О! Чуть не забыл. Ты не сопротивляйся, ладно?
И прежде чем его брат успел ответить, запел. Пел он мастерски, ничего не скажешь. Голос, низкий и резковатый, терпкий как вкус терновника, не смягченного первыми морозами, облекал заклятие плотью слов и мелодии, падавшей короткими выдохами и свистящими вдохами. Песня молодого бога окружила парящего в воздухе и для начала заставила уменьшиться до размеров крапивника. Гарм протянул руку, осторожно взял брата и слегка подул на него. Вокруг крылатой фигурки взвихрился прозрачный поток, защищая ее, Гарм убрал руку и продолжил песнь.
Из ниоткуда сплетались в воздухе стальные прутья клетки. Вскоре они окружили «птичку» безнадежно непреодолимо; но этим песнь не закончилась. Клетка получилась огромной. Внутри ее волей Гарма расцвели миниатюрные сады, зажурчали родники и речушки, вспыхнуло маленькое солнце, запели ветра. И внезапно клетка исчезла. Только парил перед Гармом в воздухе зелено-пестрый, живой шар.
Прекрасная иллюзия, не так ли? спросил он. И попытался сорвать ветку с маленького дерева. Но пальцы его уткнулись в невидимую преграду. Клетка, как оказалось, никуда не делась. Клетки вообще не имеют привычки исчезать, их можно только сломать
Причем изнутри это сделать легче. Уверенно сказал Гарм. Ну как тебе там? Не тесно?
Тесно! И вода у тебя соленая получилась! Хватит, Гарм!
И клетка-сад пропала. На ее месте вновь возник юноша с орлиными крыльями. Он подлетел к вратам, ступил на твердый каменный пол и встряхнул крыльями, обращая их в обычные руки.
Тесно тебе здесь. В его голосе было сочувствие и немного непонимания. Понимаю хотя и не очень. Ну чего тебе не хватает?
Свободы. Места. Времени. Да не знаю я! и Гарм вновь сполз спиной по стене, садясь на холодный пол. Не знаю, Фенри.
Фенри сел рядом с братом, положив руку ему на плечо.
В батюшку пошел, братец Кровь бунтарская. И голова дурная у тебя, конечно.
Гарм искоса глянул на брата и ничего ему не ответил. Эти братья при всей родственной схожести черт лица были на редкость непохожи. Фенри, одетый строго и безупречно, действительно был похож на молодого бога красив, статен уверенный, повелительный взгляд угольно-черных глаз, черные же волосы, облекающие плечи и спину подобием царственной мантии, на голове венец с двумя зубьями, поднимающимися над висками И Гарм одетый в какие-то нелепые одеяния, на плечах широкий воротник с фестонами, длинные дырявые рукава петлями охватывают пальцы, ткань, вышитая пестро и беспорядочно, явно нуждается в чистке на руках и на лице бога рисунки, сделанные соком ядовитых ягод, светлые волосы взлохмачены, а в глазах, светлых как роса небесная, тоска и нетерпение.
Ну да, тебе повезло, маменькин сынок Скажи, чего ты боишься? Сколько раз мы с тобой играли, все обходилось! и Гарм раздраженно сплюнул в небо.
Нет, брат, и не напоминай. Не буду я с тобой на огонь и лед играть. Не буду. Хоть убей.
Дурак.
Сам такой.
Ты хуже дурака, ты трус.
Не заводись, Гарм. Но руку с плеча брата Фенри убрал. Сам знаешь, что говоришь неправду. Хочешь, пойдем побьемся? Глядишь, полегчает
Нет. Не хочу. Гарм встал. Пойду отца поищу. Давно не виделся. Ну, бывай, брат. И он повернулся и пошел вглубь дома.
Сколько веков минуло в Обитаемом Мире с тех пор, как поселились в нем последние из Богов никто не ведает. Этот осколок прежнего обширного мира, уютный и невеликий, стал их домом и увы тюрьмой.
Большинство в Обитаемом Мире составляли люди светловолосые и гордые на севере, смуглые и мстительные на юге, скрытные и непонятные на востоке. А на западе этого мира поначалу обосновались альвы. Вернее те из них, что стали эльфами. Пройдя горнило братоубийственной войны, научившись но не привыкнув убивать себе подобных, альвы утратили способность летать, одолевая огромные расстояния и обгоняя ветер, разучились взывать к Сущностям, забыли многое из того, что прежде было им ведомо. Все, что осталось им значительно более долгая, чем у людей, жизнь, почти что бессмертие; способность в минуты крайней опасности различать голоса стихий и обращаться к ним; да еще обрывки воспоминаний о былом величии и могуществе.
