Так вот, скажите, Натаниэль, можно ли меня любить?
Вот так вопрос.
Милая Ивета, что вы такое говорите. Да вас нельзя не любить, едва только взглянув на вас, ответил Натан и вновь непроизвольно поглядел на часы.
Спасибо вам. А то я уж начинала сомневаться. Хотя Вот ведь и вы, разговаривая со мной, тоже на часы всё время смотрите.
Ну что за выдумки, Ивета! Поймите, ваша красота ярка, как солнце, тут я просто вынужден иногда отводить взор в сторону, чтоб не ослепнуть.
Ах, Натаниэль, золотисто, в цвет своих волос, рассмеялась гостья, быстро поцеловала его в щеку и была такова.
Натан же так и застыл с глупой улыбкою на лице. Что за удивительная девочка, девушка. Сколько непосредственности и чистоты. Как она похожа, похожа на на Да! На Люсьена де Шардоне. Тот, правда, Горлиса в щеку не чмокал, но сейчас Натан вдруг понял, что Ивета и Люсьен сходны, как брат с сестрою. И чувство радости от общения с нимитоже примерно одинаковое.
А потом пришла Фина, оживленная, как всегда бывает после спектакля. И Натан был рад ее приходу и ее рассказам, тем более что сам до театра всё никак не доберется.
На следующий день Горлис отправил слугу к Платону Ставраки с письмом, в котором содержалась просьба помочь с поиском цыганки Теры (плюс два приложенных портрета оной). Также предлагалось глубокоуважаемому господину Ставраки назвать любое удобное ему время для более подробного разговора.
Глава 7
Всё в тех же заботах прошла и неделя, начавшаяся 16 апреля. Во-первых, текущий надзор за доходным домом. Во-вторых, библиотека. В-третьих, ведение дел покойного Абросимова. Ведь до 14 мая Горлис отвечал за сохранность его имущество, в том числе за порядок в двухэтажном доме на Итальянской улице, за то, чтобы он был в хорошем состоянии ко времени вступления в права наследника (или наследницы). К тому же требовалось оформление довольно большого количества документов. А тут получалась такая закавыка, что Одесса, будучи центром генерал-губернаторства, управляющего всеми южными областями, сама при этом являлась частью Херсонской губернии. Так что некоторые бумаги по завещанию нужно было выправить в Херсоне. То есть получалось, что без поездки в сей город с тем, чтобы сделать там некие новые документы да зарегистрировать имеющиеся, не обойтись.
Натан начал рассматривать сроки поездки. Теперь он был в прямом подчинении самого Воронцова, потому согласовывать право на деловой вояж предстояло с ним. Горлис прямо, без утайки, сказал, что, имея в городе хорошую репутацию (чего уж скромничать), заслужил доверие видного одесского негоцианта, дворянина Никанора Абросимова. После чего стал его душеприказчиком. Однако, как знает его сиятельство, в ночь на 1 апреля сей достойный человек скончался. Задача Горлиса14 мая огласить оставленное завещание, для чего в Одессу вызваны все родственники. Но для этого также нужно поехать в Херсон для работы с документацией в губернской канцелярии. Если Михаил Семенович соблаговолит дать разрешение, то Натан может еще отвести туда какие-нибудь бумаги из генерал-губернаторской канцелярии, а также привести, ежели есть потребность, что-то оттуда.
Воронцов одобрительно кивнул головой, из чего Натан заключил, что выбрал правильную аргументацию. Но первый же вопрос графа оказался несколько неожиданным:
Натаниэль, а знаете ли вы о пароходе «Одесса», построенном российскими мастерами в Петербурге и Николаеве?
Слыхалот коллег.
Это первый в истории русский пароход на Черном море. Я, правда, предлагал купить в Англии, там дешевле и надежней. Но меня убедили, что следует поддержать отечественного производителя, к тому ж так будет лучше для русской промоции. Посмотрим Сегодня у нас что? Среда Пароход должен был прибыть в Одессу вчера, но что-то задерживается Помните ли вы, что у нас ожидается в воскресенье?
Разумеется. Открытие памятника герцогу дю Плесси де Ришелье.
Так вот. Завершающей частью церемонии открытия решено сделать отплытие сего исторического парохода в губернский Херсон.
Благодарю, Михаил Семенович. Счастлив буду совершить сей памятный рейс, которыйуверенвойдет в анналы. К тому же так ведь быстрее, чем на лошадях!
