Пацана не отдам, не заикайся даже! отбивался Куницын. Салажонок ведь! Не то что порохабабы не нюхал! Да и чему их там, в разведшколе, учат? Языкам да Western mode of life! А тут завалить Не врага, а своего! Вмиг рассечет: папаша, иуда, ссучился! Молится же на меня!
Сын твой в спецгруппе, мне ли не знать, бесстрастно заметил хозяин. Подумав, стал расставлять акценты: Врать нехорошо, особенно в твоем положении. Лучше выметайся из своего психоза, трезвей, Леха, трезвей! Да, кстати! Когда нас троих с начфином заметут, Витька твой, кадровый сотрудник КГБ, тоже сядет, максимум через неделю. И полгода промытарятза просто так
Подожди, а наши инъекции? нашелся Куницын. Укол в толпеи необратимый распад психики. Сделаю сам опустошенно подытожил генерал-майор.
Во-первых, действие этих инъекций пятьдесят на пятьдесят. Тебе не хуже моего это известно, вскрывал технологические изъяны идеи Остроухов. Именно потому мы ими почти не пользуемся. Во-вторых, заказывать препарат без запротоколированного мероприятиянемалый риск. В-третьих, если химия все-таки сработает, Андропов неизбежно задастся вопросом: а с чего это офицер КГБ, кандидат экономических наук, владеющий тремя языками, вдруг в олигофрена превратился? Заметь, не в шизофреника, а олигофрена. Не много не малос задержкой в сорок лет. Столько ему, по-моему
Как быть, Рем? прервал шефа Куницын.
Все должно выглядеть как уличная преступность начал прорисовывать свою технологию Главный. Хотя и здесь не избежать скрупулезного расследования Убит подполковник Первого управленияпросеют и прополют с тройным энтузиазмом!
Уличнаяэто как? стал вникать в технологию Куницын.
Когда кирпичом по башке, а в организме жертвы пол-литра водки. Кстати, докладывали: Ефимов не дурак выпить. Когда в одиночку, а когда с подругой по выходным. Но, к превеликому сожалению, нелюдим, кроме метелки ни с кем дружбы не водит. Из домуни ногой, ни в кино, ни на футбол. На досуге в основном читает. Недавно контрразведчики прослушивали и пасли его, по графику, в плановом порядке. За два месяца в его квартиру не вошла живая душа. Причем, даже навещая подругу, ночевать возвращается к себе. По всему выходит: «топить» его нужно у дома, хотя, ох, как это не с руки! Заметив мелькнувшее во взоре Куницына недоумение, Остроухов пояснил: На нас косвенно выводит
Нечто прикинув в уме, Главный продолжил:
Операцию разрабатывать тебе, Леха, наставлять не буду. В прошлом ты опер, отличный причем. Как Витьку подрядить надеюсь, ключ подберешь. Отец ты или кто? Думаю, напрашивается байка про оговор, приправленная чем-то острым. Дескать, маху кто-то дал, а валят на тебя, подводя под трибунал. Но гляди в оба! Может сдатьсырой ведь. В голове штампы одни Времени тебе три дня. План набросаешьдай знать, обсудим Ликвидировать только по моей команде!
Не улавливаю я что-то: это приказ или императив? перебил шефа Куницын, вдруг сменив лик крайней растерянности на надменно-независимый. Приосанившись, конкретизировал: Насколько уместен приказ в той пересортице, где мы?
Главный встал и, подойдя к окну, облокотился о подоконник, принимая разухабистую позу. Глядя куда-то поверх Куницына, с легкой издевкой в голосе произнес:
На всех документах лишь твоя подпись, Лёха, ну и, естественно, начфина А протоколов заседаний мы не вели Да и не угадать порой, кто враг, а кто союзник
Куницын метнул на патрона колючий взгляд, но, натолкнувшись на невозмутимый фасад, стушевался.
Езжай, генерал, поздно уже Остроухов двинулся к парадной двери, чтобы разблокировать выход.
Глава 6
Шабтай катил по центральной улице Габороне, зачехлив все свои амбиции, кроме однойникогда «не просыхающего» плотского зуда. При этом в эпицентре его ощущений гнездилась пробка шампанского. Но предвкушения праздника он не испытывал, полагая, что пробкаон сам, и ее вот-вот, сковырнув, вышвырнут. Нарочито отстранившись, Барбара смотрела в боковое окно.
