В ту минуту, когда Ганя шла с отцом к своей нареченной матери, успевшей забрать уже в свои руки весь дом, она почувствовала, что последние надежды, которые были еще на спасение, должны окончательно иссякнуть. Старуха, так же как и отец, находила, что лучшего жениха, чем Куликов, и не сыскать, а ее голос теперь бесспорно будет иметь вес и значение. Тетка Анна разбирала белье и разыскивала прачку. Когда вошли Петухов с дочерью, она сухо поздоровалась с племянницей.
Это ни на что не похоже, моя милая, совсем дом распустила. Белье грязное свалено в кучу и гниет, серебро разбросано, посуда перержавела, люди ничего не делают, везде грязь, мусор. Как же ты своим домом жить станешь?
Ганя молчала. Старуха не знает, что сама девушка расшаталась и расстроилась за это время гораздо больше, чем хозяйство, и впереди ей предстоит участь во много раз хуже всех этих ложек, кастрюль, салфеток. Довольно было бы заглянуть только в душу невесты, чтобы понять, какое все это запущенное хозяйствоничтожество в сравнении с ее нравственными пытками и смертельным страхом перед будущим. Но тетка Анна, напротив, приписывала запущение хозяйства чрезмерному увлечению невесты своим приданым и сладкими грезами предстоящего замужества.
Невеста, а все же надо и об отцовском добре иметь попечение. Нельзя махнуть на все рукой, продолжала старуха. Что ж ты, моя милая, молчишь, или я напраслину плету на тебя? Придираюсь?!
Она последнее время на заводе стала заниматься, бухгалтерию нашу изучала, вставил Петухов, вот в хозяйстве и запущение. Я говорил, что два дела нельзя делать и бабье дело у плиты да в комнатах. Как ни умна моя дочка, а все за чужое дело взяласьсвое только попортила и пользы никакой не принесла.
Польза?! Не польза, а ущерба больше. Шутка ли, сколько добра перепортили да стравили!
Слушай, Ганя, да учись, пригодится в будущем, заметил старик и ушел.
Ну, покажи, что же ты себе к венцу приготовила? спросила тетка.
Ничего, ответила девушка.
Ни-че-го?! Как это, матушка моя, ничего?! Да ты никак с ума спятила?! В воскресенье свадьба, а она ни-че-го! Так в чем же ты венчаться будешь? Где платья, белье, уборы?!
Ганя продолжала молчать, отвернув голову в сторону.
Это, наконец, из рук вон! Что ж ты, милая, смеешься, что ли, над своим отцом и женихом?! Да ты, может быть, за нос только водишь жениха? Ты верно и не думаешь выходить замуж?
Робкая и покорная перед отцом, Ганя едва сдерживалась, чтобы не наговорить тетке дерзостей. Наконец она не выдержала.
Шучу или не шучуне ваше дело, и вы не суйтесь, куда вас не спрашивают!
Она повернулась и вышла. Старушка стояла, разинув рот от удивления, и минуты через две только очнулась.
Ах, ты, дерзкая девчонка! Ах, ты, сморчок этакий! Да как ты смеешь?! Да у тебя
Она пошла в кабинет к брату.
Как тебе, братец, это нравится, дочка-то твоя любезная?! У ней к свадьбе и конь не валялся, ни одной тряпки не приготовлено; я ей выговаривать стала, а она мне «не ваше, говорит, дело, не суйтесь»! Каково?! Не суйтесь!!
Как не готово? Ведь в воскресенье свадьба?
Ну да! А она и ухом не ведет. Что она дурачится, что ли, с вами?!
Тимофей Тимофеевич призадумался.
Оставь ее, сестра, я сам поговорю с ней; она, кажется, не совсем здорова, а ты распоряжайся всем, заказывай все, что надо, устраивай.
Как она смеет мне, старухе, сказать «не суйся»? Дрянная девчонка!
Я заставлю ее извиниться. Это она сгоряча, ей, кажется, нездоровится, только она скрывает.
Долго еще не могла успокоиться старушка и никак не хотела примириться с «сованием».
Я шестьдесят шесть лет прожила, и мне никто не смел такого слова сказать! На-ка дождалась!
Ганя ушла в свою комнату и заперлась. Она понимала, что испортила хуже себе положение, вооружив старуху, но не раскаивалась. Она считала все равно надежды потерянными и близка была к отчаянию.
Что же мне делать? Что?
«Умереть», мелькнуло у нее в голове. Умирают же другие, когда тяжело жить. Разве сделаться женой Куликова лучше, чем умереть?!
