В дышавшую лишь на четверть легкого жизнь портье не вторгались даже соседи, в своем большинстве, люди состоятельные. «От обделенныхкакой прок?» примерно так рассуждали они. Сближению не способствовало и дальнее родство Мориса с президентом Лукасом. Околоток знал, что, протянув одиножды руку помощи, тот умыл руки. Так что кричи не кричирассчитывать не на кого
Портье пожирал глазами Иоганна, теряясь в догадках, как быть. Но за непроницаемым фасадом ничего рассмотреть не мог, как не гнал из себя влагу. Провалившись на самое дно отчаяния, в конце концов определился: «Мудрствовать нечего: грузи все валом, смотришь, смилостивится. Дотяни до обеда, а там, быть может, из гостиницы заскочит кто».
Морис открыл было рот, когда услышал:
А с чего вы взяли, что мне нужен, как вы сказали, Калманович? вонзил вопрос «гость», оторвавшись от напольного гнуса.
Искали его вчера, я и подумал трусливо опустил голову Морис.
Я искал? диву дался Иоганн.
Видел вас мельком с тем, кто спрашивал, нехотя признался Морис.
Где?
Э-этам Портье нечто заломило.
Говорил ведь: зачтется только искренность. Не дошло раздался вздох, совершенно искренний.
В автомобиле, стоявшем возле гостиницы! протараторил портье с легкой запинкой на втором слове.
А еще откуда? обдал наледью Иоганн.
Вы звонили на днях, о нем спрашивали
Вы всевидящий?
Голос почти тот же, опасаясь обидеть «акцентом», признался портье.
Пусть заботит вас не голос, а жильцы «Блэк Даемонд»! «расщедрился» новым советом Иоганн.
Вы же спрашивали
Продолжайте, а впрочем, и не начинали еще!
О Калмановиче или о вашем спутнике? уточнил Морис, вырвавшись из кучи мала, где его то пинали в зад, то лупили по загривку.
Иоганн встал и, переиграв стул, вновь уселся, вопроса будто не расслышав.
Вспомнив с дрожью «похитителя снов», Морис решил, что безопаснее держаться линии Шабтая.
Прыгая, как лягушка, с одной сюжетной кочки на другую, портье, казалось, вывалил все, что знал о Калмановичес тех самых пор, как тот поселился в «Блэк Даемонд» три месяца назад. О том, когда встает и когда уходит, во что одет и кому звонит, где питается и на чем ездит, без запинки воспроизведя южноафриканский номер авто постояльца.
Из этого скорее беспорядочно наломанного, чем нарезанного салата Иоганн почерпнул лишь несколько деталей, которые могли его заинтересовать. В день своего исчезновения Шабтай покинул номер в обществе неотразимой, но незнакомой Морису блондинки, чью внешность портье чуть ли не слюнями живописал, отметив, что за те минуты, пока пара находилась в фойе, из их уст не вылетело ни слова, то есть язык их общения остался неизвестным.
О продлении Шабтаем брони Иоганн уже зналот того же Мориса, когда, приземлившись в Сьерра Леоне, тут же позвонил в отель. Новым и весьма интригующим было лишь то, что Шабтай продлил бронь, неожиданно вернувшись в гостиницу, в то время как блондинка дожидалась его на улице.
Приметы подружки будто уже зацепка, но особо не обнадеживали. Задачка смахивала на вводную: извлечь из чрева «Большого Яблока» объект, ведая только, что в одном из офисов башен-близнецов некогда промышлял дальний родственник блондинкито ли ремонтником, то ли мойщиком стекол, работая при этом за штатом на кэш
Но по-настоящему Иоганн заинтересовался лишь одним. Прожив в гостинице три месяца, Калманович ни разу не уносил с собой ключ от номера, собственноручно вкладывая его и извлекая из ячейки, притом что администраторы, недоумевая, постояльца за эту причуду не раз отчитывали.
Все эти челночные снования с ключом, блондинкой, брошенным чемоданом, частично выуженные у Мориса, а частичнонарытые им самим, невольно подтолкнули Иоганна к гипотезе: не противостоит ли ему натасканный агент или некий самородок, тщательно скрывающий свои недюжинные способности? Коль так, то почему досье об этом умалчивало? Подопечных-то он прежде получал с родословной, как четвероногую голубых кровей, и нередко с маячком.