Никогда не перебиравший горячительного и не знавший похмелья Шабтай хандрил совершенно зряот выпитого на вечеринке спутницу тошнило. Барбаре было не то чтобы не до ухажера, ей было не до себя, а вернее, подмывало от этого «себя» освободиться.
Туалет с трудом вымолвила Барбара, едва сдерживая рвотный рефлекс.
Что? тускло откликнулся Шабтай, поворачиваясь к спутнице.
Останови! прозвенел фальцет.
Водитель устремил ногу к педали тормоза, но, едва соприкоснувшись с ней, останавливаться передумал. Ближайший туалетв его гостинице, уже возникшей в поле зрения.
Секунду, кохана!
Шабтай провел Барбару к общему клозету своего этажа и заторопился в номер. Постель-то не прибрана, да и общий марафет не помешал бы. На гостей не рассчитывал, рандеву-то представлялось выездным.
Его приятно пощекотала мысль: маловероятно, чтобы таких форм зазноба когда-либо пересекала границы Ботсваны, а порог задрипанной «Блэк Даемонд» тем паче.
Прибравшись, Шабтай придирчиво осмотрел убогий интерьер, но, не найдя в нем ничего нового, хоть как-то вдохновляющего, с кислой миной уселся, повернув стул ко входу. При этом дверь распахнута настежьведь координат номера, в силу внезапного конфуза, он сообщить не успел.
Шабтай скрестил руки на груди, затем оперся ими о сиденье. В конце концов безвольно бросил их на коленилишь бы не проглядывал вызов или нечто, что может быть расценено как фривольность. Прислушался, другого занятия на ближайшие минуты не предвиделось.
На первом этаже зашаркал метрдотель, должно быть, возвращался в администраторскую после технического перерыва. Когда они с Барбарой проходили через лобби, за стойкой его не было.
Иные признаки жизни не замечались, что, впрочем, неудивительно: в свои лучшие дни гостиница заселялась на треть, а в последнее времяпрактически пустовала.
Шабтай вдруг подумал: «Лишь женщине дано так растворяться в материи дня своей ненавязчивой, кроткой природой».
Тут донеслись звуки льющейся в туалете воды, приятно увлажнившие душу. Тотчас зазвенели озорные колокольчики, возвещавшие близость услады. Пронеслась в лопатках дрожь, застучал насос, гулко, призывно. Номер заполняли видения, пока смутные, неочевидные, но к ним так влекло всем взбудораженным телом.
Понемногу резкость усилилась, придавая миражам предметность: мелькнул кремовый шарфик, но не летучим змеем свободы, а скомканным тампоном, переброшенным из кармана в карман. Надвинулась женская грудь, очерченная промокшей блузкой. Подмывало то слиться с ней, распахнув полы, то раздобыть обновку.
Не дав опомниться, вокруг замелькали десятки женских глаз. Разные: доверчивые, лживые, одухотворенные и безучастные. Перемешиваясь, как в калейдоскопе, восхищались, рыдали, ненавидели. Шабаш завертел, оторвал от поверхности.
Приземлился он в родительском доме родного Ковно, за окнами которого хлестал, казалось, бесконечный дождь. Вспомнил, как вскочил посреди ночи, впопыхах оделся и вылетел из квартиры, крича матери «Не плачь!» Посулив таксисту «два счетчика», понесся в пригород. Воссоздалось, как бешено молотили дворники в такт его рвущемуся наружу сердцу, как, не дожидаясь сдачи, выскочил из авто, по щиколотки оказавшись в воде, как замер у дома Регины, женщины-мечты, и прильнул к штакетнику лицом. Как бросилась к забору собака, и он пустился прочьк дому напротив, как залаяла дворняга и там и как к всполошенному дуэту присоединились четвероногие всей округи, и в окнах стал зажигаться свет, как примостился за деревом рядом и ждал, не совсем понимая чего, как вышел во двор Мотке, муж Регины и его друг, и, посветив фонарем и лысиной, вернулся в дом обратно, как на секунду приоткрылась занавеска и мелькнули милые сердцу овал и льняная копна волос, как всеми клетками зазнобило и как в горячечном бреду прошел весь путь пешком обратно («моторы» не ходили), вопя в душе, а порой и вслух: «Отдашь ее, отдашь!»
По щекам все еще хлестал балтийский дождь, когда, подняв глаза, он увидел, что у входа стоит Барбара, будто в растерянности. Обозначилась застенчивая улыбка, прозвучал робкий стук в наличник. Пассия прислонилась к дверной коробке и мельком осмотрела номер.
