Цветение - Максим Далин

Макс ДалинЦветение

Ланс застегнул куртку. Тащил замочек молнии медленно, чтобы не скрипнуло. Потом зашнуровывал ботинки и холодел от каждого шороха. Еле дышаллишь бы не нашуметьно потянулся за ключами и уронил баллон с освежителем воздуха. Раздался такой грохот, будто обрушился потолокЛанс замер, его бросило в жар: не может быть, чтобы этот адский шум никого не разбудил!  но в комнатах стояла сонная тишина.

Спящие спали. В коридоре было почти совсем темно: слабый свет доходил только из открытой кухонной двери. Подвижный полумрак, наполненный скользящими тенямидаже хуже, чем просто темнота.

Ланс отшатнулся от мучительно искривленной рогатой тени раньше, чем сообразилее отбрасывает вешалка. С трудом перевел дух. Напомнил себе, что дверная рама окружена надежной защитной каббалой, что в стены каждого более-менее приличного дома еще при строительстве вмуровывают амулеты, что никакая сумеречная мерзость не может вползти домой с улицы но все равно было неуютно, и это еще мягко говоря.

Если бы он не делал ничего запретного, не задумывал отвратительных вещеймог бы зажечь в коридоре свет. А таккрадучись, замирая от страха, бесшумно, как вор, как Бог знает, какая дряньза грех приходилось терпеть темноту.

Господь дал ночь для сна. Все нормальные люди спят. Только законченный негодяй шарит в потемках, как нечистая сила

Ланс снял с крючка ключии вдруг углом глаза уловил осторожное движение где-то сбоку, совсем рядом. Резко обернулсяк нему дернулось серое, сгорбленное, взъерошенное Ланс еле удержался от вскрикавовремя сообразил, в чем дело.

Хмыкнул, досадуя на собственную глупость.

Не будь дураком. Собственную физиономию в зеркале не узнал, ха-ха. Своего отражения перепугался, как ребеночек. А ведь не может в нем быть ничего другого. Дорогое хорошее зеркало с серебряной амальгамой. Освященное, в рамке из добрых знаков и благословенных слов. Уже лет пять как висит в коридореи никогда с ним никаких проблем не было. До нынешней ночи

Стало немного полегче, и Ланс перевел дух. Подошел к входной дверии страх снова врезал под дых.

Да, дома не может быть ничего опасного. Просто темно, потому что электричество не горит. А на лестнице?

А на улице?!

Ланс почувствовал, как под курткой на спине намокла футболка. Хорошо было решаться днем, белым днем, при свете, за письменным столом, на котором лежит папино Священное Писание в кожаном кремовом переплете с золотым тиснениемгероем себя чувствовал. Этаким восставшим ангеломднем это кажется шикарным, крутым и вызывающим. А вот дошли твои грешные мысли до дела

Это тебе не проклясть кого-нибудь сгоряча! Небрежно сказал себе: «Пойду поищу дуру вечерком». Иди ищи!

Ланс осторожно, дрожащими руками, каждый миг ожидая, что кто-нибудь в доме проснется, боясь этого до мерзкой зыбкости в коленях и втайне от самого себя страстно этого желая, тихонько отпер заговоренный замок. Приоткрыл дверь.

На лестничной площадке горело электричество. Яркий, резкий, бесцеремонный свет моментально успокоил Ланса и придал решимости. Запереть дверь в квартиру оказалось на порядок легче, чем отпереть ее изнутри. Потом он остановился, огляделся и отдышался.

Если не придавать особенного значения темноте за окнамиа лучше не придавать, легчена лестнице почти как днем. Светло, тепло, припахивает крысами, припахивает мусоропроводомно что в том плохого? Обычные, в сущности, бытовые запахи.

Дурной запах не раздражает, если он привычен. Вот непривычныйэто плохо, это сомнительно и опасно, даже если это какое-нибудь райское благоухание. Как в школе батюшка говорит: всегда обращайте внимание на непривычные явления. Обыденноеблаго, необычноезло.

Очень правильно.

Ланс начал, не торопясь, спускаться по лестнице. На некоторое время он почти успокоился. Даже грязные слова, нацарапанные на стене около входной двери толстым черным маркером, не смутили его особенно. Дети баловались. Ничего от этой надписи не исходилоих авторы и сами не ведали, что писали, просто собственную лихость показывали, отвагу. Сомнительно, чтобы знаки заработали в таком случаеуже три дня как намалеваны, а вреда от них не было.