В «покаянную» Мориса Иоганн не вклинил ни слованастолько портье все членораздельно излагал, хоть и хаотично. «Гость» даже подивился: с таким исповедальным напором, наблюдательностью и здравой оценкой предмета «запроса» он прежде не сталкивался. Иоганн, тем не менее, был далек от того, чтобы петь своим подопечным серенады. Да и до любви ли? «Исповеди» ведь захлопывали собою досье с «веселеньким» грифом «По исполнениисжечь».
Все предыдущие «клиенты» Иоганна доподлинно знали, почему явились по их душу, чем и в какой мере следует поделиться. Людьми они слыли хоть и амбициозными, но, как правило, грешными, в той или иной мере скомпрометировавшими себя перед лицом влиятельных структур или общества в целом. А с догадливостью у этого выводкаполный ажур, как дознавателю не раз приходилось убеждаться. Чуток «пообвыкнув» к нему, редко кто упорствовал.
Он и на самом деле растворял любые иллюзии, полностью замыкая внимание подопечного на себя. Иоганн нес в себе жесткий шаблон предметности, фрамугу чего-то раз и навсегда отрепетированного, не знающего сбоев и колебаний. Посему к шокотерапии ему приходилось прибегать нечасто, все как-то устраивалось само собой. Будто как сегодня
Иоганн встал и, минуя портье, неспешно отправился к шкафу. Морис даже бровью не повелнастолько движение интервента выглядело естественным и не таящим угрозы. Словно «гость» засиделся, время ноги размять.
Через мгновение портье вздыбился от боли, воспламенившей каждый узелок его и без того заарканенного лихом естества. Выхлоп страданий, быть может, был бы не столь ужасным, ежели хоть малую толику боли можно было стравить в крик, слить куда-то. Но рот Мориса зажала ладонь «гостя» какого-то явно не телесного отлива.
Тотчас на помощь ей бросилась другая. Спаровавшись с первой, придавила голову портье к спинке дивана. Иоганн держал голову портье до тех пор, пока на его руки не брызнули слезы жертвы, разомкнувшие шоковую цепь.
Ослабив хватку, Иоганн убрал одну руку за другой. Освободившись от «кляпа», Морис зарычал, валясь на спину и уродуя пространство контуром скрюченной руки, один из пальцев которой распух на глазах.
Больше больно не будет, обещаю! Иоганн разминал правую ладонь. При одном условии Вытряхните из вашей перины все, до мельчайшего перышка. О блондинкедо конца, без остатку, хоть сухого, а хоть мокрого! Иначе переломаю остальные! Не поможетперейду к ногам
Украдкой бросая взгляды на искалеченную конечность, Морис уже не рычал, а скулил, чуть всхлипывая.
Иоганн поморщился, вновь перевернул стул. Водрузив руки на спинку, уставился на визави.
Посидев немного, «гость» стал приподыматься, выдвигая из-под себя стул.
Нет-нет! Зачем?! запричитал портье, выдавливая из себя остатки боли. Вспомнил знаю сейчас секунду всего. Морис заплакал, горько, как ребенок.
Иоганн застыл, облокотившись о спинку стула, казалось, служившего мистической растяжкой душ в его походной камере дознаний. И, усевшись обратно, не шевелился долго, почти полчаса. Ровно столько портье исторгал свою не выговариваемую тайну, оказавшуюся на поверку заурядным и старым, как человечество, пороком. Да и считать ли его таковым? Подглядывание, подслушивание, поиск натуры для разрядки
Перед Иоганном распахнулись груботканые шторы основного инстинкта, за коими безумствуют: чревоугоднический торчок, лизоблюдные восторги и откровения. И, как водится между мужчиной и женщиной, чаще вымениваемые под заклад естественного права на свободу или за презренный металл, нежели вспыхивающие бескорыстно.
Его захватили: королевство истомы, могучихвплоть до кипения крови страстей, тайны запретного, яд вожделений. Пусть Иоганн эти полчаса на себя обычного походил мало, к нему не раз наведывалось немыслимое для его профессии чувстводушно-приторная зависть, рано или поздно передающая эстафету тупой ненависти. Тем временем его корневище всею носоглоткою мычало, будоража его материю лихоманкой взбучившегося либидо. Все, что ему хотелосьчтобы Морис и дальше выбалтывалодин сюжет смачнее другого, одно гульбище похоти за другим Что он, впрочем, и делал.
Никогда не сливаясь с жизнью «объектов», порой преследуемых годами, Иоганн испытывал к ним почти вселенское равнодушие. К Морису же он пусть не проникся, но от вырванной щипцами «исповеди» в некоей лощине внимания просел, откинув зад, как макака.