Шабтай глядел на Барбару, приклеившись к стулу, не в силах пошевелиться. Припухлостей от возлияния и рыданийкак не бывало, а о былой неприступности напоминал лишь крутой лоб.
Без всякой позы или игры Барбара взирала на Шабтая как человек, обретший полную гармонию с миром, позабыв, хотя бы на время, о заскорузлом коде его условностей. Взгляд струил умиротворенность и какую-то первозданную доброту. Казалось, эта женщина явилась в этот день, чтобы кого-то осчастливить или одарить светлячком, который очень долго, возможно, всю жизнь, будет блуждать в каньоне разума, очерчивая вечный, хоть и непреодолимый маршрут к звездам.
Какие-то молоточки уже вовсю стучали внутри, взывая к действию, но Шабтай все смотрел и смотрел на ее похорошевшее, освеженное от следов возлияния лицо, где трогательно выделялась мокрая прядь волос, и безотчетно млел.
С той же непринужденностью, с которой пассия явила себя у входа, не дождавшись приглашения, прошла к кровати. Поправив юбку, скромно приземлилась на кромкудругого места усесться в комнате не было.
Между тем вскоре некоторой непоседливостью стала транслировать: зачем я здесьиграть в молчанку?
Величие женщины в том, что Творцом ей даровано архиважное для человеческого общежития свойствонепосредственность, чем не могут похвастаться большинство мужчин, создания глубоко закомплексованные. Для красоток эта закономерность уместна лишь отчасти, но все же не настолько, чтобы их отпачковать.
Наверное, ты не рад мне Или от моих друзей оттаять не можешь? поддела разговор Барбара.
Да нет же! прорвало Шабтая наконец.
Заговорил
Ты словно тайфун из прошлого! призвал пафос ухажер.
Ого! изумилась пассия.
Напомнила куплет из красивой песни! следовал по тропинке метафор Шабтай, давно протоптанной
Веселый или грустный? взыграло любопытство.
И то и другое
А я лучше или хуже?
Конечно, лучше!
Хм и где же это было?
В Ковно, Литва.
Тогда ты из Звёндзак Радецки! Ах, вот откуда твой польскийЛитва, значит. Русских я здесь, правда, не встречала Барбара задумалась.
Есть немного, в посольстве.
Ты из посольства?
Я из Израиля, эмигрировал туда из Литвы пряча глаза, робко молвил Шабтай.
Барбара, точно в раздражении, поерзала на кровати. Приладив прическу, как бы про себя заговорила:
Надо же А хотя в девятом классе у нас треть учеников как корова языком слизалаи все в Израиль.
Языком Гомулка слизал, хмыкнул Шабтай.
Получается, ты жид,обыденно констатировала Барбара.
Самый что ни на есть настоящий. Разочарована? Щека Шабтая чуть вздрогнула.
Пассия изящно повела плечами, должно быть, так настраиваясь на ответ.
Я с Ициком за одной партой сидела, круглый отличник, умница Списывать всегда давал, влюблен был, наверное Слух был: на войне погиб, в семьдесят четвертом или в семьдесят пятом. Не помню уже
В семьдесят третьем, если на войне, уточнил Шабтай.
А чем ты занимаешься? полюбопытствовала гостья, вдруг оживившись.
Бизнес неопределенно ответствовал ухажер.
Всегда казалось, что бизнесменмужчина в возрасте. Правда, в Польше частники лишь в кафе да киосках делилась пассия, разом нечто прикидывая в уме.
Дело не в возрасте.
А в чем?
В степени риска, на который готов пойти. Да и талантдело не лишнее раскрывал секреты частной инициативы Шабтай. Казалось, несколько опрометчиво
Давно в Израиле? прощупывала анкету ухажера Барбара.
С семьдесят первого, хотя, кажется, только вчера с трапа сошел с грустью признался Шабтай.
Не понимаю озадачилась полька. Ботсвана, тут же каменный век. На чем деньги делать? Мы-то здесь по контракту, братская помощь, так сказать. Бескорыстно!
Бескорыстно? За валюту, твердую причем. Только поляки и венгры дешевле англичан и даже португальцев, а работают не хуже. Скорее даже лучшекаждый из вас за свое место дрожит. Где еще за год на машину скопить! Бескорыстно дурят вас, открыл ликбез соцэкономики Шабтай.
