейтрализовывавать. Вы вроде все молодцы, а меня в расход!
Погоди, Матильда, ответил Миролюб. Врагов ты себе всегда с легкостью найдешь, точнее, они сами тебя найдут. Это дело такое, никто их не зовет врагов этих, зло само приходит всегда. Так что не спеши добавлять себе горя. Никто тебя ни в чем еще не обвинил. А Ярослава не перебивай.
Матильда насупилась и часто задышала носом, в повисшей тишине после перепалки ее возмущенное дыхание было так явно, что Ярослав не удержался:
Девка, не дыши ты так часто, сдуешь нас всех!
Маги разразились хохотом, включая саму Матильду.
Вениамин, неожиданно серьезно сказал Борис. Думаю, ваш разговор можно отложить на потом. А сейчас настало как раз то самое время, когда мы сможем узнать то, ради чего вообще затеяли весь этот разговор сегодня.
Точно! Книга!
Да, что дальше в книге? Теперь мы можем это узнать!
Борис открыл книгу, и все застыли в ожидании. Ярким светом полыхнула в избе молния, на секунду ослепив смотрящих, и через некоторое время повисла над столом черная дымовая надпись: «Восьмойубийца!» Пока присутствующие терли глаза, стараясь внимательнее разглядеть надпись, она испарялась, двигаясь к стенам, куда, прилипнув серым расползающимся мхом, потом стекала кровью на пол, заливая трещины и щели в избе, пока всю комнату не заполонил красный свет.
Через минуту после наваждения заговорил Вениамин:
Да! Интересно, но ведь нас семеро, друзья мои! У меня хорошие новости! Нас семеро!
По зале пронесся дружный выдох облегчения, общество заерзало на стульях и начало перешептываться друг с другом, подбадривая соседей и радуясь, что пророчество оказалось не таким уж и страшным.
В этот момент в дверь забарабанили.
Маги стихли и уставились на входную дверь.
Кто-то колотил в нее.
А вот и восьмой, нервно хихикнула Матильда.
***
Сжечь ведьму, тихо повторяла королева, прохаживаясь туда и обратно по кабинету. Кого же они имели ввиду?
Этот вопрос не давал ей покоя второй день подряд. Евтельмина была измучена, ее некрасивое лицо, напрочь обезображенное теперь еще и бессонными ночами, пугало ее саму, отражаясь в дворцовых зеркалах.
В конце концов до похорон старой няньки оставался день. Всего лишь день и, как надеялась королева, одновременно с тем, как на гроб ее будет пястка за пясткой, лопата за лопатой ссыпаться черная земля, память тех, кто кричал «сжечь ведьму!» будет затягивать частичка за частичкой, участок за участком серая пелена забвения.
Королева, на самом деле, боялась, что однажды, будучи неосторожной в поисках магов, смогла пробудить, сама того не желая, к жизни проклятие, которым запечатан был высочайший указ об истреблении магов.
Судорожно перебирая в памяти все встречи, пролетевшие за несколько лет, королева внутренним взором старательно вглядывалась во все образы, пытаясь отыскать в них что-то, что сама еще не понимала ясно, но это что-то чувствовалось, оно было рядом, стоило только протянуть руку. Однако, каждый раз, когда королеве казалось, что она уже почти ухватилось за это что-то, все тут же исчезало, как исчезает, расходясь кругами, отражение на воде, едва до него коснешься.
Королева старательно раз за разом снова и снова перебирала все встречи, чувствуя, что где-то там среди них есть маг. Она вспоминала серые умоляющие глаза молочницы, арестованной по доносу ее мужа, уличившего ее в измене. Ясно вставал перед глазами образ лысого сморщенного деда, свернувшегося как в детстве калачиком, от которого избавились внуки, которым негде было селиться в то время, как дед держал и собственные покои, и мельницу.
Зеленоглазая девчушка, виноватая в том, что у матери ее не доставало денег на прокорм, зато доставало чести не сделать дочь дорожной девкой. Она даже не плакала, она просто упала, как будто провалилась в яму на бегу.
Все это были самые обычные лица, лишенные магии напрочь. Это были просто самые несчастные человеческие тела, которых не берегло ничто на этом свете. Евтельмина догадывалась, что убить мага и найти его не так-то просто, хочет того маг или нет, какая-то сила всегда старается и сколько может уберегает от бед. А эти, ну, что в самом деле в них магического? Ничего, кроме удивительного безразличия к ним их собственной судьбы.