За годы служения дьяволу он по-настоящему увлекался лишь однимисторией оружияколлекционировал отраслевые книги и публикации. Сверху хобби ограничили девятнадцатым векоми ясно почему: патроны ревностно берегли его легенду датского коммивояжера-предпринимателя, специализирующегося на сбыте офисного оборудования. Надраивая и, когда нужно, рихтуя оболочку его легенды, в Москве и в Европе работала целая бригада поддержки.
Для гормональной разгрузки предписывались услуги одной из древнейших, как впрочем и его, профессий. В Копенгагене, в иных местах, им часто посещаемых, кандидатуры жриц любви, предварительно просветив, утверждали
Как бы там ни было, ни одна из женщин порог его квартиры не переступала. И Иоганн даже не помнил: так сложилось из-за кем-то установленных правил или свое брала его брутальная природа, не испытывающая нужды в интиме, тепле очага.
То, что не удалось его многочисленным врагам, в схватках с которыми отшлифовался его монстроподобный характер, обществу соблазнов, где он обитал с начала шестидесятых, в считанные минуты совершил юркий, многоликий прохиндей Шабтай, казалось бы, ничем в обществе не выделяющийся. Сексуальные игрища, почти еженощно устраиваемые Шабтаем, с разносолом подробностей, которые, словно наркотик, вколол в его вены портье, пробудили у Иоганна жор сатанинского вкушения, а к эпилогутупое волочение за колымагой скабрезностей, явно перегруженной, даже с учетом «красноречия» отчаяния.
Многонациональный хор, включавший в себя чуть ли не все женское белое население Габороне, и, как легко просчитывалось, не из посудомоек, а жен дипломатов и прочего элитарного люда, давил на его барабанные перепонки и, судя по позе, на что-то другое. Выдержав множество испытаний на живодерскую прочность, на высоко-кулинарном блуде сатана прокололся
Все же рассказ Мориса, чувственного романтика-вуайериста, почерпнутый из опыта еженощных подслушиваний у двери Шабтая и взбудораживший постное, лишенное фантазий либидо «гостя», затереть его генеральную задачу не мог. Мозг Иоганна бесстрастно отложил «фонограмму» последней случки Шабтая, выданную Морисом то ли в середине, то ли в условном конце, дышавшем «донышком баллона». «Дальнейшее зачем?» спросил себя Иоганн, прочувствовав, что тема блондинки исчерпана, а прочие, несть числа, гульбища Шабтая, лишь туманят прицел. Но слушал, не перебивая, по мере того как «баллон» портье пустел, в какой-то миг иссякнув.
Морис попытался встать, с горечью сознавая, что выдал на гора до последней крупицы. Но увидев перед собой лужу, отпрянулубоялся поскользнуться. Глаза безотчетно заметались, пока не остановились на полотенце, все еще лежащем на коленях, но промокшем от его пота насквозь. Портье дернулся в поиске иного «хвороста для гати», но, увы, под рукой ничего. Взмыл полотенце над головой и, точно неврастеничное дитя, метнул со всей силы на пол.
Распрямляясь, Морис ощутил, как дыхание перехватило нечто йодистое, спустя мгновение опрокинувшее в вихрящуюся миражами бездну. Оттуда, ему навстречу, последнее, что запечатлелвзлетело огромное синее яблоко, то рвущее макушку внезапно выросшими руками, то выставляющее их в виде колыбели, истошно крича
Иоганн постоял с минуту над распластавшимся на диване портье, одной рукой прижимая к лицу поверженного носовой платок, а другойдержа стеклянный пузырек с прозрачной жидкостью. Позже, хватившись, что явно переусердствовал, запихнул носовой платок с емкостью в карман.
«Гость» повертел головой, остановив взор на распахнутой занавеске душевой. Чуток подумав, двинулся туда. Вскоре вернулся, держа в руке безопасную бритву. Поочередно приподнял безвольные руки портье и совершил два резких касательных движения. Платком протер бритву от своих отпечатков и дал Морису за нее «подержаться».
Квартиру Иоганн покинул тем же макаром, что и проник в нее, через окно, плотно прикрыв за собою створки.