Воронцов кивнул головой. Но его следующая фраза прозвучала несколько загадочно:
Да, я знал, что вы не откажете. Вы всё же смелый человек
Вдруг Натан догадался: видимо, Воронцов побаивается морских путешествий. Но как человек, более чем самодостаточный, не стесняется в этом признаться. Что ж, похвально, тем более что свои маленькие слабости есть у каждой выдающейся личности.
Тогда я выписываю вам предписание на имя шхипера «Одессы» Галюфи. Но у меня есть еще одна небольшая просьба. По возвращении из Херсона будьте любезны написать мне подробный отчет о сём путешествии, прежде всегоо действиях капитана-итальянца и команды. Для историибудете моим Геродотом.
Конечно, с удовольствием! ответил Натан.
Он вспомним свой замечательно долгий рейс из Мемеля в Гавр с заходом во все порты Северной Балтики. Эх, жаль, что сейчас плавание ожидается столь коротким
* * *
В этот же день на радостях и в предвкушении исторического рейса Натан пошел в Оперу. Господи, как же он соскучился по Театру! И по Финене только в домашних, «земных» условиях, но и на сцене, где она божественна.
В театре в антракте углядел с надеждой Степана. Или, если угодно, увидел Степана с Надеждою. С непривычки, панская одёжа на Кочубее выглядела несколько мешковато, но, в целом, неплохо. Степан же его не видел или делал вид, что не видит. А вот его Надійка смотрелась прекрасно. Когда эта пара пропала из вида, Натану вдруг представился образ Надежды. Ее большие глаза цвета каштана, тёмно-русые слегка волнистые волосы, немного скуластое лицо, подбородок с милой бороздкой посредине. Щеки, на которых при улыбке иногда появляются сразу по две ямки (Нет, нет, прочь эти воспоминания!)
Увидел также Платона Ставраки. И с ним поговорил. Несмотря на все сопротивления, взял ему бокал бордо, тем самым показывая, что чувствует себя должником. Грек был, как обычно, многословно и опасно любезен.
Вы так внимательны ко мне, господин Горлис. В устах Ставраки Натанова фамилия звучала совсем греческой, ну, или почти греческой, этакий слегка обрезанный Горлидис или Горлакис.
Из прежних общений с греком Натан знал, что удобней всего быть на одной с ним волне:
Оставьте, господин Ставраки. Право же, это я в долгу перед вами.
А вот здесь собеседник смолчал и сделал долгую паузу, как бы подтверждая: да, всё именно такГорлис в долгу перед греком, причем гораздо большем, чем бокал вина.
Сделав несколько глотков «французской кислятины», грек наконец продолжил:
Я уже попросил моих добрых знакомых поискать названную женщину. И отдал им рисованные портреты. Но на всякий случай хотел еще раз уточнить: речь идет только о том, чтобы узнать, из какой она семьи и какому помещику принадлежит? Более ничего?
Во время сих вопросов, заданных с улыбкою, в глазах Ставраки появился такой мертвенный блеск, что Натан испугался за здоровье и жизнь искомой цыганки.
Да-да, конечно. Только найти и узнать место зимнего обитания. Более ничего, совсем ничего!
О, ти эпитимьес!сказал в завершение Ставраки, приподняв бокал.
Натан поднял свой в ответ. И, отходя от грека, оценил двусмысленность последней застольной фразы, которую он за годы проживания в Одессе уже освоил. Будто бы всего лишь добрые пожелания, но притом, ежели дословно, то еще и констатация того, что это пожелания, чаемые собеседником. К тому ж и слово «епитимия» тут слышится. А в православной церквиэто наказание за грех.
Так Горлис до конца осознал, что шутки кончились: его просьба принята всерьез и рассматривается по-настоящему. По-видимому, кем-то из бывших соратников Спиро. Людьми по-своему симпатичными и в некоторых случаях полезными. Но во многих ситуацияхбезжалостными. За это одолжение придется платить чем-то большим, чем туманные обещания или бокал вина. И плата возложена именно на Горлиса. В случае чего удастся ли переложить ее на Шардоне?..
* * *
И вот наступил радостный для Одессы деньвоскресенье, 22 апреля. В центре Бульвара торжественно высился невидимый пока памятник. Но уже и в таком виде он смотрелся на своем местевосклицательным знаком на фоне непрерывного ряда домов, от Дворца вдоль Бульвара. Памятник был огражден решеткой, по углам которой на флагштоках средней вышины развевались четыре флага. Притомне только Русланда.
