Не вызывало малейших сомнений: после крушения «Боинга», похоронившего его связного с грузом и сам проект, он не кто иной, как свидетель, причем крайне опасный!
Еще тогда, четыре месяца назад, вернувшись из Восточного Берлина в Западный и трезво взвесив весь расклад, Шабтай окончательно уяснил, что его спонсоры из Москвыне просто высокопоставленные госчиновники, а самая что ни на есть верхушка Первого управления, а может, и самого КГБ, поскольку никакие иные комбинации не складывались.
Безусловно, адресуя свою идею Совмину, Шабтай не мог и предположить, что кто-то на Лубянке (другого канала связи у него попросту не было, не отправлять же «Москва, главпочтамт, А. Косыгину, до востребования»), его цидулку прикарманит и, оценив потенциал, решит на идее «наварить», причем не одноразово, а готовя для неких целей «тупик», не исключено, для того, чтобы в скором времени драпануть на Запад. Но, так или иначе, как лицо подневольное, связанное сразу двумя обязательствами, отыграть назад уже не мог. В полном смятении чувств лишь пережевывал между делом: «Н-да, подкинула судьба подельников, иудин поцелуй» Недолго, однако. Интрига авантюристуточно малому дитя титька.
«Можно, конечно, тешить себя иллюзиями, ныне хандрил Шабтай, что дельцам от сыска сей момент не до меня. Бабки-то тю-тю, вернуть бы как-то, если одолжились». Но, вспомнив, как на восточно-берлинском КПП, страшась «клопов», вчистую заменили его гардероб, лишь криво ухмыльнулся.
Тут он вернулся в мир, где «задержался» на два сумбурно полосатых дня, в чем уже ни на йоту не сомневался. Словно раскаленным штырем кололо: «Будь я в Европе, закатали бы давно. Ноги, делай ноги. В нору, какая поглубже»
Чего расселся, передумал, может? обернувшись, надменно бросила Барбара. В левой руке косметичка, праваяпридерживает вафельную «тогу».
К тебе заехать? Вещи, тому подобное флегматично предложил он.
Непременно, путь-то не близкий! согласилась зазноба, прежде бросив на ухажера странный, подернутый любопытством, а где и тревогой взгляд. Он насторожился: неужели догадывается? Ну и бабы, сплошное шестое чувство
Спустя четверть часа, одевшись, Шабтай неторопливо покидал с Барбарой номер. При этом укомплектован только ключами, портмоне и паспортом. Выложил даже из брюк расческу.
Как, и без зубной щетки? отослала к дорожному набору Барбара.
Я часто езжу, саквояж в машине рассеянно ответил Шабтай.
Запечатлев Барбару, консьерж судорожно схватил очки, но, облачаясь, сплоховалодна из дужек попала в ушную раковину, и он скривился от боли. По обыкновению же, пользовался ими только для чтения.
На «доброе утро» Шабтая, спустившегося чуть позже, портье лишь кивнул, пожирая взором скучающую, немыслимого фасада гостью. С него градом катил пот, окропляя стойку, при этом температура в лобби не более двадцати
Когда свежеиспеченные любовники покинули «Блэк Даемонд», Шабтай вдруг остановился:
Сдам ключ, иначе номер убирать не будут.
Барбара лишь пожала плечами в ответ.
How are you doing, Mr. Kalmanovich! само радушие приветствовал консьерж, будто не встречался с Шабтаем только что.
Планы изменились, Морис. Продлите бронь, пожалуйста. Остаюсь. Вернусь к обеду, если будут спрашивать, сообщил постоялец.
Передам, сочту за честь, прислуживал консьерж.
Спасибо и удачи.
Шабтай стремительно вышел на улицу. Зазубрины гостиничного ключа покалывали ногу через ткань кармана.
Вид Барбары Шабтая насторожил. Казалось, она мечется в сомнениях, прозревая, в какое пагубное предприятие себя и ухажера втравливает.
«Не выкинула б чего? Одумавшись, и подставить может весь на иголках, раздумывал он. Хотя как? Не успеет».
Пара бессловесно проследовала к автомобилю, который, едва захлопнулись дверцы, тронулся. Объезжая колдобины, Шабтай, насколько выходило, наращивал скорость. Смотрелся он при этом, не в пример погруженной в думы Барбаре, безучастным, хотя и стегал свои извилины не меньше попутчицы. Как ни странно, география их помысловЮАРсовпадала, однако цели разнились кардинально.