27Облава
Прежде чем труп Сеньки-косого опустить в импровизированную могилу, карманы его платья были осмотрены, и в одном из них нашли около 3000 рублей кредитками, частью выигранные в прошлую ночь у товарищей, частью собственные. Тумба предложил разделить эти деньги поровну между всеми участвующими в погребении.
В самом деле, не в землю же деньги зарывать, тем более что часть денег покойный с нас же выиграл и забастовал играть.
Да, конечно, это не грабеж. Все равно наследников на эти деньги найтись не может.
Тумба передал деньги Настеньке, и погребение продолжалось. Вьюн сказал нечто вроде надгробного слова.
Мы не хотели тебя убивать, а судьба решила иначе! Что делать?! Ты успокоился на веки, а наше будущее еще сокрыто от нас! Может быть, наш последний час еще горше будет!
Помянуть покойничка, братцы, следует, предложил Тумба. Благодаря ему, мы все теперь с деньгами и прогромы наши можем отложить. Настенька, тащи еще бутыль да готовь закуски.
А Федька-то так и убежал, произнес Рябчик.
Ну, Федька-то не опасен: ему только бы унести самому ноги! Вот кабы Сенька ушелжди какой-нибудь беды Это зверь был, а не человек.
Не тем будь помянут, покойничек!
Ну, брат, его помянуть больше и нечем! Все мы хороши, а Сенька много выше! Мы придушим, когда нужда заставит, а он душил просто для удовольствия! Себя тешил! Это второй Макарка-душегуб был! Помните Макарку? Где-то он теперь? Тоже, может быть, принял этакую смерть.
И Тумба показал пальцем по направлению свежей могилы.
Да. Макарка много выше Сеньки был! Тот десятка два перерезал в одной Вяземской лавре и резал без ошибки, как быкобоец!
Куда он тогда исчез, когда в полторацком флигеле Алёнку зарезал и всю семью купца Смирнова?
Исчез, как в воду канул.
Да, наша судьба такая! А Гусь? Помните: на глазах как в воду канул.
Ну выпьем, братцы, за упокой души товарища. Плохой был товарищ, а все же свой и жаль Сеньку.
Все выпили, отерли рукавами губы и потянулись к закуске.
По первой не закусываютпроизнес Тумба, наполняя стаканы.
Опять выпили.
Теперь давайте делить наследство. Сколько настринадцать человек. У-у! Плохая, братцы, примета: кому-нибудь несдобровать. Держите ухо востро! Антошка, ты чего не пьешь? обратился Тумба к Антону Смолину, который поставил свой стакан.
Не могу, спасибо, я много не пью.
Барышня он у нас. Шел бы ты лучше на службу служить! Не годишься ты в громилы.
Дайте вот дотерпеть до срока высылки, тогда получу паспорт и пойду служить. Я ведь не судился и не сидел ни разу!
Агнец настоящий. Что тут говорить: чужими руками жар загребаешь!
Нет. Я ни в чем не отказываю вам: что приказываетевсе исполняю; сам не работаю, потому что не умею, а что поручаютв точности делаю. Я благодарю за ваш хлеб-соль и не хочу дармоедом быть!
Это верно, подтвердил Тумба, он, братцы, много честнее и добросовестнее нас! Что правда, то правда!
Настенька принесла кучу депозиток Сеньки.
Делите. Тут 2836 рублей, сказала она.
Я предлагаю, братцы, так разделить. Нас тринадцать человек; по двести рублей составит 2600 рублей, а остальную мелочь отдать Настеньке на платье Согласны?
Браво, браво! закричали все.
Настенька улыбнулась и погрозила Тумбе пальцем.
А сам не можешь мне платье сшить? На общественный хочешь счет отыграться!
Все засмеялись. Тумба вскочил, обнял Настеньку.
И мои двести возьми! Ты думаешь я тебя обижу? Вот тебе на дорогу и хватит! Завтра бери Тумбачонка и отправляйся с Богом. Я тебя выведу к подъезду, в Лигово, а оттуда садись на Ригу и поминай тебя как звали! В столице тебе страшно теперь показываться. За нами в оба следят.
Ну, господа, встал Рябчик, когда дележ был окончен, пора хозяевам и покой дать. Они ведь не спали еще, да и нам отдохнуть пора! По норам! Спасибо, Тумба.
Спасибо, спасибо! подхватили все хором. Скоро полянка опустела. Громилы разбрелись попарно.
Они чувствовали себя прекрасно. Сыты, пьяны и по 200 целковых у каждого в кармане! Только один Антон Смолин был угрюм, печален и пошел в одиночестве. Смерть Сеньки, похороны, дележ его денегэто все коробило его и удручало. Он достал свои бумажки. Четыре двадцатипятирублевки и десять красненьких. Некоторые были в крови. Брр!.. Какие нехорошие деньги
«Что же, думал Смолин, теперь я могу уехать в деревню. С деньгами я там могу хорошо устроиться. Бог с ней, со столицей! Деньги я не украл, чужой души не загубил, совесть спокойна, чего же мне здесь, на Горячем поле, болтаться?»
