«ПрошуВас» прозвище впечаталось в его лоб после первой же встречиразъяснил новую политику: теперь все должно быть гласным, должна соблюдаться честность с партнерами и никаких секретов от них и, не дай боже, каких-то слежек и подслушиваний.
Приятель Рокотаева, с кем они на некоторое время пересеклись в Анголе, после инструктажа быстро написал что-то на чистом листе бумаги, резко встал, хлопнул ладонью по листу, бросил, глядя перед собой и ни разу не посмотрев на ухоженную с изящной проседью бородку, два слова: «Прошу Вас!» и вышел из кабинета
Некоторое время стояла тишина. Зазвучал приятный, слегка картавый голос: «Итак, господа, все вы в курсе. Прошу Вас, выскажите свои замечания.»
Снова повисла гнетущая тишина. Воронский, генерал, в далекую бытность курировавший деятельность Комитета в Юго-Восточной Азии, ходивший не раз по «тропе Хо-Ши-Мина» по диверсионным делам в Южный Вьетнам, отозвался: «Документ очень важный Товарищ. Генерал!?надо еще раз рассмотреть и представить замечания»
Новый начальник сощурил глаза, бородка его дернулась: «Прошу Вас выслушать. Хотел бы довести до общего сведения, что с этих пор фигурирует обращение «господа и господин». Это если в единственном числе»
Тут он внимательно посмотрел на Воронского. Тот внезапно встал во весь громадный рост, с шумом отодвинув стул: «Слушаюсь, господин генерал!?» «Я не генерал, а поставленный народно избранным президентом директор государственной службы безопасности. Впрочем, не надо так вставать. Прошу Вас.» Воронский сел, так же шумно придвинув стул.
Снова повисла пауза «ТовГоспода, я согласен с мнениемэ. эвот господина, что только что выступал, что документ надо проработать по подразделениям и расписаться в согласии с новыми правилами» Опять тишина. Рокотаев воровато огляделся вокруг, не поднимая лицавсе сидели так же, с опущенными лицами, углубившись в чтение
Дверь кабинета отворилась, вошел один из этих, похожих как близнецы, молодых людей с манерами фарцовщика. Он не обращая ни на кого внимания, обогнул стол, подошел к новому шефу и зашептал ему в ухо
«Совещание, господа, считаю закрытым Я извещу вас в случае надобности, когда надо будет решить тот или иной вопрос. Прошу Вас». Все встали как один и в беспорядке вышли толпой из кабинета.
В приемнойоткуда только успела взяться!? молоденькая секретарша, с таким же выражением лица, что и на молодом человеке, пробежав глазами по ним, как будто пересчитывая, встала и закрыла массивную дверь. Села за свой столик: «Господа, пожалуйста, не задерживайтесь, у директора совещание, он вызовет вас, когда вы понадобитесь»
Воронский недобро посмотрел на девицу, покачал головой и двинулся к выходу, зажав папку между пальцами громадной руки и хлопая ею себе по бедру. За ним протиснулся и Рокотаев.
В коридоре Воронский обратил к нему ставшее внезапно красным лицо, сузив хищно глаза: «Бл. Дожили до господ»И потопал прочь
Еще противнее наступили времена с появлением в кабинете главы МИДа небольшого человечка с немного навыкате глазами, чуть толстоватым носом, ознаменовавшего полную дружбу с навсегда оставшимся для Рокотоаева и остальных его соратников по разваливавшейся службе «вероятным противником».
Человечек взял громадную власть над алкоголиком, становившемся уже недоступным ни для кого, кроме каких-то непонятных дельцов, и, как подозревал Рокотаев, озвучивал принятые при очередной пьянке в сауне решения
Доходило, как доносилось от приятелей, уже просто до вызова по домашнему телефону к дочке «самого» и получения инструкцийо соблюдении каких-то элементарных процедур с подписями и печатями уже речь и не шлаот не думавшей даже изобразить подобие приветствия бабы, иногда чуть ли не в ночной рубашке
Частенько рядом ошивался Осиновский, вилял спиной, подкладывал бумаги, подсказывал елейным голосом. Некоторые, слишком осторожные, просили письменных распоряжений. «Людка» лениво махала рукой, мол, и так все ясно.
Ничего не оставалось делать, если хотелось обеспечить старость, как поворачиваться кругом и идти, проклиная все на свете Осиновский как собака чуял колебания воздуха, шелковым голосом шептал «Людке», что сейчас разъяснит все в прихожей и тотчас же прилетит
В приемной звучали иные слова и совсем по-другому: «Ты, му. к, заткни еб. о и выполняй Иначе закопаю тебя Пшел вон» Служивые скрежетали зубами, шипели, что пристрелили бы падлу Но выполняли и рапортовали
В связи с провозлашенной «дружбой» приходилось сдаватьпо приказу! все годами и кровью наработанные результаты. Места, освоенные славянами, заполнились другими бледнолицыми, быстро и споро инвентаризовавшими огромное хозяйство бывшей державы.
А держава веселилась, радовались в телевизионных шоу, повылазивших отовсюду на всех каналах, которых тоже стало много, «как у людей». Держава веселилась, когда ее начали наводнять невиданные с той еще Войны новые беженцы, рассказывавшие об ограблениях, убийствах. Этих беженцев, естественно, никто не ждал, их отнесли к тем, кто «не умел жить» и «не вписался в прогресс».
Снова по улицам и расплодившимся «барахолкам», называемым рынками, стали бродить беспризорные дети Сели на улицах, в метро, и, конечно же, на рынках инвалиды
Все вернулось вспять, будто вычеркнуты из жизни стали все годы беспримерных жертв. Ненужными вдруг стали все, кто что-то умел делать, кроме денег, те, кто рисковал, воевал
Рокотаеву стало снова тошно от этих воспоминаний, затопивших его со странной встречей с прошлым через два десятка лет. Он смутно сознавал, что должен предпринять что-то, что, по-крайней, мере успокоит его. Сегодняшняя короткая встреча столкнула его с места, как начинают разбегаться от неосторожного удара ледорубом неуловимым змеями трещины на, казалось до того, заснувшем на века монолите ледника
Осмотр спуска к реке по каменной лестнице ничего не дал. На мокрых, то ли от утренней влаги, то ли будто облитых (Бремикер подумал о старике с собакой) ступеньках оставили лишь грязь ботинки сотрудников полиции. Для детального осмотра нужно было время и еще несколько человек. Бремикер решил пока их не вызывать до прихода Грейнера.
Отпустив криминалистов, они оба с Ангеликой стали внимательно просматривать весь склон от ступенек до кустов и обнаружили вдавленную полосу на траве, очень похожий на след от волочения чего-то тяжелого.