Мысли Барбары циркулировали вокруг персоналии спутника. Ни хмель, растрепавший ее плоть и душу, ни пещерный шабаш, свернувший посиделки по ГОСТУ строителей, не могли затмить крайне важного для нее открытия, отворившего свои створки еще вчера: такого типа мужчины, как Шабтай, хоть и свалившегося, словно снег на голову, она не встречала. В ее бурном, насыщенном множеством знакомств и расставаний опыте, ни разу не мелькнуло и подобие того, что способно воспламенить слабого пола суть: дар развязывать хитросплетения души женской. Никогда прежде она не знавала мужчину, который бы так обворожительно молчал, когда молчаньезолото, и извлекал внешне простые, но по подбору самые нужные словав том океане пошлого шаблона, в котором она с рождения по-собачьи гребла-трепыхалась. Вся же его театральщина, исполняемая мастерски, но прозрачная как любой по большей мере лишенный фантазий мужской обман, не рассеивала ауру прирожденного победителя, крепко стоящего на ногах и не знающего слов «не могу».
Раздираемой мужским вниманием, когда во благо, но чаще себе во вред, ей так и не довелось вкусить взаимность. Оттого в ее двадцать семь, досаждавших унылой неопределенностью, доминанта доминантпожирнее обменять красоту на материальный достаток, и «с пенкой» коротать свой астрономически капризный, как у любой женщины, век.
Добился ли Шабтай чего-либо значимого или он лишь на пути к успеху, Барбару ровным счетом не интересовало. Пусть в восхождении к Гименею ее проводником был заурядный расчет, но представить себя в союзе с мужчиной, чья внешность, мягко говоря, не пленяла, она не могла. Даже с таким восхитительным любовником, как он. Посему, испытав озарение от броска в Кейптаун, когда окрылявшего парусом, а когда дисциплинировавшего холодком цинизма, Барбара наконец разобралась, что ее подтолкнуло к близости с Шабтаемна той развилке чаяний, куда вывела судьба. Близость, чьи тени, не отступая, блуждали где-то рядом
Барбара осознала яснее ясного, что из круга воздыхателей лишь Шабтаю по силам воплотить давно вынашиваемую мечту. Кроме него, сделать это попросту некому. Ради нее, мечты, растолкав не одну из соперниц, она буквально по головам прорвалась в Ботсвану, ставшую, как ни прискорбно, берлогой с заваленным выходом, а не окном в раздирающий воображение Запад.
Несколько ее попыток «бросить якорь» в виде амуров с двумя немцами ни на шаг не приблизили к цели. Те оказались женатыми, хотя и не признавались в этом. Намеки о «рывке» в соседнюю ЮАР вызвали у одного испуг, а у другогонедоумение. Первый тотчас инициировал разрыв, а второго, за ненадобностью, она мало-помалу сама отшила. Контракт же заканчивался, через какие-то восемь несшихся литером недель
Сгруппировавшись всем нутром, она ныне принялась соображать, что взять с собой, а что оставить, дабы компаньонка Гражина ничего не заподозрила. Ни в Ботсвану, ни в Польшу она возвращаться не собиралась, твердо решив попросить в ЮАР убежище, политическое, а хоть какое
Постарайся не задерживаться. Чем раньше доедем до границы, тем лучше, сориентировал Шабтай, останавливаясь у мазанки.
Я мигом, коханый, не скучай!
Этого не обещаю
Да-да! проморгав контекст, заверила Барбара.
Как только пассия исчезла за парадной дверью, Шабтай преспокойно развернулся и дал газуот красавицы-польки, вдруг свалившейся тяжким бременем, стойбища-города, где вольготно жилось одним мухам да пасюкам, призрака смерти, возникающего то спереди, то сзади, от всех взрыхленных, но не отоваренных надежд.
* * *
Напевавший какую-то мелодию портье Морис механически выдвигал ящики стола и заталкивал их обратно. Казалось, едва определив задачу, он ее посеял. И в самом деле понадобившийся для продления брони Шабтая журнал уже дважды попадался ему на глаза, но «ключ внимания» проворачивался вхолостую.
Добродушный как многие тучные люди Морис обильно, с редким «вдохновением», потелсознание, вздыбленное формами секс-бомбы, запустило иммунную систему в какой-то не размыкаемый цикл.