И он ухватился за мысль, как можно скорее уехать на родину. Одна только опасность: как добраться до Николаевского вокзала? Не забрали бы в обход, а то опять по этапу отправят. Да костюм подновить хорошо бы. «Ну, как-нибудь выберусь!»
Смолин пробирался по тропе к заставе. Бессонная ночь давала себя чувствовать. Он шел нетвердо, глаза слипались. Почти машинально, в полудреме подвигался он все вперед по знакомым кочкам и проталинам. Осень уже начинала портить дорожки Горячего поля, но проход пока для местных был еще довольно удобный и нетрудный. Позже, в начале октября, до наступления мороза, или весной, когда начинает таять, все пути делаются абсолютно непроходимы, и отдельные громилы, запасшись водкой и провиантом, по две недели сидят отрезанными от города. Антон Смолин подвигался к заставе, а дремота все усиливалась, его клонило ко сну. Он хотел побороть сон, рассчитывая как можно скорее выбраться вон из столицы и после на свободе выспаться вволю. Он припоминал деревню, когда его привезли туда арестантом, как все бегали от него, показывали пальцами; только молоденькая дочка соседаГрушаглядела на него с состраданием, участливо и тихонько сунула краюху хлеба. А теперь он приедет сам, с деньгами; надо будет купить гостинцев Груше Куплю ей шелковый платок на голову. А славная эта Груша, высокая, статная, красивая. Эх, если бы взять себе назад надел, обзавестись хозяйством да жениться на Груше. А двести рублейхорошие деньги: все можно справить. Смолин прилег отдохнуть на кочке, под кустиком. Сладкие грезы о хозяйстве с Грушей усыпили его, и он захрапел богатырски. Вот уж он и в деревне, женатый. Груша в повойнике возится у дома. Она его баба, а он ее мужик. У них всего вволю, домполная чаша, Груша скоро подарит ему наследника. Хорошо им, ах, как хорошо! Вдруг соседняя гора в поле начала двигаться, идет на их деревню, надвинулась, рассыпалась, погребла все Он стал кричать, проснулся и увидел около себя двух дворников с бляхами на груди и кнутами в руках. Господин в котелке кричал:
Бери его, гони, смотри не выпустите, гони к нашим!
Смолин протер глаза и обомлел. Он попал в полицейский обход Очевидно, он слишком близко подошел к заставе и уснул в черте облавы Обход захватил его, и теперь попытки бежать были напрасны, потому что площадь вся окружена дворниками и переодетыми городовыми. Куда ни суньсянаткнешься на кнут, да и конвоиры-дворники зевка не дадут; при малейшей попытке вытянут кнутом так, что к земле присядешь!.. Смолина взяло отчаяние В господине в котелке он узнал чиновника сыскной полиции, того самого, который высылал его из столицы Чиновник руководил обходом. Цепью расставленные стражники медленно сходились, постепенно суживая оцепленный круг. Почти из каждого куста выгоняли ночлежника или бродяжку, оборванного, общипанного, заспанного. Как зайцы в западне, они пробовали метаться во все стороны, но, встречая везде кнут, быстро покорялись, безропотно повиновались приказаниям, группируясь в толпу таких же бродяжек, как и они. Толпа росла. Смолин стал присматриваться и увидел Федьку-домушника, попавшегося раньше его. Они переглянулись, и Федька стал незаметно приближаться к нему. Между тем цепь обозначилась во всех концах, и отовсюду гнали мужчин и женщин. Все это были в огромном большинстве пропившиеся рабочие; настоящих громил никого, кроме двух случайно попавшихся Федьки и Смолина. И они никогда не попались бы, если бы Федька не бежал от преследования товарищей-судей, а Смолин не замечтался о Груше и не уснул, перешагнув черту облавы. Впрочем, Смолин и не был вовсе громилой, он только был самовольно вернувшимся в столицу и, кроме того, не имеющим определенных занятий и местожительства, что, в свою очередь, составляет преступление как «праздношатайство» и «бродяжничество».
Антошка, ты как угодил? прошептал Федька, приблизившись совсем к товарищу.
Уснул здесь у ковша. Не спавши, не заметил, как границу перешел.
А я нарочно ушел на поляну; надо же греху быть, чтобы сегодня как раз обход! Слушай, давай удирать как-нибудь.
Невозможно! Смотри, сколько переодетых.