Но когда Ланс подошел совсем близко к надписи, вдруг увидел, что на линиях дурных знаков неподвижно сидят какие-то некрупные черные букашки, вплотную друг к другу. Рассматривать не сталвдруг это и не букашки вовсе. И без того встряхнуло.

Входную дверь освещала тусклая лампочка, которая горела и днем. Мерно мигал красненький огонек, показывая, что включен домофон. И вообще, все было очень привычно и обыкновеннообманно, коварно обыкновенно, потому что узенькое оконце рядом с дверью во время оно выбили и заделали фанеркой. Теперь из подъезда нельзя увидеть это

Темноту, караулящую прямо за дверью. Всех тех из сумерек.

Ланса затрясло. Ноги превратились в какой-то кисель, перестали держатьи Ланс прислонился к стене. Ни за что не выйду наружу, подумал он, уже не стыдясь. Ни за что. И так уже наворотил

Но вот тут-то ему и вспомнилась Лиса. И представилось с болезненной грёзовой яркостью, как она себя чувствовала тем вечером, когда и пойти-то было некудадевчонка, одинокая, беззащитная девчонка и просто оглушило видение той сцены в классе.

Лиса, такая бледнаяне испуганная, нет, не расстроенная, не оскорбленная даже, а полная безумной, отчаянной, обреченной какой-то решимостипытается застегнуть блузку, а пуговицы оторваны с мясом, нельзя застегнуть и не запахивается, и классная дама вещает ледяным ядовитым голосом: «Вот до чего ты докатилась со своим гонором, со своей отвратительной гордыней! Ты думаешь, что такое можно скрыть от нормальных людей, да?! Грязная девка, подстилка Тьмы!» И никто даже не смеялся, кроме двух-трех девиц, уж особенно охочих до гнусных сценшок у всех был, шок

И батюшку не дождалась, и сумку в классе бросила, ничего не взяла. Все думали, что побежала реветь в туалет, а онавон из школы, и домой больше не заходила никогда.

В классе до сих пор все это смакуют и перемывают. Все учителя высказались по поводу, батюшка много говорил, в школе первую неделю проходу не было«А это в вашем классе училась та, которая? Правда, что Мать Алекса ее прямо на уроке из свитера вытряхнула? Кру-у-то!» Будто позорище бросило на всех некую теньа ведь никто не участвовал, никто вообще ничего не знал. Друзей у Лисы не было, парней отшивала с необыкновенной злостью, девиц даже близко не подпускала, сидела всегда одна, гордая, действительно. Гордаявсегда грешная, но что за удовольствие так грешить, ведь в сплошной ненависти жила И хоть бы малейшая отметка от этой ненависти осталась на теле проклятия, говорят, рикошетят от с рождения проклятых. Добродетельныевсе в прыщах, или веснушки на них, или, там, родимые пятна. Добродетельныеполноваты, коротконоги или плоскогруды, у них бесцветные волосы, туповатые лица. Так безопаснееэто никого не раздражает. Другое деловызывающая прелесть, она всем страшна, даже мама Лансу говорила: «Ты бы не особенно с этой вон, ни одного прыщика в таком-то возрасте, да еще с такой фигурой! Хорошие девочки так не выглядятее, наверное, все лапают, кому не лень, а то ли еще будет». Ну да. Лапали все, а она дралась.

По-настоящему. Врезала Норму между глаз резной указкойшрам до сих пор виден. А Ланса огрела толстенным Сводом Дневного Закона, аж в голове загудело. Но игра стоила свеч, вообще говоря

Ланс потом заходил к ее маме. Она совершенно, оказывается, на Лису не похожасеренькая такая тетенька, с маленьким сморщенным личиком. Обычная, нормальная, благочестивая женщина. Привычно заплаканная. Пригласила зайти, спросила, не знает ли Ланс чего. Бормотала: «В охранке сказалипочти совершеннолетняя. Добровольно, мол даже узнать ничего нельзя даже жива ли А в храме батюшка сказал, что иногда это поправимо, если вовремя заметить. В монастырь бы ей»и зарыдала в платочек. И Лансу оставалось только сбежать, потому что смотреть на такое невозможно, с души воротит.

Некому же ей теперь помочь, некому. Монастырь, ага. Или охранники, которые, известное дело, только так для красоты. «Приезжайте скорей, меня убиваютУбьют, тогда и приедем». А из нормальных людей кто ходит по улице в такую пору?!

Кожа такая нежная, гладкая, бархатистаякак лепесток цветка, действительно. Простенький, самый дешевый лифчик, бумажныйа над ним, под ключицей и над ее грудкой горит

Черным и алым. Как же она выдержала, когда это кололи?! Как клеймо. Видеть было ужасно, но Ланс не мог не смотреть.