Морисхолостяк, хотя ему давно перевалило за тридцать. Даже в нищей Ботсване, где женщина лишь мужний придаток, на его полтора центнера телес претенденток не находилось, притом что сам президент его родственник, правда, десятая вода на киселе.
Свободное время Морис коротал в одном из немногочисленных кафе Габороне «Тьюлип». Его облюбовали дипломаты из европейских стран и иные белые иностранцы, коих в Ботсване можно сосчитать на пальцах. С европейцами-мужчинами он сталкивался у себя, в «Блэк Даемонд», но встретить белых женщин можно было только там.
Увязнув в своей слабине, Морис со временем наловчился различать языки и национальные типы, хотя владел, помимо местного диалекта, одним английским. Подучил и географию, почему-то возненавиденную в школе. Прежде считал, что Австралия и США на европейском континенте.
Со временем вечера в кафе подменили ему личную жизнь, задали смысл существованию.
Для посетителей Морис служил неким талисманом. С ним почти все здоровались и нередко перебрасывались парой фраз. Иногда белые мужчины приходили без женщин, вгоняя метрдотеля в тоску, а то и в души ненастье. В такие дни, съев свои неизменные пять булочек с кофе, он понуро плелся домой. Тут же валился на боковую и пытался заснуть, раздавленный, одинокий.
Звонок отвлек Мориса от дурацкой возни с ящиками. Ухнув напоследок, Морис с несвойственным ему проворством двинулся к стойке и поднял трубку.
Отель «Блэк Даемонд». Портье вращал глазами, словно искал что-то.
Будьте добры, пригласите господина Калмановича, прозвучало после обмена любезностей.
С превеликим удовольствием, отозвался Морис, учащенно дыша. А хотя
Что же? В голосе абонента мелькнула тревога.
Он уехал
Выписался?! поразился звонивший.
Напротив, объявил о продлении, успокоил портье. Незримо качающая адреналин секс-бомба воссоздалась у него перед глазами.
У меня нечто важное продолжил абонент.
Не беспокойтесь, он просил передать, что вернется к обеду.
Кому-то конкретно?
Вроде нет Записать сообщение? Простите, как вас?
Не утруждайте себя, вы очень любезны, молвил абонент, после чего распрощался.
Морис оперся руками о стойку, задумался. Хвостик цели, с которой он недавно разминулся, мельтешил перед глазами, но вспомнить, какова она, у него не получалось. Мешало навязчивое видение, то расслабляя, то будоража. И явно ни к месту: Морис свою работу любил, желая к ней поскорее вернуться.
В дымке случайного, где гуляют лишь тени, творца не обретшие, проскользнула, не оставив отметины, новая мысль: кроме супруги из Израиля, Калмановичу прежде никто не звонил. Из автомата в лобби Шабтай всегда названивал сам. И чуть ли не через раз на каком-то новом, неизвестном Морису языке. Звучали: немецкий, но не совсем чтобы, арабский, но благозвучный более, слащавая тарабарщина из шипящих и носовых, и какой-то красивый, но тужащийся от длиннот язык, на котором ветеран-постоялец общался с супругой. Недавний абонент, хоть и говорил с ним по-английски, своим акцентом и одномерностью ритма тот язык чем-то напомнил
Наконец портье спохватился, что Калмановичу бронь он так и не оформил. Деловито, под натугой веса, продефилировав к столу, открыл средний ящик. Журнал бронина самом верху, но повернут тыльной стороной
Портье отыскал нужный раздел, отметил продление. Вспомнив, что о сроках Шабтай не обмолвился, записал: «до следующих распоряжений». Гостиница и так пустовала.
За десять минут до сдачи смены Морис плюхнулся в кресло, расслабился. Впервые за несколько лет «погляделки» в кафе отменялись, если не исчезли из ближайших планов вообще. Мысленно он утопал дома в постели, в шоколадно-сливочном поту
Глава 7
Сын генерала Куницына, Виктор, по пути к отчему дому ежился в городском автобусе от холода. В Москве, как и во всей Центральной полосе, стужа лютовала уже месяц, загнав человеческий муравейник в огромный гроб-сосульку. Зима восьмидесятого, точно смерть, казалась неодолимой, не обещавшей ни спуску, ни конца.
Сокурсники Виктора, обычно замкнутые и трясущиеся сболтнуть лишнее, с наступлением крещенских морозов часто шутили, обыгрывая непогоду каждый на свой лад. При этом шуткой месяца слыло: «Так холодно, что «хозяйство» бронзовой обезьяны может отмерзнуть». Метафору кто-то вычитал в английском бульварном романе. Так, мгновенно распространившись, сугубо контекстная фраза обособилась в местный афоризм.