Но что-то там все-таки было, где-то среди множества несчастных затерялся самый несчастный маг в мире. То, что произошло во дворце по смерти старухи явно доказывало это. Где-то, желая того и не ведая, что сделала это, королева все-таки нарушила указ и расплата последовала незамедлительно.
Сжечь ведьму! Кто? Кто она? Кто эта самая ведьма? схватившись за лицо и сильно надавив на глаза, чтобы загасить собственные рыдания, исступленно повторяла королева.
Измученные, окровавленные лица, истощенные тела, женщины, мужчины, старики, дети, все они мелькали пестрой вереницей умоляющих глаз. «За что? За что?» спрашивала королева пустоту. «За что? Почему, избегая магии, которой боимся, как зла, мы совершаем столько зла, мы причиняем столько горя, для чего в нашем королевстве с этой охотой на магов истребляют людей, глупые! глупые людишки! Не понимают, что однажды эта волна наберется силой и хлынет потоком горя на все, сметая всех на своем пути, виновных и невиновных! Все-все утонут в крови и горе!»
Королева исступленно шептала проклятия и предсказания, но вдруг взгляд ее застыл. Перед ее лицом был тот самый образ, который она искала, образ мага. Видела она его настолько ясно и четко, что казалось удивительным, как раньше она могла его не замечать.
Перед ее лицом было хоть и заплаканное, с раскрасневшимся носом и расплывшимися губами, лицо, смешно вывернутое отражением на серебряной крышечке графина.
Несколько секунд Евтельмина любовалась увиденным, силясь вспомнить, где же она видела этот прекрасный высокий лоб, полные спокойствия и неги глаза
Не может быть, скороговоркой проговорила королева и упала, лишившись чувств.
***
Иннокентий открыл глаза. Его мутило. Картина мира расплывалась, сфокусироваться на ней было невероятно сложно. В ушах звенело, в желудке выло, в горле першило. Если бы Иннокентий хоть раз в жизни пробовал яблочную, он бы решил, что вчера чересчур ею увлекся. Но Иннокентий не знал, как коварна бывает настойка, а потому и сравнить свое состояние ни с чем не мог.
Устал, касатик? раздался рядом ласковый голос. Потерпи еще немного.
Иннокентий повернулся на звук и увидел старую морщинистую старуху.
«А это, наверное, лесная колдунья!» попробовал угадать юноша.
Ой как вы надоели. То дяденька, то колдунья, каждый раз одно и то же. Ну, откуда вы взяли, что я колдунья?
Так вот, бабушка, прости, но ты ж вылитая колдунья. Я на тебя смотрю, отвернуться хочется, значит она и есть. Если б ты была добрый маг, ты бы вся такая в белом ходила и чудеса без устали стряпала. Одной бы рукой махнулау меня бы голова прошла, другойменя бы напоила. А раз я тебя вижу и все у меня болит, ничего не проходит, значитчто?
Что? передразнила его старуха.
Ну что значит, бабушка? Сама-то неужели не понимаешь?
Отчего ж, милый, понимаю. Дурак ты, клеймо на тебе ставить негде. Дурак и есть, обиделась старуха.
Нет, ты неправильно поняла, это значит, что ты колдунья. Как это может быть, изумлялся Иннокентий. Ты выглядишь, как гриб сморчок, а я дурак? Нет, вот ведь женщины, ничего не понимают.
Что-то попало в глаз Иннокентия. Потом еще и еще раз.
Старуха стояла, уперев руки в боки, и радостно плевалась в молодого человека. Раз за разом метко попадала ему в лицо и даже притоптывала ногой от восторга.
Бабушка, ты чего? удивился Иннокентий.
Бабка молчала. Молчала и плевалась.
Иннокентий решил, что нужно бежать.
Ноги не слушались, заплетаясь и путаясь при каждом шаге, больше всего он пытался не упасть, шагая большими шагами, низко наклонившись к земле. Мелкий ивняк хлестал по щекам. Но смех старухи замолкал и отдалялся, от этого становилось легче. Иннокентий, совершенно обессилевший, рухнул на землю ничком. Отлежавшись, повернулся на спину и открыл глаза. Сверху на него смотрели злые горящие глаза плюющейся бабушки.