Черные перепончатые крылья, красные глаза. Дитя Сумерек. Богоотступник.

Как там Ланс читал, когда был совсем маленький, в папиной Памятке Истинно Верующего «Действие Дневного Закона заканчивается в темное время суток. Темным временем суток мы считаем период с начала вечерних сумерек до окончания утренних сумерек». И от словосочетания этого ужасного «темное время суток» становилось действительно холодно и муторно, жутью веяло, но тянуло перечитывать, как тянет обкусывать заусеницы или больной зуб трогать языком. И снилось оно потом: отдергиваешь занавеску и даже открываешь форточкуа за окном тьма, тьма и худшее, что есть на свете. Зло, грех, смерть и страх. Ночь.

И Лиса бредет где-то в ночи, в грехе, боли, ужасе и одиночестведаже не верит, что у кого-то дрогнет сердце, что хоть кто-то о ней вспомнит, руку протянет, поможет выкарабкаться да никто и не поможет! Все проклянут, все отвернутсяс отвращением, с презрением, с гадливостью! Мысль эта окатила Ланса презрением к себе и исполнила злой решимости. Он рывком протянул руку, отпер дверь и распахнул.

И сразу окунулся в этот запах.

Вот оноэто самое благоухание, от которого мороз по хребту. Чужое. Холодный арбузный запах. И темнота, разрезанная электрическим светом, моросящая какая-то, ледяная, которая этот запах источает, прямо-таки сочится этим запахом. И родной двор, который ты уже пятнадцать лет каждый день видишь, ночью тебе чужой, враждебный и чужой.

А дверь за спиной захлопнулась, отрезав путь к отступлению.

Минуту Ланс думал, что с ума сойдет от этого тянущего ужаса. Но ужас мало-помалу отпустил, отступил, дал дышать и даже оглядеться. И Ланс оглядывался, прижимаясь спиной к двери, сжимая ключ в потном кулаке, готовый каждую минуту отступить в безопасность парадной. Он оглядывался и не узнавал двора.

Не просто темень. Хуже.

Туман.

Ее стихи, за которые ее на три дня отстранили от занятий по Дневному Закону. «Откроешь окноа мира нет. Дорога уходит в небытие. Прими откровение своеобманный, молочно-белый свет. Из снов я бежала во тьму сама, чтоб в мути и лжи разыскать следы мечты своей детской, своей бедыи тех, кого растворил туман» Вообще-то, мирские стихи писать грешно, тем болеена такие катастрофические темы Но сказала она точно.

Ланс блуждал взглядом вокруга мира не было. Мутная пелена плавно переходила в глухой мрак. Тусклые-тусклые желтоватые огни еле-еле мерцали сквозь нееи никак нельзя было понять, что это за огни: светящиеся окна, фонари, фары или чьи-то неподвижные глаза.

Ланс содрогнулся и рывком оторвал спину от спасительной двери. В два шага вышел из-под козырька подъезда. Вокругметров двадцать моросящего желтоватого сумрака, а дальшестена тумана, куда не поверни голову. Ланс запрокинул лицо: в буром пустом небе плыли рваные клочья того же тумана, похожие на клочья паутиныа между них мелькало бельмо луны. В этой слепой бурой туманной бездне не было Бога, там не было вообще ничего, кроме холодного ветра. Спасения не было.

Ланс еще минуту думал о себе и о Лисе. О том, есть ли хоть какие-то шансы спасти Лису и при этом не погибнуть самому. По всему выходило, что шансов нет. Ланс уже так нагрешил, что его личный шанс заключался только в немедленном возвращении домой, омовении, молитве, попытке заснутьв завтрашнем наказании и попытке все это забыть. Добродетельному молодому человеку нельзя даже думать о проклятых Только Ланс вдруг понял, что не может вернуться.

Что это подлодумать о себе, пусть даже о спасении своей души, и бросить Лису. Ее все бросили, вычеркнули из памяти, будто ее и не былодолжен и Ланс одинокую, беззащитную, запутавшуюся девчонку!

Я больше не могу быть добродетельным, подумал Ланс, чувствуя привкус крови во рту и влажное прикосновение темноты к лицу. Я не знаю, куда идти, я тоже заблужусь в темнотено я больше не могу быть добродетельным. Потому что иначе окажется, что яхуже, чем грешник.

Он порывисто вздохнул и пошел впередмедленно, в настороженной тишине, в сырую темень и туман, в чужой, ночной город.

Ланс вышел со двора. Улицы не было.