Утром, на первом перерыве между парами, Виктора вызвали в канцелярию разведшколы и вручили увольнительную. Опешив, он засунул пропуск в карман, не удосужившись даже взглянуть на дату возвращения.
В город отпускали редко, в среднем, один раз в месяц и в основном москвичей. Иногородних не баловали, но всех всегда оповещали заранее. Как правило, побывка выпадала на субботу, отпускали на сутки, не более. Сегодня же вторник
Прапор на шлагбауме изучал пропуск дольше обычного, странно поглядывая на курсанта. Лишь расписавшись в журнале и взглянув на графу «вернуться», Виктор понял, в чем дело: кайфовать предстояло три непонятно как обломившихся дня. Екнуло даже, все ли с батей в порядке? Но решив, что, случись беда, известили бы, заторопился к дежурному газику, доставлявшему персонал школы к электричке.
В город разрешали выходить только в гражданской одежде, которую подбирали и выдавали как униформу. Одеждаотечественная, но всегда в самый раз. Проучившись полгода, Виктор понял, откуда этот прикид, сирый и неприметный. В нем курсанты походили на лимитчиков, наводнивших Москву в последние годы. Ничем не выделяясь, сливались с толпой.
По молодости, Виктор не понимал, что применительно к нему гардеробный камуфляж работает с точностью до наоборотскорее навлекает подозрения. Его умное, породистое лицо выдавало белую кость, а бугристая стать мастера спорта по самбо лишь усугубляла нестыковку гардероба с внешностью.
Ходил бы парень в джинсах, как большинство сверстников-москвичей, так вырядили его в «гегемона», навострившегося в родную деревню за салом
Выйдя из автобуса, Виктор опустил ушанку, хотя сделать это следовало давно. Холодина в скрипевшем на каждом ухабе «Икарусе-гармошке» такая же, как и на улице, он уже давно задубел.
Едва Виктор открыл дверь в свой подъезд, как дежурный милиционер привстал из-за стола, намереваясь двинуться к посетителю навстречу.
В последние месяцы Виктор приезжал домой нечасто, но с этим постовым уже пересекался и даже как-то с ним поболтал. Фамилию он не помнил, а звали его, если чего не запамятовал, Федор.
Ку рыкнул милиционер.
Виктор снял шапку, отряхнулся.
А, из шестнадцатой! Богатым будешь, не узнал.
Все в порядке? со щербинкой неуверенности спросил Виктор, тревожась об отце.
В полном, на то и служим! заверил постовой.
На хоккей ходишь? чуть подумав, поинтересовался Виктор, будто завязывая разговор вежливости.
Толку Мальцев-то травмирован
Выздоровеет Виктор доставал из кармана ключи.
Отец твой дома, подсказал постовой.
Вскинув брови, а потом и рукав, Виктор уставился на часы, сюрпризов не открывшихполчетвертого. Дня, на который, судя по щедрой увольнительной, он имел явно больше прав в лишь каркавшей о равноправии стране
Здоровались.
Вот и чудно. Виктор вошел в лифт и нажал на четвертый этаж.
Его вновь одолели дурные предчувствия: раньше семи вечера отец с работы не возвращался, нередко пропадая на ней сутками.
Тем временем Куницын-старший, в доверительном рандеву с самим собой, подливал из термоса «Камю», который мелким оптом поставляли в гэбэшный распределитель. Как профессиональный конспиратор он переливал коньяк в невинную для обывательского глаза емкость. Саму диковинную бутылку разбивал, сплавляя осколки в мусоропровод. Даже причащался из крышки термоса, создавая иллюзию чаепития. Вопрос только: перед кем, самим собой?
После недавней смерти любимой на глазах изглоданной раком жены генерал «хлебал» до донышка каждые выходные и не только Когда Виктор изредка приезжал на побывку, то и дело наталкивался на наклюкавшегося отца. Сокрушался, но пока ограничивался одними увещеваниями.
Между тем сегодня «оттяжка» выполняла у генерала чисто оперативную задачудымовой завесы, маскировки. На тот самый крайний случай, если Виктор, отринув душегубский подряд, кинется разоблачать заговор. Даже отговорку хлесткую припас: «Перебрал, вот и укатило в белом фаэтоне. Пьяный бред, забудь!»