Если бежать, так сейчас, а то выйдем на поляну, тогда не уйти.
Куда же бежать? Ты хочешь на мне опыт сделать. По моей спине кнуттебе не больно. Беги вперед.
Как хочешь. А что Сенька?
Помер.
Быть не может? Ну, вот это счастье! Замучил он нас всех! Того и гляди перо запустит! Неужели сам помер?
Его решили отпустить, постегав, а смотрят, померши. Похоронили А ты как улизнул?
Пошел хворост набирать, выбрал момент да за куст и бежать, бежал так, что не передохнул. Уж тут, на опушке, повалился: дышать невмоготу. И хорошо, что ушел, а то быть бы мне с Сенькой в могиле. А подпалили мы Тумбу на совесть! Минутку бы еще не проснисьи не вышел бы ни за что. Хи-хи-хи!..
Цепь обхода сошлась. В середине толпы образовалось человек четыреста. Начальник обхода, господин в котелке, стал сортировать толпу.
У кого паспорт есть? Подходи по очереди.
Кто с паспортом, получал толчок в спину и вылетал за цепь. Некоторые рабочие в передниках, замазанные краской, с инструментами; они пришли на поле завтракать, потому что в свой угол идти далеко, а в трактир дорого, и угодили в облаву. Их тоже вытолкнули из цепи. Образовалась из толпы группа около сотни человек. Все без паспортов, без работы, квартиры и гроша денег. Большинство было довольно аресту и не просилось вовсе на свободу.
По крайней мере в тепле посидим и сыты будем. Теперь не лето красное, а пятачков на ночлег не напасешься.
Смолин с Федькой не подходили вовсе к сыщику. Они понимали, что обмануть опытного чиновника им не удастся.
Всех собранных погнали в Нарвскую часть для опроса, обыска и сортировки. Некоторых прямо надо отправить в распоряжение судебных властей, других в пересыльную тюрьму, а третьих для обыска и опроса в управление сыскной полиции и антропометрическое бюро. Арестантов гнали по Забалканскому проспекту.
Пропали мы, шептал Федька, теперь не улизнешь.
А-у! И там не уйти было, только спина чесалась бы теперь!
Разве махануть под ворота и залечь на помойной яме?
Махани!
Они шли серединой проспекта. Все встречавшиеся экипажи давали им дорогу. Только вагоны конок приходилось обходить.
Смолин обернулся, взглянул на империал только что прошедшей конки и не поверил глазам: на империале сидел и кивал ему головой Федька-домушник.
Что за притча? Сейчас рядом шли, и когда он успел?
А успел. Забранных не считали и не проверяли еще, так что исчезновение Федьки никем, кроме Смолина, не. было замечено.
«Молодец!» подумал Смолин и с сокрушением посмотрел вслед удалявшемуся вагону.
Их пригнали во двор Нарвской части и здесь партиями по пять-десять человек стали водить в управление для опроса.
Антон Смолин был в числе последних. Голодный, измученный душой и телом, усталый после всех передряг и волнений, он стоял как приговоренный. Но пожалеть его было некому.
Смолин очнулся, когда его толкнули сзади.
Ну, марш на лестницу!
28Допрос
Околоточный надзиратель доставил Коркину в дом предварительного заключения и сдал на руки смотрителю.
Это обвиняемая в мужеубийстве, переведите ее немедленно в секретный номер, приказал смотритель солдатам.
Околоточный надзиратель смотрел удивленно:
Обвиняется в мужеубийстве, когда я только что говорил с ее мужем?! Удивительно!
Коркину, под конвоем двух солдат, повели по коридорам. Она шла бодро и довольно спокойно. Коридоры узкие, полутемные, с маленькими круглыми окошечками по сторонам. Эти окошечки напомнили Елене Никитишне каюты волжских пароходов, напомнили ее поездки с Онуфрием Смулевым, когда он был еще женихом. Она замедлила шаги и внимательно всматривалась в окошечки, откуда виднелись бледные лица арестованных. Она вздрогнула. Ей еще не случалось видеть людей, сидящих, как птицы в клетках, отделенных от всего мира и лишенных всякой свободы. Она слышала рассказы о тюремных затворниках, но никогда не вдумывалась в их положение и не находила его таким ужасным, как теперь. Неужели и она обречена на такую жизнь? Может быть год, два или навсегда?! Навсегда!! Она вскрикнула, схватилась за голову, но сейчас же поборола припадок и пришла в себя, продолжая путь. Только щемящая головная боль давала себя чувствовать. Она замедлила шаги, нетвердо передвигая ноги. Солдатик, шедший впереди, остановился в глубине коридора и позвонил. Явился сторож с бляхой на груди.