Племя отступников, именовавших себя орками, было рассеяно по всем северо-восточным землям; в отличие от эльфов, они не создавали единого государства и не выбирали себе королей. От прежних времен у альвов-отступников не осталось почти ничего. Кожа их приобрела зеленовато-смуглый оттенок, резцы удлинились и заострились, став со временем угрожающими клыками. Такой звероподобный облик не помешал оркам общаться с людьми; они и союзничали, и воевали со смертными гораздо чаще, чем их светлые собратья. Способность орков к магии проявлялась редко, они предпочитали нападать и разъяснять все недоразумения языками мечей, нежели чем вытягивать из противника душу силой тайных знаний.
С того времени, как закончилась война богов, меж эльфами и орками установился настороженный, оскорбительно-недоверчивый нейтралитет. Они либо высокомерно не замечали друг друга, либо при неизбежной встрече вели себя как разделенные и спаянные вековечной кровной враждой. Стоит ли упоминать о том, что они никогда более не воевали и каждый из них считал другого предателем.
Кроме пятерых выживших в этом мирке оказались и свои божки, они обитали в море, в горах, а самый приметный из них избрал местом свого пребывания чудовищные леса на юго-западе. Власть этих божков была невелика, возможности еще меньше, впрочем, как раз по мерке этого мира, вряд ли бы он вынес большее могущество.
Повзрослев, Фенри и Гарм приняли участие в обустройстве Обитаемого Мира. Фенри больше времени проводил с братом матери, Нумом; их сближало пристрастие к порядку и оформленности. Гарм же очень быстро оказался правой рукой Сурта, и если в мире что-то менялось, причем не всегда в лучшую сторону, он всегда оказывался к этому причастен. Гарм по-прежнему частенько позволял себе нелепые, шутовские выходки; он часто общался с людьми. Фенри до подобного не опускался.
Здравствуй, отец. Гарм вошел в небольшой покой, похожий на каменный подводный грот. По стенам причудливыми узорами лепились ракушки, змеились ленты водорослей. Сурт сидел, согнувшись, положив подбородок на сцепленные руки. Услышав голос сына, он поднял голову.
Здравствуй. Опять брата на игру подбивал? и Сурт жестом пригласил Гарма сесть рядом.
Гарм коротко кивнул и уселся, куда указали. Он мрачно пинал босой ногой зеленый мшистый ковер, безжалостно сминая, растрепывая нежный ворс.
Ну и дурак. Необидно хохотнул Сурт. Ты бы еще Нума пригласил.
Ну хорошо. Буркнул в ответ Гарм. С ними все ясно. Но вы, почему вы отказываетесь играть со мной?
Я уже объяснял, сын. Сурт развел руками. Слишком мне нужна эта партия. И ты не ровня мне, как игрок. А тут нельзя будет ни проиграть, ни выиграть боюсь, так провести партию ты не сможешь.
И что теперь? Так и будем штопать прорехи на здешнем небосклоне? Отец, чего бы мы не делали этого мало.
И тут ты прав. Сам я давно понял такими вот стежками-штришками погоды не сделаешь Да, мы что-то меняем, все больше по мелочам но незначительные, местные улучшения не исправят тесноты и замкнутости этого мира. Если мы хотим большего надо взорвать старое и создать новое. Только так.
И как нам объяснить это семье? язвительно поинтересовался Гарм.
Никак. Сокрушенно пожал плечами его отец. Сын, не злись. Они сами поймут, со временем.
И сколько веков мне еще ждать? Гарм со вздохом распростерся на зеленом мшистом полу навзничь. Я устал плавать вокруг этого мира, как рыба в садке. Я знаю каждую скалу, каждый корабельный остов И летать тошно, будто тебя за ногу привязали наматывай знай круги. Звезды все пересчитаны, все цветы сорваны, и сплетены в венки и сердце мое молчит в ответ на все голоса этого мира. Тоска, тоска Отец, я устал ждать, что произойдет хоть что-то новое, небывалое еще под этим солнцем
Сурт в ответ тихо засмеялся. Как давно это было когда он сам говорил такие же слова Хакону, своему отцу и так же рвался в бой и жаждал преград
А Гарм продолжал. Он вынул из уха серьгу, плоский изогнутый треугольник, ртутно-зеркальный, ледяной на вид, и раскачивал ее, держа двумя пальцами, у себя перед глазами, будто убаюкивая сам себя.