Ты так совсем выдохнешься, милый, покачала она головой, притворно сожалея ему.
Иннокентий застонал.
А теперь говорить буду я, ты будешь молчать и слушать.
Иннокентий кивнул.
Ты был совсем малыш, когда тебя забрали у матери. Твой отец, черный колдун, перед тем, как отдать тебя тем людям, что вырастили моего внука, запечатал твой дар на несколько ближайших лет, предчувствуя беды. Мать твоя, которую ты помнишь тоже была колдуньей, псы королевы прознали о ее колдовстве и привезли к корчмарю. Ей, можно сказать, повезло. Тем корчмарем был твой дед, мой черноглазый Будияр. Он тайно сберегал магию в Краю, но, что скрывать, простых людей пускал в расход, отчет-то ему тоже надо было перед королевой держать. Погоди-ка, родной, ты продрог весь. Дай-ка я палок в костерок насую, горяченького попьем и там продолжим.
Иннокентий действительно дрожал частой дрожью, временами от холода и любопытства казалось, будто неведомая сила подбрасывала его вверх.
Старушка замельтешила по полянке, которая приютила их среди болот, и вскоре взметнулся вверх совсем не детский, а весьма уверенный костер, находиться рядом с которым было удивительно приятно. Он не обжигал, как это бывает обычно. Хотелось придвинуться к нему ближе. И спина не мерзла, находясь в тени от огня. Он согревал все тело, а не только повернутую к нему сторону. Скоро в невесть откуда-то взявшемся серебряном чайничке зашипела ароматная жидкость.
Старушка села рядом с Иннокентием, обняла его, как маленького, и стала из ложечки поить своим колдовским зельем. Нельзя сказать, чтобы снадобье было вкусным или невкусным, но такое приятное тепло растекалось по всем закоулкам тела от него, и тепло это будило в памяти самые приятные моменты жизни.
Иннокентий как будто и захмелел от добра, тепла и ласки. Захорошело на душе от того, что вот он нашел свою семью, и рядом с ним его бабка. Долго он скитался с Казимиром, давно манила его жизнь, полная странствий и приключений, а вот тут, под бабьим подолом, раскис он и размяк. И никуда ему больше не хотелось. Хотелось только слушать старухины сказки.
Спи, милый. Силы восстанови. Я тебе все попозже доскажу.
Засыпая, Иннокентий увидел только черные крылья совы, распластанные над ним, утыканные частыми звездами.
***
Казимир кряхтя прошлепал по узкому темному коридору и толкнул железную дверь перед собой.
Она со скрипом поддалась его натиску, пропустив в широкую душную комнату. Остановившись и переждав немного, когда перестанет кружится голова от сладкого запаха крови, ударившего в нос, старик прислушался и тихим голосом позвал:
Иннокентий! Кеша! Эй!
В углу в темноте что-то заерзало и Казимир медленно и бесшумно заскользил на звук. Однако, звук переместился и слышался уже позади.
Тьфу ты, крысы! Иннокентий! громче позвал Казимир.
С.ка, сам ты крыса! отозвались в углу.
Казимир задумался, пригнулся и на всякий случай прикрыл засаднивший снова затылок рукой.
Ты не Иннокентий, сказал он уверенно через несколько минут.
Логично, процедил сквозь зубы его собеседник.
А Иннокентий где?
Сам-то догадаешься?
Не ссы, малец, я тебя выведу отсюда, только Иннокентия найду.
Ты совсем, Казимир? Ты его отсюда каждые три дня выводить будешь? У тебя какое-то специальное задание теперь? Ты скажи, я пойму, не дурак ведь. Давай хоть каждый день его отсюда выводить, можешь даже бабу мою с баяном под это дело подрядить. Ты выводишь, она на баяне жарит, я, так и быть, в бубен постучу.
Георгий?! Ты?! растерянно спросил Казимир.
Пока болтаю, значит я, а не труп мой холодный, съязвил корчмарь. Но если меня так и дальше каждый по башке тюкать будет, то мне тут с вами недолго осталось.
Дела-а, протянул Казимир.