Последние шаги в доме Иоганн выполнял сугубо машинально, благо навыков ему не занимать. В его же башке царил настоящий кавардак: стонали широкозадые фемины, обихаживаемые многостаночным Шабтаем, ноздри резал смрад похоти, впрочем, дико влекущий, мелькали фотки персонажей, которых так и не удалось «закопать», и где-то, будто в окрестностях, сновали два санитара, кого-то вынюхивающие, не совсем понимая кого «Перекуривая», Шабтай реготал, потешаясь над каким-то Иванушкой, и довлело ощущение, что Иванушкаон сам.
Тем временем, ловко маневрируя, наверх выбирался фрагмент из «покаянной» портье: «Носовые и шипящие, но язык какойне знаю, хоть убей! По телефону Шабтай изъяснялся на нем и раньше, не исключено, с блондинкой. Зовут ее Кохана».
Запрыгнув в «Ситроен», Иоганн уставился в лобовое стекло и, казалось, отгородился не только от напарника, но и всего вокруг.
Что-то непредвиденное? осторожно поинтересовался Франк спустя минуту, как тронулись.
Что?! вспыхнул Иоганн, точно вопрос ни к месту.
Ты взмок весь, до последней нитки, бесстрастно заметил Франк.
Носовые и шипящие, Франк, тебе это знакомо? И еще запнулся Иоганн.
Мне это, Иоганн, не знакомо, чуть подумав, откликнулся напарник. Но меня все чаще раздражают твои иносказания.
Повторяю вопрос: носовые и шипящие, что за язык такой?! пророкотал Иоганн.
Польский, хмыкнув, небрежно бросил Франк.
Поляки откуда здесь? Посольства нет даже засомневался Иоганн.
К чему тогда вопрос о шипящих? Знал ведь, что польский На эрудицию или, может, вшивость проверял?! отчитывал Франк.
Рули к Дунгу лучше вяло отмахнулся Иоганн.
Польку будем искать? предположил, покосившись, Франк.
Не только улыбнулся краешком губ Иоганн, наконец вспомнив, откуда ему знакомо слово «кохана».
Оно вынырнуло из молодости, столь далекой от дня нынешнего и его самого, на четверть века «одубевшего». Из поры, которую он выбрил из памяти, словно пушок малодушия, питаясь, как хищник, свежатиной и не задумываясь, что человеком зовется скорее номинально.
В его юные годы песню «Кохана» распевала вся страна. Хотя многие слова в ней лишь смутно угадывались, но в синтезе с мелодией вздымали целый мир. Еще раз улыбнувшись, Иоганн пропел про себя строку, неясно как всплывшую в его пошедшей струпьями душе: «Кохана, твiй кришталевий свiт, кохана»
Все юноши его поколения и он, не исключение, восхищались этой песней, которая будто стелила жирный чернозем с набухающими розовыми бутончиками, необоримо, хоть и неосознанно, манящими к себе. Но это было так давно и столь затопталось на большой дороге живодерства, что улыбку на устах Иоганна можно было отнести разве за счет сдвига коры какого-то там мозга
Так или иначе целиком переключиться на задание у Иоганна не получалось. «Кохана» перенесла его в битком набитый зал, где аудитория неистовствовала, требуя повторить песню на бис. На сцену с букетом выскочила простоволосая, дивной красоты девушкав трепетной надежде соприкоснуться с идолом, вручив ему цветы. Маэстро между тем запропастился. И все, что ей оставалось, вернуться ни с чем обратно. Но в том секторене спустишься, ступенек нет. Расстроившись вконец, она не знала ни куда себя деть, ни цветы, стоившие зимой баснословно дорого. Идти же через всю сцену под взглядами недоброжелательницмол, что, фифа, покрасоваться захотелосьдевушка не решалась. Нервно переминалась с ноги на ногу, ожидая непонятно чего или кого. Из зала даже кто-то крикнул: «Не маячь, тащи его на сцену, из-за кулис!», сопроводив призыв хамоватым свистом.
Вдруг у сцены вырос невзрачный брюнет, протянувший девушке руки. Почти не колеблясь, девушка устремилась к нему навстречу, подставила подмышки.
«Герои являются без анонсов, но всегда в самый раз», подумала мужская половина зала, да и женская тоже.
Приземляясь, девушка уронила букет, и цветы разлетелись в разные стороны. Брюнет собрал цветы и вручил их девушке, подчеркнуто галантно, будто от самого себя. Зардевшись от признательностито ли за приземление, то ли за цветыпростоволосая красотка в считанные мгновения буквально растворилась в новоиспеченном кавалере. Тот же, не долго думая, легким прикосновением ладони к плечу пригласил девулю на выход.