Да, конечно же, российское знамя было побольше и повешено повыше. Но наряду с ним присутствовали и другие! Прежде всего союзнических Англии и Франции, вместе с которыми громили османский флот. Франция и сейчас казалась самой благожелательной к России (ежели не считать Пруссии). Но вот Англия, ревниво относящаяся ко всему, что творится на море, была к возможным решительным действиям Петербурга в споре за Босфор куда менее расположенной. И четвертое знамяавстрийское! Вена, цесарская держава, соседствующая с Россией на северных Балканах, не менее Лондона опасалась большого и одностороннего усиления Петербурга на пути к чаемому им Константинополю. Так что подобный примирительный жест казался очень показательным.
С внутренней стороны, с тыла, и в направлении Екатерининской площади, ранее захламленной, а ныне приведенной в порядок, памятник надежно прикрывал батальон Уфимского полка. (В Одессе, важном городе, недалеком от границы, традиционно размещали не фрондирующих казаков, современников Хаджибея и Аккермана, а надежные части из дальних губерний.) С остальных трех сторон памятника стояла радостно оживленная гражданская публика. Ближе к месту событийзнатная, далеечистая и на краях Бульварной улицычернь, которой доставались огрызки праздника, тоже, впрочем, чаемые.
Первым выступил генерал-губернатор Воронцов. Он изложил заслуги Ришелье перед Одессой, увлекательно рассказал о своем общении с ним во Франции и сердечно поблагодарил всех, кто участвовалденьгами, идеями и талантом, в создании сего памятника, первого в городе!
Солнце в зените, шумно трепещущие разноцветные флагивсё это подогревало нетерпение публики. И вот наступил торжественный миг. Барабанщики-уфимцы дали барабанную дробь, оттеняющую важность момента (но на Горлиса это произвело тяжкое впечатлениесразу вспомнились рассказы Кочубея о том, что наказания шпицрутенами, в том числе до смерти, сопровождаются в русской армии барабанным боем).
Генерал-губернатор подал специальный знак, после чего солдаты ловко развязали покров, облекающий статую, и он упал к постаменту. Чувствительные дамы издали ахи восхищения. Барабанный бой прекратился, зато на кораблях, стоящих в гавани началась холостая пушечная пальба. «Ура!», «Vivat!», «Salut!» послышались крики. Все вглядывались в памятник в поисках сходства с человеком, коего многие видели и помнили. «Не Дюк! Не тот! Не похож» понеслось по рядам. И тут жевстречной волнойответные пояснения: «Римская тога», «Триумфальный венок», «Античная аллегория!» Так что все затихли. (Одесситы такие люди, что могу спорить до хрипоты, до Faustkampfа, но ежели им что объяснить с ученым видом, высоким штилем и слегка непонятно, то они часто соглашаются.)
Далее слово дали одесскому коммерции советнику Шарлю Сикару. Да, дорогой читатель, это тот самый «негоциант Сикар», по книге которого Lettres sur Odessa, изданной в Петербурге накануне войны 1812 года, молодой Натанэле учился французскому языку, а заоднои жизни. (Как вы, верно, помните, другой книгой, столь же сильно повлиявшей на мировосприятие юноши, стала повесть Вольтера LIngénu / «Простодушный».) В тех письмах негоциант воспел Одессу, усилиями дюка де Ришелье взраставшую на месте Хаджибея. Занятно, но сейчас Сикар в своей речи на французском говорил словами и фактами из той книжицы. Видимо, полистал ее накануне.
Забавно, но, когда объявили, что сейчас выступят преподаватели Ришельевского лицея, Горлис вдруг вообразил, что среди прочих и его позовут. Даже начал лихорадочно размышлять, на каком языке лучше говоритьна французском или же русском, как это всё чаще делалось при Воронцове. Также припоминал свой опыт общения с Ришелье, думая, что сказатьне сотый же раз излагать, как понравилось герцогу, когда Натан употребил отцовскую фразу «Надо делать вермишель» по поводу возможностей, открывающихся в Одессе Но все уж выступили, а Горлиса так и не позвали. И он понял, как наивны были его ожидания. Это при веселом и безалаберном Ланжероне безвестный юноша, недавно прибывший из Парижа, мог стать едва ли не главным выступающим на открытии Ришельевского лицея. А при «милорде Воронцове» всё (или почти всё) было, есть и будет продуманно, просчитано.