Дом напротив выступал из тумана темной размытой громадой; желтые фонари сеяли мутный свет сквозь туман, как сквозь матовое стеклоа кусок пустынной мостовой справа и слева от Ланса уходил в никуда. Белесое нечто колебалось и зыбилось; в мокром безветрии внутри тумана что-то перетекало, слоилось Черное дерево, скорченное, как обгорелый труп, влажно блестело под рассеянным электрическим светом.

Супермаркет на перекрестке угадывался в тумане по целому озеру широко растекшегося желтого сияния. Его свет поманил к себе землей обетованнойЛанс почти побежал, и туман расступался перед ним, смыкаясь за спиной.

Площадка перед супермаркетом оказалась такой же тихой и пустой, как и все вокруг; туман тек и моросил вокруг лучезарных рекламных щитов. Грузовой автомобиль, сплошь покрытый капельками измороси, дремал у въезда на парковку. Безлюдье и безмолвие ночи угнетали и давили на сердце и тут, зато было очень светло.

Вряд ли такой яркий свет подпустит что-нибудь из темноты, подумал Ланс, пытаясь успокоить себя. Может, Лиса ходит сюда? Вспоминать, что такое день?

Эта мысль его почти развеселила. Ланс как-то упустил из виду, что ярко освещенный кусок ночи нигде не огорожен и не защищен: сияние ламп и рекламы создавало иллюзию защиты само собой, а злая небесная бездна скрылась за козырьком над золотисто освещенными витринами. Ланс улыбнулся, ощутив себя отважным героем романа, и пошел вдоль витрины, гуляючи, небрежно посматривая по сторонам.

Он как-то расслабился, потерял бдительностьи свернул за угол, не думая ни о чем дурном. А за углом оказалась глухая стена, одинокий фонарь, клубящийся тумани сквозь его белесую муть острым синим и алым светом горела эмблема Детей Сумерек.

Синие перепончатые крылья, красные глаза. Ланс встал, как вкопанный.

Днем тут ничего нет. Вернеетак, пыльный алюминиевый вагончик с вечно запертой дверью. И никогда он не обращал внимания на этот знака может, его и нельзя рассмотреть при солнечном свете.

Притон проклятых.

Ну что ты встал, вдруг хихикнул в душе насмешливый голос беса-искусителя. Трус. Иди-иди, посмотри. У тебя какая-то мелочь с собой, кажется? Так вот и купи себе баночку лимонадуи взгляни, что у них еще продается! Может, Лиса тут шоколадки покупает!

Эта подлая подначка так подействовала, что Ланс сделал несколько шагов к двери проклятой лавчонки, даже вытащил из кармана монетки и подкинул на ладони. И вдруг сообразил, что может быть в таком магазине на самом деле.

Лимонаду тебе? А то не знаешь, что в сумерках пьют!

Вот тут-то и послышались голоса, и дверь в лавчонку распахнулась со звоном колокольчика, очень нежным и странно громким в ночной темноте. Покупатели вышли.

Ланс стоял в тени, а они оказались, если не на свету, то в более-менее освещенном пространствегорели у входа тусклые синие фонарики и полыхала реклама у Ланса за спиной. Их было очень хорошо видно, эту сладкую парочку. В стоячем мокром воздухе повеяло именно тем дрянным запашком, которым и должнодезодорантом, тухлым мясом и мятной жвачкой. Типичный запах, хрестоматийный.

Ланс проглотил комок в горле.

Впрочем, он почти сразу догадался, что это не мертвые, конечно. Просто чумные, тьфу ты, пропасть! Причемзапущенные чумные. Ланс видел их и раньшебольше по ящику, но это все равно. Тоже невидаль

Чуманепонятная штука. Ланс когда-то читал, что она даже, вроде бы, и не болезнь, а нечто типа проклятия. Заразиться ею нельзя, никто до сих пор не открыл, каков ее возбудитель и отчего она так странно протекает. Чумной живет, разлагаясь на ходу, как труп. Гниет, разваливается на части, но живет, бьется гнилое сердце, как-то там функционирует протухший мозг, реагирует непонятно чем на окружающее отвратительно все-таки.

Всем известно, что чума не заразнано все равно, чумных все ненавидят. Выглядят они мерзко, воняютда и бывают не вполне адекватны на последних стадиях, когда из тухлого мяса показываются кости. Ланс непроизвольно сморщил нос и попятился, скорее, от омерзения, чем от страха. Чего этим тварям бояться, чего терять? Они могут шляться в темноте, что им сделается?! Никто не польстится на тухлятину.