Похоже, ты и впрямь не промах, только дела начальства мне побоку. Да, все хотела спросить: пан Зденек тебе зачем?
Дружим.
Дружишь? Босс ведь старше тебя почти вдвое. Что у вас общего, не пойму? Мы строго следуем контракту, отчитываясь за каждый гвоздь. Социализм и предпринимательствокак собака с кошкой. Вы же со Зденеком, точно заговорщики: запираетесь, шепчетесь. Причем ежедневно и почему-то по-русски. Откуда только Зденек русский знает?
Твой нос для того, чтобы его целовали мужчины, оборвал пассию Шабтай.
Барбара замерла. Капельки пота, проступившие на лице от жары, вдруг укрупнились и застыли уродливым, горчичным отливом.
Последующий нырок фабулы, начавшей навевать зевоту, когда наконец! изумил бы самого Фрейда, разукрасившего мироздание флажками либидо. И, не исключено, подвинул бы к сочинению трактата «Ролевая оплошностьслучайная или преднамереннаявзрыватель условностей полового этикета».
Словно в безумии, с устремленными к потолку рукамито ли в ужасе от нечаянно попранного табу, то ли в эротическом танце-ритуале пращуров, недорисованном на скалах из-за избытка чувств, оттого не дошедшего до потомков, Шабтай бросился к Барбаре и, распластавшись на коленях, стал покрывать как прокаженный ее ноги поцелуями. Прерывался лишь на хриплое: «Сорвалось, прости!»
Тут хитрющий чертик с характерной горбинкой на носу выглянул из-за шкафа и, указав на Шабтая, оскалился. Но, на что намекал, одному Богу известно.
Барбара смотрела на мечущуюся голову воздыхателя как на швейную машинку, работающую по раз и навсегда заведенному маршруту, и, казалось, пассивно ждала то ли конца катушки, то ли перебоя электроэнергии. Не дождавшись ни того, ни другого, подняла руку и в некоем вялом, едва зарождающемся любопытстве прикоснулась к густой шевелюре Шабтая, но почти тут же убрала.
Ковровые лобызания пошли на убыль, и, будто зацеловав свою вину, Шабтай направил голову к изгибу бедра пассии и воровато замер там. Касался, правда, едваухом, румянившимся, должно быть, не одоленным комплексом вины, а может, вследствие резкого скачка давления, рванувшего из недр.
Тем временем взор Шабтая устремился в давно немытое окно. Ни колики вины, ни лики влюбленности в том взгляде не просматривались. А прочитывалась хватка ловкого от природы мужика, преодолевшего сложный порог и спокойно обдумывающего, куда плыть дальше.
Лицезри эту метаморфозу дедушка Фрейд, то преклонился бы перед Шабтаем, умоляя принять под крыло свою обширную практику. Подкупив лаврами, удалился бы в кабинетную тишину, дабы до последнего вздоха перекраивать свое ушастое, теряющееся в космосе бытия учение.
Лицо Барбары покрылось вуалью грусти и в некоторой мереопустошения. Сбросив босоножки, она медленно улеглась на кровати.
Потеряв точку опоры, Шабтай чуть завис, но вскоре его затылок, сноровисто нырнув, утоп в молочно-дыневом раю, принявшем его, быть может, от утомления, но скорее, из сострадания, материнского в своей сути.
Вечер, перекинувшийся из мазанки в «Блэк Даемонд», прогибался под грузом откровений, где трефных, а гдеэмоционально затратных. Неудивительно, что, соприкоснувшись и одарив друг друга энергией тепла, то бишь горчичником всего земного, Барбару и Шабтая подхватило течение Морфея. Барбара уснула, подложив под голову ладони, а ухажерсидя на полу, под кроной все еще не сорванных, но столь бередивших его естество плодов.
Шабтай спал не долго, если спал вообще. Пообвыкнув к бахчевым вкусностям, чуть заерзал. Его стали досаждать какие-то дужки и оторочки, куда упирался затылок. Но куда больше его раздражала участь прыщавого пацана, которого до поры до времени не шлепают по рукам, снисходительно дозволяя за что-то подержаться
Шабтай бесшумно встал и с мягкостью пумы запрыгнул в кровать, где по логике действа им давно бы начать кувыркаться. Склонился над лицом возлюбленной, бережно убрал с уха волосы и ласково зашептал, но так тихо, что слов было не разобрать.