Если же вернуться к выступлениям лицейских преподавателей, то более всего запомнились речи не Орлая, не Брамжогло, а профессора правоведения и политической экономии Павла Архангельского. Она была образна и до конца понятна лишь при более близком ознакомлении с тремя символическими фигурами на памятникеПравосудия, Торговли и Плодородия. Павел Васильевич сказал, что действия де Ришелье в экономике и юстиции были «зримыми и зрячими». В соответствие сим словам богиня правосудия Фемида, вопреки традициям, на памятнике была без повязки на глазах. Одесские старожилы тут же оправдали, объяснили и это художественное решение, говоря, что Ришелье был справедлив высшей христианской справедливостью и часто прощал раскаявшихся преступников.
А далее настало неожиданное продолжение церемонии.
Господа! воскликнул Воронцов. Сегодня экспресс-почтой из Санкт-Петербурга прибыл Указ Его Императорского Величества Николая Первого от 14 апреля.
Все напряглись в ожидании: «Неужели?..»
Сим Указом наш возлюбленный монарх объявляет войну Османской империи за дерзновенное нарушение ею интересов России в проливах Босфор и Дарданеллы. А также за циничное нарушение прав наших братских православных княжеств Молдовы и Валахии. Что ответят на сие победители Наполеона?
Аллегория. Вторая половина 1828-гоначало 1829 года. На заднем плане силуэт Наполеона, который предупреждает: «Европа, будь начеку, опасайся Калмыка»
«Ура!» пронесся вихрь восклицаний среди обывателей. Французский, английский и даже австрийский флаги тоже шумно развевались, как бы одобряя решение возлюбленного русского монарха. Солдаты же Уфимского полка обошли кругом открытый памятник с мрачной сосредоточенностьюих на Балканах вряд ли будет ждать столь же восторженный прием.
России нужен Босфор с Дарданеллами! И свобода хождения ими! Одессе нужно порто-франко! воскликнул Воронцов на прощанье.
Натан подумал, что, будучи сейчас на его месте, Степан крамольно пошутил бы: «Еге ж, свобода хождения проливамиединственная, нужная России». Если ж серьезно, живость и доходность одесского порто-франко с началом войны в разы уменьшатся. А жаль
Он поспешил в Военную гавань, где ждал отправления пароход «Одесса». Тут, вопреки ожиданиям, торжественной церемонии не было. Лишь русский военный матрос из казаков посмотрел предписание, взглянул на деловую сумку с бумагами да теплыми вещами и допустил на борт.
Глава 8
Да, война! И это значит, что Горлис всё верно предвидел. Очень интересно, было бы поговорить по сему поводу с Кочубеем. Но об этом потом
А пока чтоНатана ожидает и вправду исторический рейс на первом русском пароходе, еще более важном в связи с объявленной войной. Матрос указал гостю его каютунебольшую, но уютную, с двумя кроватями. Причем вторая была пустою. Горлис вообще так понял, что рейс решили в итоге сделать не шумным, а пробным. Он оставил в каюте все взятые с собою вещи, изъяв только кошель, и поспешил наверх, на палубу. Судя по тому, что сходню убрали, а над трубой появился первый дым, сейчас должно состояться отплытие.
Все говорят, что после приведения в порядок фасадной к порту Бульварной улицы вид на Одессу с моря стал особенно хорош. Натану не терпелось его увидеть и запечатлеть. Для чего он приготовил грифель и бумагу. Он застыл в нетерпении, ловя первое, самое сладкое мгновение, когда корабль начинает отчаливать от пристани Однако время шло, но сего не происходило. Он недвижного положения да на сыром морском ветру Натан начал подмерзать. Особенно руки без перчаток, отчаянно сжимающие планшет с бумагой и грифель.
Что ж, не страшно. В ожидании отплытия Горлис надел перчатки, а также решил размять затекшие члены, пройдясь по пароходу Тот представлял собой парусник с тремя стройными мачтами, дополненный паровою машиной, которая приводила в движение огромные лопасти с двух боков. В надводной части они были прикрыты специальным кожухом, чтобы предотвратить попадание посторонних предметов, включая птиц и людей.