Мне тесно, отец Это не скука и не лень. Да, я часто жалуюсь, мол, делать нечего в эдакой клетушке. Куда ни ткнись упрешься в стену. Странно быть богом и постоянно ощущать свою ущербность. Этот лживый фронтир каждый день ухмыляется мне в лицо ну, и как далеко простирается твоя божественность? А как насчет перешагнуть через меня? И еще этот постоянный рикошет Словно щелчки кто дает. Обидно так, по лбу. Малейшее возмущение здешнего проклятого спокойствия, чуть-чуть божественного произвола, и Гарм пренебрежительно скривил губы и тебя тут же ставят на место. Людские маги, и те плачутся на скудость своих сил. Взывают просят
Ты снисходишь до общения со смертными? поинтересовался Сурт.
Так же, как и вы. И Гарм улыбнулся. Как мой младший брат, тот, в Шаммахе? Уже вырос из пеленок?
Уже. Способный мальчик, даже слишком.
Они замолчали. Наконец Сурт прервал затянувшуюся паузу.
Вот что, сын. Про тавлеи ты можешь забыть никто из нас не станет играть с тобой. А значит, надо искать другой путь он присел на колени рядом с лежащим сыном, отвел от его лица раскачивающийся ртутный треугольник. Ты давно не был у восточных ворот?
Что? Так туда вообще никто не ходит. Взгляд Гарма прояснился, стал цепким и любопытным. Восточные врата, вы говорите?
Именно. Если мы откроем их Сурт подчеркнул первое слово То получим все и сразу, и быть может, даже больше, чем ожидаем. Или ничего
Но как же то, что осталось за вратами?
Это ты о Прорве беспокоишься? Я думаю, что если бы ее голод не был тогда утолен, вряд ли ее удержали бы наши слабые заклятия. Что-то произошло там тогда Вот что. Пойдем, я покажу тебе кое-что.
Боги миновали анфиладу покоев, простых и причудливых; коридор вывел их к витой лестнице, ведущей в одну из башен. На самой ее вершине и был тот самый единственный портал Обитаемого Мира бесполезный и бездействующий. Лестница закончилась, и дальше идти было некуда. Небольшой зал, куда вышли отец и сын, был на удивление скромен никаких украшений или архитектурных изысков. Черный каменный пол, серые стены, в которых прорублены узкие, длинные окна, заставляющие ветер протискиваться и сердито свистеть, обдирая бока. И одна-единственная дверь. Две створки, обрамленные диким камнем, перекрыты тяжелой деревянной балкой засова, в массивных петлях висят замки.
Неплохо постарались одобрительно говорит Сурт. Только стражи не хватает. А теперь посмотри и он указывает Гарму куда-то вверх. Там, где створки, смыкаясь, образуют острый угол, из каменной обкладки выпал маленький кусочек, а на его месте беспокойно темнеет пустота.
Ты знал об этом? Сурт вопросительно заглядывает в глаза сыну.
Ну догадывался, в общем. Только не думал, что это именно здесь. Одно время даже искал думал, правда, что будет что-то более заметное, все-таки выход в Смерть как-никак Так значит, частицы первородного огня нашли себе лазейку.
Нашли.
Отец помолчав с минуту, тихо спрашивает Гарм, Что там, за Вратами?
Беспредельность Абсолют великой Пустоты, безвременье и недвиженье, являющие и поглощающие в свой черед.
Сурт вынимает из-за пазухи осколок льда, закрепленный несколькими витками серебряной проволоки, легко вынимает лед и, подойдя к двери, вставляет его на место выпавшего камня. Гарм невольно отступает на шаг назад мало ли что но, как ни странно, ничего не происходит. Будто замочную скважину прикрыли, не более. Не говоря ни слова, Сурт отходит и делает знак сыну уходить. Уже на лестнице он негромко говорит:
Нужна сила, сын. Меня и тебя не хватит, чтобы снять все эти замки и засовы, а помогать нам никто не станет.
Это верно. Но я могу чем-то помочь?
Можешь. Сурт коротко вздыхает. Льду нужен огонь. И немало
Гарм понимающе кивнул; помрачнев, он глядел себе под ноги. Опять смертным раскошеливаться, думает он про себя.