Развязывай, придурок, потом каркать будешь, скомандовал его приятель. Ты мне еще за стёкла выбитые ответишь, гад.
Слушай, а стекла и правда побил? больше и больше удивлялся Казимир. Я-то думал, что сон мне приснился, будто я их камнем сносил. Дела-а.
Ты сюда «делакать» пришел?
Не-не, я по делу, только сам не помню, по какому. Я, вроде, мальца вызволить хотел, а вроде и злой на него, почему только, не помню. Георгий, ты меня прости за стекла, неудобно вышло-то как, растерянно лепетал Казимир. Ведь как так вышло-то, мы ж с тобой стекла вместе ставили, я сам их и прилаживал, да всегда любовался, когда мимо проходил. Ты уж меня прости, что-то неладное со мной было, что-нибудь съел да выпил не то, прости, друг. Пойду я, Георгий.
И Казимир спешно зашлепал наверх к двери, ведущей из погреба в гостиные.
Ка-зи-миррр! гневным визгом разразился из своего угла корчмарь. Развяжи меня, сволочь!
А кто ж тебя связал-то? Это ж твой подвал ведь, Георгий. Дела-а
Я убью тебя сейчас, сволочь, только развяжи!
Через несколько минут возни в темноте подвала и взаимной ругани, приятели сидели на верху в корчме, прихлебывая горячие щи. Оба были изрядно побиты и помяты, оба были не выспавшимися, грязными и вонючими. Но оба уже вовсю хохотали, рассказывая друг другу истории последних дней.
Погоди, значит после того, как я выбил тебе стекла, я еще и улепетывал от тебя, как мальчишка, смеялся Казимир, поражаясь собственной прыти.
Да, бежал так, только пятки сверкали, я сзади еле поспевал, а потомза корягу и полетел ты. Я за грудки хватаю, за что, говорю, ты стекла-то бил, придурок, а ты лежишь улыбаешься. По щекам слезы текут, мамку зовешь, жалобно так, я тебя пнул с досады да по своим делам пошел. Нет, сначала пытался тащить за собой. Страшновато как-то было, не по себе, лежит мужик с бородой, плачет. Так за руку тебя рванул да потащил, только у тебя рука хрустнула
Я, видать, башкой сильно треснулся тогда, заключил Казимир. До сих пор затылок саднит.
Э-э нет, приятель, затылок у тебя не от того болит. Затылок это я тебе выровнял. Ты ж мало того, что стекла побил. Ты потом сюда пришел в подвал дверь ломать. Освободитель чертов. Ты ж людей из подвала пришел освобождать. Как тать прокрался. Хорошо, что я в подвале на тот момент оказался. Смотрю: дела чудные творятся. Ходит этак Казимир по погребу впотьмах, да не просто ноги ставит, а кабыть с доски на доску или с камня на камень перепрыгивает. Перепрыгнет и оглядывается. «Ну, дела-а» думаю. А сам в оба смотрю. А ты скачешь, скачешь, а потом замер да как ляпнешь: « Ну раз ничего, так и бояться нечего. Что это я вдруг? Когда насколько глаз хватает, кроме меня никого нет, кого ж мне бояться-то?» Я это очень хорошо запомнил, мне как-то не по себе в тот момент стало. Чегой-то никого нет. А я, а маги рядом, которых ты освобождать-то прискакал, король лягушачий? Подошел я тихонько и тюкнул тебя. Не со зла. Просто, чтоб ты отдохнул.
Казимир напряженно слушал рассказ корчмаря, что-то время от времени вспоминалось ему. Корчмарь рассказывал, как приятель его ходил по подвалу, а старик вспоминал, что был уверен в тот момент, будто пробирается он по болотам.
А потом?
А что потом, на воздух потом, отволок в колодец. Думаю, отоспишься, придешь, поговорим.
Так ты-то почему оказался привязан в углу, и где все те, которых я пришел отпустить? Неужели освободил?
А вот тут я сам понять не могу, что случилось, признался корчмарь.
Дела-а, промямлил Казимир.
***
Дверь в корчму отворилась и на пороге показалась белокурая девушка. Непривычно было видеть столь юных барышень, путешествующих в одиночку, однако ж, корчмарь привычно предложил ей занять место за соседним столом, не выказывая беспокойства по поводу ее появления.