Иначе нельзя. Угадывает мысли сына Сурт.
* * *
Великий Князь Одайна, по традиции безымянный, с недоверием оглядел приехавшего из Краглы королевского посланника. Молодой, вежливый, с холодными неулыбчивыми глазами, светло-серыми, как северное море; «знаю я таких», думал Князь, «мягко стелет, жестко спать и чего этим бандитам морским от нас надобно?»
Князь соблаговолил выслушать послание моего короля. Каково будет слово Князя? юноша поклонился и испытующе посмотрел на Князя.
А что тут говорить. Только прежнее повторять. Больше, чем прежде, не можем мы вам дерева дать. Хоть озолотите. Это только трава сорная вприпрыжку растет, а лесу время надобно.
И Князь сердито засопел. Он с самого начала витиеватой речи посланника понял, к чему клонит Крагла. Флот великий задумали строить, мало им нынешнего, еще подай. Небось, на море Покоя зарятся. И пускай, Князю оно без надобности вот только лес Крагла только в Одайне купить может. В Эригоне он дороже, в Арзахеле отродясь не торгуют, только чванятся, в Маноре не леса, а одно название, а эльфы те за одно предложение вырубить строевой лес могут и к праотцам отправить. Все бы ничего, только Одайн и Крагла старые друзья, и северяне не раз свою дружбу доказывали, и мечами, и золотом, и отказывать им не след. Это первое. А второе единственная дочь Князя давным-давно была просватана за старшего сына короля Краглы, да не просто по воле родителей, а по собственному желанию. И Князю (да и соседу его тоже) не раз в голову такая мысль забредала а что, если бы эльфий лес, что Одайн и Краглу разделяет, в собственное владение получить тогда, глядишь, внуки в наследство получили бы такое королевство, с которым в Обитаемом Мире никто бы спорить и ссориться не стал. Даже Шаммах. А эльфы ну что эльфы их мало, хватит на них лесов и в восточных землях, поближе к Краю Света.
Пока Князь в который раз обдумывал все это, посланник стоял молча, рассматривая собственные сапоги. И когда князь готов уже был произнести слова отказа, он поклонился и тихо сказал:
Да простит мне Князь мою вольность, но молчание мое стало бы нерадивостью, а она еще более непростительна.
И слово в слово он повторил Князю все то, о чем тот только что думал. Добавив про наступающий на пятки Арзахель.
Что ж возразить мне нечего. Князь встал, прошел к окну. Так тебя твой король чего испросить-то велел леса или войны?
Князь поймет и простит меня, если я отвечу, что не уполномочен отвечать за короля Краглы.
Ну-ну Ладно, ступай. И скажи своему королю, что дочь Князя Одайнского не бесприданница какая тут Князь оборвал себя. Он слишком хорошо знал, что приданое княжны оставляло желать лучшего, и если бы не взаимная склонность обрученных, то Крагла легко нашла бы невесту намного богаче и наследными землями, и золотом. Ну, ступай и Князь махнул рукой.
Великому Князю легко сказать увеличьте налоги. Посланникам еще легче передать вассалам его волю. Вассалам, тем не так уж трудно собрать отряды и нагнать страху на подвластные деревни. А вот что прикажете делать тем, с кого спрашивают вдвое против прежнего поднятый налог? Отдать последнее и помереть с голоду?
Спасибо, находятся умные головы, намекают, что, мол, лес строевой нынче в цене, и одна вырубка налог покроет. А что лес тот в эльфьих владениях так то уж эльфья беда, не людская.
Ну что вытаращился, остроухий? нарочито грубо говорит молодой мужик, вытирая пот со лба. Он стоит возле только что поваленной сосны, готовясь обрубать сучья. Рядом с ним еще трое все с топорами и пилами.
Что смотришь? Иди-ка отсюда подобру-поздорову. Не ровен час, зашибет.
Это не твоя земля человек. Эльф, не отрываясь, смотрит на лежащий на земле золотистый ствол.
А чья? Твоя, что ль? парень кривит рот в усмешке. А хоть и твоя все едино. Мне, остроухий, топор отсекает темно-зеленую ветку, семью кормить надо. Мне либо лес твой порубить, либо по миру пойти. А у меня хозяйка прибавления ждет. Топор поднимается и опускается с равномерностью маятника. А леса твои еще нарастут. Достанет с тебя, ишь, на полмира расползлись, ровно сорняки.